Село обошли еще в темноте, за спиной в серой мгле остались на горке хаты, клуни, обнесенные редким частоколом деревьев. Остановились у одинокого сарая: крыша из замшелой соломы, стены, обмазанные побуревшей глиной, дверь, сорванная с петель. Внутри — заржавленный плуг, тележные колеса, какие-то слеги. На чердак вела приставная лестница.
Здесь я решил дать людям небольшой отдых. Алешин все никак не мог уснуть, ворочался на охапке слежалого сена, бурчал, исследуя свои порыжевшие бахилы.
— Старшина говорит, что сапоги солдата переживают, а я в них уже столько топаю. Подметки, как папиросная бумага, каблуки скособочились, а еще пылить до Днепра...
— Не горюй, Петро, своих не хватает, у фрица одолжишь.
— Да я лучше босиком пойду, чем надену гитлеровские колодки.
Я поднялся по шаткой лестнице на чердак. С крыши хорошо была видна ровная, отглаженная степь, сломанное крыло «журавля» над колодцем, белые песчаные языки, вырубленная лесополоса... Вокруг тишина — обманчивая, настораживающая.
Немецкая колонна показалась через несколько минут. Шла от железной дороги: впереди машины, несколько зенитных установок, повозки... Раньше гитлеровцы раскатывали таким цугом — глазом не окинешь. Горло дерут, на аккордеонах свою «Розамунду» чешут, рожи корчат, гребут все, что под руку попадет... Теперь присмирели, хвост поджали. Вотана-то их в Молочной утопили, теперь драпают к Никополю.
Наше совещание длилось недолго: решили пристроить к колонне свои заляпанные грязью «броники», в удобном месте «распушить» немцев.
Поехали. Не отрываясь от «скауткара», жмут водители Бондаренко и Романенко.
Вот одна легковушка свернула на обочину, остановилась. Из нее выскочил водитель, открыл капот. Интуиция подсказала: в машине находится офицер. Шофер мог копаться в двигателе и считанные минуты, и более продолжительное время... Нужно брать!
Из открытой дверцы тем временем вылез один гитлеровец, за ним другой. Закурили.
Петя Орлов подвел бронетранспортер впритирку к «ганомагу», и Ситников полоснул по нему из пулемета. Водитель сразу же откинулся навзничь. Лобовое стекло треснуло, по нему побежали лучи-трещины. Еще очередь! Второй немец мешком свалился в кювет, Аверьянов с Богаевым быстро втащили уцелевшего обер-лейтенанта в «скауткар». Джугашвили обшарил «ганомаг», бросил в кузов бронетранспортера саквояж.
Немец тихо стонал, хотя ранение было пустяковое: пуля прошила мякоть икры. Его сразу же перевязали, для приведения в чувство дали хлебнуть из фляжки. У офицера была довольно приятная внешность: коричнево-смуглое лицо, иссиня-черные, как вороново крыло, волосы. Ситников спросил:
— В Крыму отдыхал? Вон как на пляжах закоптился...
Сеня имел в виду густой загар на лице обера, но тот не понял вопроса. Старший сержант стал что-то объяснять. Оказалось, нам попался ротный из 336-й дивизии. После Мелитополя от подразделения осталась треть состава. В его полку участились случаи, когда солдаты наносили друг другу легкие ранения — «выстрел на родину». Остальные «планомерно» отступали. А до этого он воевал в Африке под командованием генерала Роммеля.
— Жарко там?
— Здесь жарче, — откровенно признался офицер. — Англичане по сравнению с вами — зеленые бойскауты.
— Вы, немцы, плохо историю знаете, — играя «лимонкой», сказал Ситников. — Еще Фридрих Великий ваш мудро изрек: русского мало убить, его надо еще и мертвого-то повалить.
Офицер опустил глаза, съежился.
Пленного доставили в штаб бригады, сдали капитану Козлову.
Тесно взаимодействуя с 86-й стрелковой дивизией 5-й ударной армии, корпус прорвал оборонительную линию противника.
Был создан усиленный передовой отряд под командованием подполковника Дежурова. От нашей бригады в него вошел мотострелковый батальон капитана Субботина. Отдельный разведдозор приказано было возглавить мне.
