Был тяжело ранен заместитель командира 5-й мех-бригады Герой Советского Союза подполковник Майский. Из-под огня его вынес командир санитарного взвода старший лейтенант Кузьмин.
От разведчика Юрия Титова я узнал, что не возвратился с задания Герой Советского Союза старшина Иван Гетман. Высокое звание он получил за участие в экспедиции ледокола «Георгий Седов», дрейфовавшего в Арктике.
Тяжелые, кровопролитные бои на рубеже реки Маныч продолжались до самого февраля. И все-таки противник, вопреки требованиям своего командования, не «планомерно» отходил, а лихорадочно отступал через Ростов на запад под прикрытием арьергардов, так и не успев выполнить указаний Гитлера о вывозе с Северного Кавказа материальных ценностей.
Вполне понятно, что после таких напряженных боев требовалась передышка. Наступил кратковременный отдых — по фронтовым меркам понятие весьма относительное.
Корпус пополнялся людьми и техникой, запасался горючим, продовольствием, обмундированием. Сроки для этого давались весьма сжатые — неделя. Теперь острие предстоящего удара корпуса направлялось на Новочеркасск. Старожилы рассказывали, что город виден как на ладони, если посмотреть на него с высоты церковной колокольни.
Между тем, группа разведчиков готовилась к очередному заданию. Оно заключалось в следующем: скрытно перейти Дон, установить, какими силами располагает противник на участке наступления.
...В тусклом свете ныряющей между облаками луны одетые в маскхалаты разведчики двинулись через замерзшую реку. Скоро зашуршали прибрежные камыши — мы ступили на противоположный берег. До немецких траншей добрались благополучно, залегли. Результаты наблюдений передали по рации. Хотели продвинуться поближе, но наскочили на пост патрулей. Пришлось отходить. После короткой перестрелки выбрали новый маршрут.
Так прошли сутки, вторые... Все это время шли по глубокому снегу, а точнее — пахали его своими телами. Одежда днем промокала насквозь, а ночью покрывалась ледяным панцирем. Лежа в крахмалистом снегу, кое-кто засыпал. Сон в таких условиях — самый жестокий и опасный враг для уставшего человека. В него не дашь очередь, не швырнешь гранату, не стукнешь прикладом. Блаженство, сладкое, томное, запросто может обернуться трагедией.
Донимал и голод — на всех осталась пара буханок черняшки да фляга спирта.
Подняв группу, я приказал перебежками переместиться к старой, заросшей бурьяном меже.
Выползла луна, и мы отчетливо увидели силуэты идущих немцев. Те, что шли впереди, остановились, стали в круг. От него оторвались трое и направились прямо на нас. Остановились, стали прикуривать.
Стало ясно — с немцами нам не разойтись. Я подал команду, по идущим полоснули автоматные очереди. Побежавших вспять забросали гранатами...
Уложив на плащ-палатку раненого немца, мы рысью бросились к прибрежным камышам.
Показания ефрейтора из 79-й пехотной дивизии и результаты наблюдения кое-что прояснили. Но генерал Свиридов потребовал дополнительных данных. И немедленно было решено организовать в следующую ночь повторную разведку более крупными силами. Группу возглавил офицер из оперативного отдела корпуса.
Когда сгустилась темнота, сорок человек — некоторые из них впервые приняли участие в непривычном для них деле — двинулись по льду. Перейдя Дон, снова засели в камышах. Немцы теперь периодически обстреливали их и ночью, но пули лишь сбивали пушистые метелки над головой, а мины и снаряды, глубоко вонзаясь в болотную почву, не причиняли вреда — осколки не выбрасывало наверх.
На сей раз дорогу, по которой шли прошлой ночью и которую немцы, вероятно, контролировали, мы оставили в стороне — пробирались дальней обходной тропинкой. Но гитлеровцы оказались начеку. В нашу сторону полетело несколько мин, застрочили пулеметы...
Продвигаться в прежнем направлении было бесполезно, и капитан решил разделить группу на две части: одна, возглавляемая мной, получила задание отвлечь внимание противника, другая, более многочисленная, пошла в обход, чтобы ворваться в укрепленный пункт — мы засекли его в прошлый раз — с противоположной стороны.
