Я помню, как сказал ему: «Это ведь воодушевляет, что отдел кадров так серьезно воспринимает новое назначение. Офицер разведки, знающий немецкий, голландский, русский и арабский языки, это большая редкость. Они знают, кого имеют в Вашем лице. После возвращения позвоните и расскажите мне об этом.»

Следующие два дня я был очень обеспокоен, ведь я не знал, поверит ли он моей истории или нет. Пойдет ли он в ловушку или нет.»

У Блейка были основания не верить «истории» Эллиотта. «Я поехал на моей машине домой по горной дороге. Хорошо, что я знал каждый поворот и зигзаг дороги, ведь мои мысли были без остановки заняты только сообщением Николаса Эллиотта. Почему мне нужно сейчас прервать учебу? Зачем это путешествие в Лондон, если я все равно проведу лето в Англии? Чем больше я размышлял над этим, тем меньше мне нравилась вся эта история. Объяснение Эллиотта меня совсем не удовлетворило. Я думал о побеге. У меня была виза в Сирию.

Граница была всего в паре часов езды на автомобиле от Бейрута. Я мог бы взять с собой в Дамаск жену и детей, а потом объяснить жене ситуацию. Но я совсем не хотел причинять ей эту боль. Она ведь не имела ни малейшего понятия о моей работе на КГБ. Она оказалась бы перед выбором: ехать со мной в Москву или возвращаться с детьми в Англию. Что скажет моя жена? Как воспримет она мои откровения? Не разорву ли я своим побегом все мои связи с моей семьей и друзьями?

Я решил попросить совета у моего советского связника. Последний сразу-же связался с московским центром. Когда я встретил его на следующий день, он сказал, что в Москве не видят никакой опасности для меня и я могу спокойно ехать. Это подтверждение я услышал с большим удовольствием, ведь оно освобождало меня от неприятной обязанности рассказать все моей жене и отказаться от всего, что мне удалось сделать.»

Когда самолет авиакомпании БОАК приземлился в Хитроу, шел сильный ливень. Был Пасхальный понедельник, 3 апреля 1961 года. Его никто не встречал, и это было необычно. Правда, его официальный доклад штабу СИС был назначен лишь на следующее утро. Но и в таких случаях обычно прилетающих коллег забирают из аэропорта.

Тут Блейк уже осознал, что попал в тщательно поставленную ловушку. Он мог, правда, свободно передвигаться, но, несомненно, наблюдатели только того и ждали, что он сделает какой-то опрометчивый телефонный звонок или попытается совершить побег. Что ему теперь делать? У него не было другого выбора. Он мог только ждать.

На следующее утро Блейк узнал, что предчувствие его не обмануло. В здании СИС его встретил Гарри Шерголд, эксперт по вопросам советской разведки. Ему ассистировали два сотрудника отдела контрразведки R 5 и старый друг Блейка Джон Куинн, которого он знал еще по Корее. «Мы здесь, чтобы допросить Вас.» — объяснил Шерголд. Сказать больше было нечего.

Что было у СИС против Блейка? В любом случае, две однозначные улики: Айтнера за это время арестовали в Берлине, и он подписал признание, в котором упомянул и Блейка. Кроме того — и это было основной причиной: польский перебежчик передал американцам материалы, обвиняющие Блейка.

Довольно редко МИ 5 и МИ 6 раскрывали агентов в собственных рядах путем собственной инициативы или детективной работы. Обычно толчок поступал извне: в случае с Блейком — от Михаила Голеневского, польского двойного агента, сбежавшего в декабре 1960 года из Варшавы и перешедшего на сторону ЦРУ. ЦРУ и СИС систематически допрашивали поляка и получили от него документы, подтверждавшие, что в берлинской резидентуре СИС годами «копался «крот».

Одним из документов был годовой отчет СИС о деятельности англичан в Польше, который КГБ передало польской разведке. К этому отчету доступ имели только три «носителя секретов». И к их числу принадлежал Блейк. Эти факты, признание Айтнера, а также катастрофа операции «Золото» оказались достаточны, чтобы заподозрить Блейка в двойном шпионаже.

