В конце октября, в погожий осенний день, мы, всей нашей группой чекистов, возглавляемой полковником Абрамовым, вылетели в Куйбышевку-Восточную. Под крылом самолета медленно проплывали маньчжурские сопки, пестрые заплаты осенних полей и широкие таежные дали и долины, нарядно расцвеченные почти сплошь пожелтевшими кронами берез, бурыми полосами дубняка, багряно-красными прожилками дикого винограда и осины, притаившейся по распадкам темнеющей хвоей величавых кедров, лиственниц, сосен.

Недолго, всего около трех месяцев, я пробыл в Маньчжурии. Но крепко запечатлелся в моей памяти ее трудолюбивый и многострадальный народ. И, думая о нем, взгрустнул тогда в самолете. Но рядом с этим настроением в душе нарастало и крепло радостное чувство встречи с Родиной, с родными и близкими, которые уже давно нас ожидали. Ждали новые дела и новые заботы.

— Прошло три года после моего возвращения из Маньчжурии, — рассказывал Петр Петрович курсантам на очередной встрече с ними. — Я давно отошел от дела Кунгурцева. Лишь временами оно вспоминалось. И тогда возникало во мне томящее чувство нечетко осознаваемой вины за незавершенность этого дела, за то, что не удалось докопаться до всей глубины сведений о личности этого преступника. Но я чувствовал, что судьбе будет угодно еще раз свести меня с этим человеком. И не ошибся.

В 1947 году меня перевели в Хабаровск и назначили начальником оперативного отделения Управления особых отделов Дальнего Востока. По роду новой службы я часто выезжал в командировки.

В середине сентября 1948 года, возвращаясь в Хабаровск, заехал по пути навестить близкий для меня коллектив особого отдела 1-й Краснознаменной армии. Встретился с сослуживцами и друзьями — Бухтиаровым, Абрамовым, Таранихиным, Сошниковым… Полковник Бухтиаров выглядел бодрым, посвежевшим, приветствовал меня шумно, радостно. «А, начальство приехало! ЦУ (ценные указания) нам давать будешь?.. Ну, здравствуй, здравствуй!.. Рассказывай, как там, наверху, живется», — говорил он, крепко пожимая мне руку.

Обмен новостями с ним длился несколько часов. В конце беседы я сказал, что хотел бы заночевать здесь, а завтра в их отделе посмотреть розыскные материалы. Он с охотой приветствовал это. Мы распрощались.

Выйдя из кабинета полковника, я сразу же попал прямо в объятия поджидавшего меня за дверью розыскника капитана Сошникова. Он пригласил к себе домой в гости. В квартире Сошникова за чашкой чаю добрым словом вспоминали свою старую службу, когда жили в одной комнате, коротая в ней свои холостяцкие дни.

Сошников в начале 1945 года женился на машинистке нашего отдела Аннушке, симпатичной девушке с веселым, неунывающим характером. Мы вспомнили прошлое, смеялись над тем, как после скромной вечеринки, окрещенной нами фронтовой свадьбой, я покидал нашу комнату, уходя жить в общежитие. В шутку тогда я поругивал Аннушку, называя ее захватчицей, захватившей моего друга Сошникова, и оккупанткой, оккупировавшей нашу скромную холостяцкую комнату.

Вечер в уютной квартире Сошниковых прошел в задушевном разговоре. Мои колени попеременно «обживали» их дети — трехлетний сын Борис и годовалая Нина.

А утром, придя в отдел, Сошников показал мне розыскные материалы. Он занимался розыском агентуры иностранных разведок, которая по окончании войны скрылась от правосудия, находясь на территории дислокации 1-й Краснознаменной армии. Знакомством с этими материалами я остался доволен, как и полнотой проводимых по ним мероприятий. Ощущалась здесь настойчивая и опытная рука розыскника. Шаг за шагом он распутывал сложнейшие паутинные нити следов скрывшихся преступников. И только по отдельным делам — в ходе их обсуждения — мы намечали дополнительные меры. После обеда рассмотрели еще несколько розыскных дел, и вдруг я взял в руки очередную папку, раскрыл ее — и даже вздрогнул… Передо мной находились — что бы вы думали? — материалы по розыску агента и резидента японской разведки Терещенко. Вначале я подумал, что это однофамилец того Терещенко, которого мы со старшим лейтенантом Тимофеевым задержали в августе 1945 года в Лишучжене. Но при ознакомлении с документами выяснилось, что это тот самый «беглый кулак из Приморья».