В условленное время, приближаясь к станице Бессергенезской, мы открыли огонь из автоматов. Гитлеровцы ответили так «горячо», что пришлось прижаться к матушке-земле. Бой, как и следовало ожидать, оказался неравным: немцы не давали возможности даже поднять голову.
Я нервничал, посматривал на часы: давно прошло время, назначенное для атаки второй группы; но условленная зеленая ракета так и не появилась...
Близилось утро. Оставаться было рискованно. Скрепя сердце, я приказал отходить.
Что же произошло со второй группой? Оказалось, она попала в засаду. Многие бойцы были убиты в упор, раненых немцы добили штыками и прикладами. Потом раздетые трупы бросили на навозную кучу в станице...
Через день нас собрал исполняющий обязанности начальника разведки бригады старший лейтенант Торба.
— Тяжелая неудача, постигшая вторую группу, не случайна, — сказал Федор Романович. — Ее командир проявил излишнюю самонадеянность. Вел людей без непосредственного охранения, действовал наобум, в критический момент растерялся. Так воевать нельзя. Урок горький, но он должен нас научить многому...
Мы вышли на улицу. Настроение не располагало к разговору. Плелись молча и уныло, простуженно сморкались. Ледяной ветер бил в лицо, как хлыстом, продувал до костей. Дело шло к ночи.
— Пошли за шерстью, вернулись стриженными,— выплюнул окурок Гусев.
— Не пой лазаря, Николай, — зло прервал его Захаров.
И снова под ногами заскрипел снег...
Над станицей распласталась тишина. Казалось, прислушайся — и донесется стук чьей-нибудь калитки и голос женщины, зовущей вечерять заигравшегося мальчишку... Но настороженный слух ловил другое: земля еле слышно вздрагивала от далеких взрывов.
Прошли мимо своих часовых, постучали в первую попавшуюся хату. Долго никто не открывал, собрались уже было уходить, но звякнула щеколда. На пороге выросла женская фигура, зябко кутающаяся в платок.
— Приюти, бабуля, путничков ночных,— игриво начал Гриша Захаров,— иначе концы отдадим от холода. Не пустишь — грех на душу возьмешь...
— Заходи, сыночек,— сказала женщина и нырнула в сенцы.
«Бабуля» оказалась дородной казачкой с собольими бровями над горячими угольями глаз. Захаров смущенно переминался с ноги на ногу.
В хате было тепло, уютно и прибрано. Всякая вещь на своем месте. Пол тщательно обмазан желтой глиной, стены выбелены. Под лавками аккуратно сложены тыквы. Пахло перестоявшими травами.
Наспех перекусив, начали укладываться. Захаров, подложив под голову кулак, сразу захрапел. Петровец беспокойно ворочался на лавке. Ткаченко, прислонившись к печке, так и уснул, убаюканный ее гудением. Вскоре в объятиях Морфея обмякли Алешин и Брусков. Бодрствующим ушел на двор Гусев. Мне как старшему хозяйка отвела кровать, похожую на баржу, которые я часто видел в Одесском порту. Она же царственным жестом подала подушку с пуд весом.
С себя я снял только снаряжение. Пистолет и гранату сунул под огромную подушку, положил на нее руку.
Долго не мог уснуть: в голове роились какие-то тревожные мысли. Потом провалился, словно в глубокий омут...
От духоты в хате или бес знает от чего померещилось что-то... Не помню, как спросонья выдернул чеку гранаты...
Раздался оглушительный взрыв. Меня подбросило на подушке, в которой застряли осколки, а Захаров как закричит:
— Братушки, полундра!
И к окну — только стекла затрещали... Всех буквально вымело из горницы.
Из-за ситцевой перегородки выскочила хозяйка, прикрывая рукой глубокий вырез рубашки. Она что-то испуганно говорила, но я ничего не слышал: уши словно законопатило.
В хате плавал едкий запах взрывчатки, белые хлопья перьев кружились от сквозняка, который врывался в выбитое окно...
Кое-как его потом заделали, но о сне уже и речи не было...
В угрюмом молчании мы топали к штабу. Наконец, Миша Захаров заговорил:
