Мы, довольные, посмеивались.
Алексей Степанович раскрыл карту, я вытащил из планшетки свою.
— Надо окраинами пробиться в город. Но перед этим следует проконтролировать местность в районе Рыбинского. Постарайтесь выявить удобные подходы, выяснить, перекрыты ли они сторожевыми постами, секретами. С мелкими группами в бой не вступать, здесь таких «подсадных уток» немало. К направлению не привязываю: ищите обходы, промежутки в обороне немцев и быстрее выходите к городу. Связь — через тридцать минут. Экстренные сообщения передавайте сразу. Ну, с богом...
Передвигались скачками — от укрытия к укрытию, но быстро. Дело шло к вечеру, хотелось побольше понаблюдать, главное, засечь скопление танков. Вскоре наступила темнота...
Ночь показалась длинной до бесконечности. Думалось, что аспидное небо, подсвеченное заревом, никогда не смоет со своего лика эту сажу, никогда не нальется живой синевой.
Медленно наступал рассвет. Сколько раз приходилось вот так встречать первые проблески дня. Теперь же все почему-то казалось необычным: и свежесть легкого предутреннего ветерка, и роса, которой «плакали» стальные борта бронетранспортеров, и последняя вспыхнувшая на горизонте ракета...
Взглянул на циферблат: вот и наше время приспело. Броневики потянулись к окраине города.
Вдоль штакетников, словно вырезанных из жести, прошмыгнуло несколько гитлеровцев. Две-три пулеметные очереди — и вперед!
На связи — капитан Ермаков. Чувствуется, как подрагивает от волнения его голос: «Прорвись любой ценой к станции. Там эшелон с нашими людьми...»
С этой минуты для нас не существовало никаких преград: бронетранспортеры кружили по узким улочкам, искали кратчайший путь к вокзалу. Немцы, принимая нас за своих, проскакивали рядом, бежали через поваленные заборы в огороды и сады, мелькали между домами, лихорадочно перетягивали пушки...
А со стороны западных окраин уже закручивался огненный вихрь. Бронетранспортеры все чаще и чаще стало качать, словно лодку на крутой волне, от близких разрывов. Удушливая гарь поплыла по улице. Смешались тошнотворные запахи взрывчатки и пороха, паленой резины, отработанной солярки. Дым лез в рот, нос, першило в горле. Не захочешь — закашляешься, как от злейшего самосада.
Тяжелый дух войны...
Рядом проползли три грузовика с оттопыренными боками — везли какое-то барахло. «Черт с ними,— подумал,— далеко не уйдут, наткнутся на танкистов».
— Давай скорей к станции!— торопил водителя. Бронетранспортеры, наконец, прорвались к железно дорожному полотну, ведущему к вокзалу.
— Успели,— облегченно вздохнул Ситников.
Откуда-то с верхотуры начал шпарить пулемет. Цок-цок — защелкали пули по броне.
Вот и станция. Пыхтит паровоз, чувствуется, ждет «зеленую улицу».
— По вагонам с решетками не стрелять! — приказываю экипажам.
Алешин, поплевав на ладони, утопил пальцы в гашетки. Крупнокалиберный пулемет заклокотал, брызнул свинцовыми каплями. В унисон ему сверкнуло от других машин, раскаленные струи бронебойных и зажигательных пуль располосовали лоснящееся цилиндрическое тело паровика.
Паровоз тронулся с места, прополз несколько метров и вдруг засвистел, задохнулся клубами пара и остановился. По-видимому, продырявили котел.
Разорвало и несколько цистерн с горючим. Они оказались очень кстати, эти цистерны. Их будто прицепили специально для растопки.
Бронетранспортеры еще ближе подошли к голове эшелона. В просветах металась охрана, разведчики колошматили ее короткими очередями, отсекали от состава.
Теперь к вагонам с решетками! Миновали платформы с какими-то ящиками, заводским оборудованием, углем, круто развернулись у вагонов, исчерканных мелом: цифры, надписи...
Разведчики перевалили через борта броневиков, стали прикладами автоматов сбивать замки. Рванули скользящие двери.
В вагоне битком набито наших людей — в основном молодые женщины, подростки. Какой-то миг они стояли в нерешительности, затем, поддерживаемые разведчиками, стали прыгать вниз.
— Наши!
— Родимые!..
Возгласы, крики, плач.
— Бегите от станции! — крикнул я сбившимся в тугой клубок людям.— Прячьтесь...
— Обниматься будем потом,— сказал какой-то молодайке Ситников. Она, как слепая, тянула руки к Семену, вздрагивала от рыданий.
Возле вагонов стало пусто, и я решил: надо скорее уносить ноги. Чем черт не шутит! Мы ведь в самом центре города, запросто можно угодить под огонь и гитлеровцев, и своих.
Попытался выйти на связь, но в эфире стоял невообразимый хаос от помех.
Предчувствие не подвело: на пристанционной площади разорвалось три тяжелых снаряда. Со звоном посыпались оконные стекла...
С запада к городским окраинам звеньями прошли немецкие пикировщики.
Гитлеровцы, которые засели вокруг железнодорожного узла, видимо, нащупали место нашей остановки, открыли огонь из минометов. Попав в своеобразную «вилку», решили пробиваться к своим с тыла. Рискованно, но иного выхода нет.
Крадучись, двинулись по лабиринту узких улочек, которым, казалось, нет конца.
А грохот боя приближался с каждой минутой, над крышами домов и верхушками деревьев повисло плотное пыльное одеяло, прошитое огненными стежками.
На повороте нос к носу столкнулись с танком — не разберешься в такой кутерьме, свой или чужой, сдали назад, приготовили гранаты.
Танк чуть развернулся, его ствол угрожающе стал вынюхивать цель. Сейчас саданет — и от нашей «коляски» только тырса полетит. Словно невидимая пружина выбросила из бронетранспортера разведчиков. Залегли.
— Так это же «тридцатьчетверки»,— поднялся на колени Алешин, пятерней размазал пот и грязь на лице.
Пригибаясь, я подбежал к машине, поднял руку. Звякнула крышка люка, показалась голова в шлеме.
— Ну и страху ты нагнал на моих ребят,— пожал заскорузлую руку сержанту.
— А вы на меня. Тут из-за каждого угла могут рога воткнуть.
— Старшего лейтенанта Иванова не видел?
Начштаба пошел левее. Там засекли семь «тигров» и две самоходки. А перед этим он искорежил орудие и разметал прислугу. Второй расчет так и не успел развернуть орудие. Старший лейтенант подмял его гусеницами, придавил заодно и замешкавшихся артиллеристов...
Я рассказал командиру экипажа, как лучше пройти в глубь города. Решили пробиваться вместе...
Одновременно с нашим наступлением на Волноваху на левом фланге активно действовали морские десантники лейтенанта Константина Ольшанского. Имея задачу оседлать дорогу Мангуш — Мариуполь, они в тылу противника резали коммуникации связи, уничтожали встречные автомашины, мотоциклистов, громили обозы... Немецкое командование, обеспокоенное действиями десантников, решило во что бы то ни стало покончить с ними. Восточнее села Мангуш батальон гитлеровцев обошел с двух сторон отряд Ольшанского, начал окружать его. Командир принял решение занять круговую оборону на холме, обозначенном на карте как высота 68,2.
Больше часа немцы атаковали с трех сторон высоту, волнами накатывались на позиции моряков, но каждый раз плотный огонь заставлял их пятиться на исходные рубежи. Противник наваливался снова и снова, но прорваться сквозь завесу огня так и не смог. Десятки трупов усеяли лощину.
Когда стало смеркаться, к месту боя подошла еще одна колонна машин с автоматчиками. Очевидно, немцы, получив подкрепление, решили продержать высоту в кольце до утра, чтобы потом со свежими силами покончить с десантом. Ольшанский принял решение: прорваться со стороны северного склона, где цепь противника была более редкой. Потом, разделившись на группы, пробиваться к Мариуполю.
На рассвете третьего дня десантники заметили в степи всадников. Кто-то из моряков вскочил на ноги, стал махать бескозыркой:
— Ур-ра! Наши! Казаки!
В освобожденный Мариуполь матросы и казаки вошли вместе.
В те дни вся страна узнала из сообщения Совинформ-бюро о боевых делах ольшанцев: «Десантная группа моряков под командованием лейтенанта Ольшанского ночью высадилась на берегу Азовского моря и оседлала дорогу, по которой отступали немецкие войска. Наши бойцы внезапно напали на колонну противника и истребили до 600 вражеских солдат и офицеров».