«Как к тебе попали материалы на Терещенко?» — спросил я капитана Сошникова.

Он ответил, что их прислало для ведения розыска Управление особых отделов 1-го Дальневосточного фронта.

Не задавая больше вопросов, я дотошно изучил все имевшиеся в деле знакомые и незнакомые материалы: анкетные данные, объяснения, показания Ясудзавы, Белянушкина, Симачкина и других сотрудников и агентов Лишучженьской японской военной миссии. Я узнал, что Терещенко 15 августа 1945 года бежал из-под стражи при конвоировании группы лишучженьских агентов, задержанных нами, и до сих пор разыскивается. Из объяснений начальника конвоя лейтенанта Рябцева и других конвоиров вырисовывалась такая картина. Выехав из Лишучженя около пятнадцати часов 14 августа, колонна с задержанными в составе трех автомашин спокойно двигалась, периодически останавливаясь по просьбам конвоируемых — для отправления ими естественных надобностей.

К вечеру Ясудзава, а затем Терещенко, ссылаясь на усталость, потребовали более продолжительного привала — для ужина и ночлега. Лейтенант Рябцев объяснил, что ночевать они будут там, где это предусмотрено. Японец пытался подбить и других задержанных к неповиновению. Но лейтенант Рябцев не растерялся, предупредил: если крикуны не успокоятся, он прикажет конвойным связать их. Это подействовало — задержанные притихли. Около 20 часов их покормили сухим пайком, и вскоре все они прибыли на госграницу. Пройдя необходимую процедуру проверки у пограничников, колонна двинулась дальше и заночевала в военном городке саперного батальона, что было заранее предусмотрено.

На ночь задержанных разместили в пустой казарме батальона. Здесь их осмотрели медики и сделали профилактические прививки. Перед окончанием этой процедуры обнаружилось отсутствие Ясудзавы.

Лейтенант Рябцев, оцепив казарму, организовал поиск японца. Были осмотрены подвалы, каптерки, конюшня, сараи.

Часа через два японца нашли на чердаке казармы. Рядом с ним лежал узел с полным комплектом поношенного солдатского обмундирования. Несмотря на явные признаки подготовки к побегу, Ясудзава, высокомерно и пренебрежительно улыбаясь, заявил, что спрятался на чердаке от уколов, которых очень боится, а обмундирование видит впервые.

Этот случай насторожил начальника конвоя, и он организовал усиленную охрану задержанных, продежурив и сам всю ночь без сна. Рано утром после завтрака снова отправились в путь. Около двенадцати дня остановились на привал — подальше от населенных пунктов и леса — на большой открытой лужайке, поросшей по краям редким кустарником.

Организовав обед и охрану конвоируемых, лейтенант Рябцев, уставший от бессонной ночи, решил немного вздремнуть — до посадки задержанных в автомашины. Командовать конвоем на это время назначил своего помощника сержанта Петракова. Но тот приказание лейтенанта не выполнил: хотел дать ему возможность поспать лишних полчаса — разбудил тогда, когда задержанные уже находились в автомашинах. Он заверил лейтенанта, что лично сделал перекличку и что все конвоируемые налицо. Рябцев ему поверил на слово и распорядился двигаться дальше. Однако по прибытии вечером — при передаче задержанных следственной комиссии фронта — обнаружилось отсутствие Терещенко. Сразу же принятые меры для розыска оказались безуспешными.

Сержант Петраков, будучи много раз опрошенным, сказал, что в лицо он бежавшего не помнит, но, когда делал перекличку, Терещенко якобы откликнулся: «Здесь». Сидевшие рядом с ним задержанные объяснили, что после остановки конвоя на обед Терещенко в автомашине не появлялся. Однако они ничего об этом конвою не сказали, полагая, что Терещенко перевели в другую автомашину. То есть тот бежал из-под стражи на дневном привале.

После этого пытались установить его личность. Хутора Подлесного в Лесозаводском районе, как и во всем Приморье, не существовало. По учету населения, а также лиц, привлекавшихся к уголовной ответственности, Терещенко не значился. В ходе допросов вывезенных в СССР задержанных преступников, знавших Терещенко по Маньчжурии, никаких дополнительных сведений о нем получить не удалось.