Таврическая степь. Бегут навстречу заросшие бурьянами пологие одинокие холмы, изредка мелькают омытые ветрами тысячелетий каменные бабы. Каждый из этих древних истуканов мог бы поведать историю веков...
А степи нет конца — однообразная и пока безмолвная...
Не ввязываясь в затяжные бои, отряд неотступно преследовал гитлеровцев, обходил укрепленные гарнизоны и отсекал его тыловые коммуникации.
Как и на земле донецкой, здесь, в Северной Таврии, фашисты создавали «зоны пустыни». Командиры отступающих частей еще раньше получили приказ: полностью уничтожать на оставляемой территории все сооружения, запасы, которые в какой-либо степени могут оказаться полезными для врага, жилые помещения, машины, мельницы, колодцы, стога сена и соломы... Гитлеровцы толпами угоняли наших людей за Днепр. Всюду — на телеграфных столбах, на стволах тополей, на заборах — висели объявления: «Мужское население в возрасте от 10 до 60 лет обязано немедленно эвакуироваться западнее Днепра. Мужчины, застигнутые в своих местах жительства, считаются партизанами и будут расстреляны».
Но как оккупанты ни старались уничтожить или вывезти материальные ценности, это им не всегда удавалось. Так, в Новорубановке мы отбили большое стадо рогатого скота, в Новоалександровке — сотни тонн зерна. Все это предназначалось для отправки в Германию. В Верхних Серогозах мы захватили склад обмундирования, в Нижних Серогозах — горючее, которое ценилось на вес золота. Правда, бронетранспортерам американского производства трофейное горючее было не «по нутру», наши же БА-64 «переваривали» и этот синтетический эрзац.
В этих населенных пунктах мы сорвали попытку врага заткнуть бреши словацкой дивизией и штрафными батальонами. Не помогло и подкрепление из Крыма — 1-я румынская и 50-я немецкая пехотные дивизии.
Передовой отряд Дежурова дозаправил технику и рванулся вперед — к Каховке.
«Каховка, Каховка, родная винтовка, горячая пуля, лети!» — так напевали мы в юности. И кто бы мог подумать тогда, что придется сражаться за этот легендарный городок не на жизнь, а на смерть! Что будут лететь снаряды и пули не песенные, а настоящие, обрывающие жизнь...
Бои за Каховку сразу же приняли ожесточенный характер. Сказывалось наличие у немцев переправы через Днепр. Враг использовал насыпанные еще в давние годы курганы, устраивал засады, применяя для этой цели танки и самоходные установки. Мы знали: немцы будут зубами держаться за днепровский рубеж, ведь до самой границы другой такой защиты им не найти...
У Каховки нас остановили. Со стороны казалось, что на дорогах царит невообразимый хаос. Чтобы сбить с толку противника, менялись дислокации, нумерация частей. Менялись и трафаретки на танках, бронетранспортерах, автомобилях... За всем этих чувствовалась чья-то могучая воля, умело взнуздавшая нас порядком и железной дисциплиной и потому уверенно управляющая нескончаемым половодьем войск и техники.
Действуя впереди подвижного отряда подполковника Дежурова, разведгруппа появлялась в самых неожиданных для немцев местах. Опасаясь окружения, они оставляли даже работающие радиостанции, исправные орудия с большим количеством боеприпасов. Как-то мы захватили сразу пятнадцать зенитчиков во главе с офицером. Догадайся они, что разведчиков всего лишь горстка с тремя бронемашинами,— сделали бы из нас фаршмак. Сыграл свою роль фактор внезапности. И вот передо мной стоит обер-лейтенант с рыбьими, застывшими от страха глазами, бормочет что-то о том, что русские свалились прямо с неба, непрерывно повторяет:
— О, майн готт! О, майн готт!..
Каховка — как спасительная вода для страждущего. Вот он — колодец, рукой подать! Но попробуй ее протяни — враз оттяпают...
Здорово засели гитлерюки на подступах и в самом городе. Огрызаются бешено, по-волчьи. Тут их «штыком и гранатой» не возьмешь. Нужны танки, самоходки, поддержка авиации...
Связь со штабом Дежурова работала бесперебойно. Разведчики сообщали о наиболее опасных участках, «ко-торые противник насытил «тиграми», «фердинандами», указывали, где созданы прочные артиллерийские заслоны.
