Канцлер действовал как агент-провокатор, как приманка, чтобы разоблачить вражеского разведчика. Для высшего защитника конституции это казалось нормальным. Но на самом деле ситуация была абсурдной.

Когда Ноллау посоветовал Брандту никак не менять своего поведения по отношению к Гийому, он, видимо, не знал, насколько близок уже был подозреваемый к канцлеру. Он все еще заблуждался, думая об экономическом отделе Ведомства Федерального канцлера. Последний взлет карьеры агента прошел мимо внимания шефа БФФ.

Брандт справедливо возмущался в своих мемуарах: «При этом не было нужно никакого секретного расследования, только одного телефонного звонка хватило бы, чтобы узнать, что Г. внутренним решением от 30 ноября 1972 года был переведен в бюро Федерального канцлера — для решения вопросов, которыми раньше занимался Ройшенбах.»

Федеральное ведомство по защите конституции и Министерство внутренних дел на самом деле исходили из того, что Гийом по своей работе достаточно далек от секретных документов и никоим образом не связан с главными и государственными делами.

Ноллау не хотел знать, что предполагаемый агент будет сопровождать канцлера в Норвегию. Когда Граберт, от имени Брандта, 5 июня еще раз спросил Геншера об отпуске в Норвегии, ответ был таким: «Ничего не менять!»

Зато Ноллау развил кипучую деятельность в совсем другой области. Он считал, что обо всем нужно проинформировать председателя парламентской фракции СДПГ. Просто удивительно, насколько он был уверен, что Герберт Венер имеет право на такую информацию. Так как «дядя Герберт» для своего земляка-дрезденца Ноллау был более, чем другом, проявлявшим отцовскую заботу, главный защитник конституции забыл железный принцип «Need to know» («Знать, только то, что нужно»), по которому работают все разведки мира: человека можно посвятить в дело только тогда, когда это абсолютно необходимо. Для расследования дела Гийома совсем не нужно было сообщать о нем Венеру.

Ноллау много раз пытался дозвониться к Венеру. Но «дядя Герберт» не был дома. Он был в Восточном Берлине у Эриха Хонеккера.

Темным вопросом осталось, мог ли Ноллау проинформировать Венера об этом еще до отъезда последнего на встречу с руководителем ГДР. Он сам это отрицает. Заговор? Шеф HVA Маркус Вольф, утверждавший, что никто не знает Венера лучше, чем он, сегодня заверяет, что Хонеккер не был посвящен: «Я сомневаюсь в том, что политическое руководство страны, в которой глава государства не занимается прямо или непосредственно вопросами разведки, информировали бы о таком источнике. Я могу только подтвердить то, что сказал Хонеккер на одной встрече в Хельсиники. Он ничего не знал о деятельности Гийома в Ведомстве Федерального канцлера.»

Но что еще другое хотел бы сказать Вольф? Брандт позднее сказал, что он «смеялся в душе», когда Хонеккер ему еще в начале восьмидесятых годов «с радостным лицом» заявил, что он сам узнало деле Гийома только из газет.

Тогда уже становился заметным конец вынужденного мира между двумя наибольшими величинами СДПГ. Венер обвинял Брандта в неспособности («Господин любит купаться в тепленькой водичке»), Брандт считал Венера интриганом. Когда позднее Венера за его экскурсию в Восточный Берлин партийное правление СДПГ подвергло резкой критике, Брандт молчал по поводу упреков. Брандт был уже слишком измотан. Время после грандиозной победы на выборах в 1972 году было тяжелым для него — как с политической и личной точки зрения так и с точки зрения здоровья. Нефтяной кризис, забастовка авиадиспетчеров, спор с профсоюзом ЦTV, резкие падения внутриэкономической конъюнктуры сделали жизнь Брандта тяжелой. От Венера он не мог ожидать поддержки — наоборот: «дяде Герберту» новости от Ноллау пришлись как раз ко времени. Он хотел либо принудить Брандта к «напряженной работе» — или вообще нового канцлера.

Установлено, что Ноллау навестил своего отца-покровителя у него дома 4 июня 1973 года. Он попросил о встрече по телефону, и сам его тон не оставлял сомнений в срочности вопроса. Дочь Венера провела гостя в комнату с камином, вскоре появился сам Венер.