Допросы проходили в зале заседаний СИС на Карлтон Гарденс, где десятью годами раньше началась разведывательная карьера Блейка. Он собран и сконцентрирован, он отвергает все обвинения и указывает одновременно, что у Шерголда должны быть убедительные доказательства: доказательства, подтверждающие, что Блейк действительно советский шпион. Спираль закручивается все более узкими кольцами. На третий день Блейк признается.

Даже сегодня Блейк очень волнуясь вспоминает об этом роковом дне:

«Когда после обеда мой допрос продолжился, мои четверо коллег сменили тон. По моему мнению, это было не только трюком; они действительно укрепились в своем мнении обо мне, так что их слова получили больший вес.

Шерголд сказал: «Мы знаем, что вы работаете на Советы, но мы понимаем, почему. Во время Вашего пребывания в плену в Корее Вас пытали и «промывали мозги». Вы тогда признались, что Вы офицер СИС, и Вас шантажировали.»

Когда до меня дошло, в каком аспекте ведущие допрос офицеры оценивают мои мотивы, произошло то, что противоречило любой форме инстинкта самосохранения. Я почувствовал, как меня захлестнула волна возмущения. Я захотел сказать им, что я действовал чисто по убеждениям, по собственной воле и из-за моей твердой веры в коммунизм. Не под давлением и не из-за денег.

И внезапно, не думая об этом, я закричал: «Меня никто не пытал, никто меня не шантажировал. Я сам пришел к Советам. Это было моим собственным решением — сотрудничать с ними.» Это стало моим признанием! Мои коллеги смотрели на меня с молчаливым удивлением.

Последующие три дня Блейк провел в деревне в доме Гарри Шерголда. Офицеры СИС продолжали искать его мотивы, приемлемое для них объяснение его действий. Кроме того, они ожидали решения руководства СИС и правительства о том, что дальше должно было произойти с Блейком.

Утром на третий день, 12 апреля 1961 года, Блейка арестовывают офицеры специального отдела. Его обвиняют в нарушении параграфа 1, абзац 1/с Закона о защите государственных тайн (Official Secrets Act).

Суперинтендант Льюис Гейл из Скотланд-Ярда заявляет ему: «Джордж Блейк, я обвиняю Вас в период с 14 апреля 1955 по 3 апреля 1959 года, далее с мая по июнь 1959 года и с июня 1959 по сентябрь 1960 года в нанесшей ущерб безопасности и интересам государства передаче другим лицам сведений, которые прямо или опосредованно могли быть использованы враждебной державой.»

На время предварительного судебного разбирательства Блейка на месяц поместили в тюрьму Брикстона. Лишь в начале мая его посещает жена, вернувшаяся из Бейрута. Это свидание стало для Блейка абсолютной низшей точкой его кризиса:

«Мой арест и разоблачения моей разведывательной деятельности в пользу Советов, моя двойная игра, были сильным шоком для моей жены и моей семьи. Долгое время я не мог перенести даже мои мысли о том горе, что я причинил им. Из всего, что я сделал, самым болезненным для меня было то, что я обманул мою семью, моих друзей и коллег. Но мои действия ни коим образом не были направлены против них лично.»

Общественность и пресса к этому моменту мало знают о Джордже Блейке. Они считают его мелким государственным служащим, который любительским образом продавал Советам некоторые сведения. Никогда не упоминалось имя СИС или МИ 6. Единственным, кто после новости об аресте Блейка, сломя голову исчез из Лондона в направлении Москвы и никогда больше не вернулся в Англию, был его бывший ведущий офицер-связник Николай Родин, он же — «Коровин».

3 мая 1961 года в Центральном уголовном суде Олд-Бейли открывается его процесс. Большая часть заседаний проходит закрыто, без допуска общественности. Но на основании документов мы все же можем хорошо представить себе картину проходившего процесса. Уже в начале Блейка спрашивают, признает ли он себя виновным. Блейк признает себя виновным в том смысле, как это трактует обвинение. Он только надеется, что его признание поспособствует вынесению мягкого приговора. С этим признанием пропадают все перспективы драматического хода процесса. Теперь лорд-судья Паркер предоставляет слово для выступления Генеральному государственному прокурору сэру Мэннингэму-Буллу.