Ноллау начал: «Сейчас мы вышли на след одного давно разыскиваемого человека; его зовут Гийом, и он сидит в Ведомстве Федерального канцлера.» Венер не выказал своего впечатления и воздержался от комментариев. Ноллау продолжал, что канцлер проинформирован, и за Гийомом полным ходом ведется наблюдение.

Но это не совсем соответствовало фактам. Ведь Ноллау и его сотрудники с самого начала решили, что слежка за Гийомом будет вестись лишь тогда, когда для этого будет «особый повод». То есть, только если Гийом будет вести себя таким образом, что возникнут подозрения о его разведывательной деятельности. Сыщики БФФ отказались от подслушивания телефона, потому что оно могло угрожать сохранению дела в тайне.

Ноллау высказался и против наблюдения за Гийомом во время отпуска в Норвегии: «Группа наружного наблюдения может привлечь к себе внимание.»

По сегодняшнему мнению Эмке это был случай скандального честолюбия: «Эта идея — отправить этого типа в отпуск и не говорить ни слова сотрудникам службы безопасности — невообразима и может быть понятна лишь с точки зрения его тщеславия, желания стать великим охотником за шпионами.»

Но шеф БФФ и так не считал себя ответственным за безопасность канцлера. Согласно пусть корректной, но — из-за его постоянных напоминаний о строжайшем сохранении подозрений в секрете — узколобого и близорукого ограничения компетенции, он совсем не заботился о вопросах безопасности. Ноллау ссылался на то, что в техническом смысле за открытую и секретную переписку и телефонные звонки находящегося в отпуске за рубежом канцлера должна отвечать внешняя разведка БНД. За безопасность самого канцлера отвечает группа безопасности Федерального ведомства уголовной полиции, а защита секретных документов, по мнению Ноллау, относилась к сфере ответственности шефа Ведомства Федерального канцлера Граберта.

Но ни Граберт, ни отдел безопасности не были проинформированы о намерениях Ноллау. То есть, Ноллау вовсе не мог исходить из того, что соответствующие службы приведены в состояние повышенной готовности.

Брандт же со своей стороны, полагал, что необходимые шаги уже предприняты. Перед парламентской следственной комиссией, созванной по требованию фракции ХДС/ХСС 6 июня 1974 года, Брандт заявил: «Я, само собой разумеется, исходил из того, что соответствующие службы сделали то, что они должны были сделать, и что тем самым риск, связанный с этим человеком вблизи меня, был уменьшен до возможного минимума.»

У Федерального канцлера, в конце концов, есть и другие дела. Перед комиссией ему все еще казалось объяснимым, что он последовал предложению контрразведки: ничего не менять. Возможно, перевод на другую должность спугнул бы Гийома.

Но вскоре Брандт понял, что лучше всего ему было бы положиться на себя самого. «Я, баран. никогда не должен был следовать совету другого барана!» Мы оставляем за читателем право узнать, кто был этот самый «другой баран».

А затем, уже слишком поздно, Брандт нашел еще лучшее решение: «Можно было бы перевести Гийома на другое, менее важное место, никак не спугнув его. Специалисты не пришли к этой идее. И мои ближайшие сотрудники не пришли к этой идее. Мне следовало бы самому додуматься до этой идеи и настоять на ней!»

Человек, о котором тогда шла речь, сейчас сам разыгрывает возмущение: «Я не мог себе представить, что спецслужбы ФРГ используют собственного главу государства в качестве приманки. Они должны были бы предупредить и защитить Брандта, это значит, каким-то образом убрать от него шпиона. Меня ведь можно было бы с повышением отправить на другую работу! Но оставить меня там, чтобы получить новые улики, а в конце концов, утопить со мной и канцлера — это же было чудовищно.»

В своих «Заметках», опубликованных его вдовой Бригитте Зеебахер-Брандт в начале 1994 года в FAZ — «Франкфуртской всеобщей газете» — Брандт подвергает самого себя весьма резкой самокритике. Он тогда, после того, как проинформировал в конце мая Граберта и Вильке о подозрениях, совершил «более чем одну дополнительную ошибку»: