Выдумка красива, когда ее нельзя пощупать. Стоит же ее коснуться… Понятно, не все знатоки географии, тем паче топографии, кто-то может и спутать тактико-технические параметры Ан-24 и Ан-26 с данными По-2. И поверить, что эти самолеты действительно способны совершить посадку «на полевых взлетно-посадочных полосах на территории Чечни» (Известия. 1996. 12 мая), или что в районе Шатоя «существует взлетно-посадочная полоса» (Известия. 1996. 27 марта). Бывал в Шатое, видал ту «взлетно-посадочную полосу» в тамошних ущельях! Приземлиться можно, но лишь однажды — раз и навсегда…

С тем весенним сливом газетчики вляпались так, что уже 18 мая «Известия» верещат: не виноватые мы — «редакция не несет ответственности за сведения, содержащиеся в документах официальных структур… конкретный номер… подписи конкретных руководителей ФСБ»! Вот именно, конкретных.

А там и «КП» 23 мая винится за «невольную причастность к распространению» дезы — подставили, мол, нас товарищи в штатском!

Чувствуется рука мастера. Уж не того ли, с чьей подачи президент о 38 снайперах заговорил? Не генерала ли Михайлова, что возле Первомайского весело демонстрировал аккуратно-двухдневную небритость, вместе с Барсуковым гоняясь за босыми радуевцами? Больно уж почерк схож… После было много еще много чего, но особо запомнились публикации распечаток бесед лиц из президентского окружения в «Президент-отеле»…

А еще устами Минкина нас не позабыли поучить уму-разуму: «Сколько раз наши государственные деятели неосторожно обсуждали меж: собой всякие преступления, а напечатаешь — мгновенно демократический хор драматически вскрикивает: ах, как нехорошо подслушивать чужие телефонные разговоры!» (Новая газета. 1998, № 46). Вот те и номер: а разве журналисты слушают?! Представьте себе Минкина: короткими перебежками по Кремлю, жестом сеятеля пригорошню «жучков» — шварк!..

И отчего, наслушавших сих речей, оперативники бегут не в ту же Генпрокуратуру или к своему директору — к Минкину?! Если пленки озвучивают, это кому-то надо, но читателям ли?

Минкин и тут рубит правду-матку: «Найдись сейчас пленка, где заказчик и исполнитель обсуждают убийство Александра Меня, — осмелилась бы хоть одна демократическая курица сетовать на неэтичность подслушивания этого разговора?» Вот и Шебаршин туда же: «Гражданам не очень интересно, как тот или иной материал попал в прессу. Важно, что попал». Это уж точно, попал — в яблочко мишени.

Птицу видно по помету. И если уж эта, что о двух головах, да со щитом-мечом, секрет выделила, ей это зачем-то надо. А что касаемо «журналистов», лучше самого же Хинштейна и не скажешь: «Скажите, неужели на Лубянке не могли найти более подходящего исполнителя?» (Московский комсомолец. 1998. 20 ноября) В самом деле!

Когда утверждают, что 3–4 октября 1993-го чекисты не занимались делом, это неправда! Но Лубянке было вовсе не до экстремистов: Следственное управление Министерства безопасности больше года занималось архиважным делом — о разглашении государственной тайны. Неужели вышли на тех, кто передавал газете «День» секретные расшифровки шифросводок, позволившие заокеанским супостатам вмиг раскусить наши дипломатические коды?!

Берите выше! Следователи МБ целый год «крутили» человека, поведавшего миру, что российские химики в погонах до сих пор продолжают разработку новейших боевых отравляющих веществ (ОВ).

Речь идет о бывшем сотруднике Государственного научно-исследовательского института органической химии и технологии (ГосНИИОХТ), докторе наук Виле Мирзаянове, одном из авторов статьи «Отравленная политика» (Московские новости. 1992. 20 сентября).

22 октября 1992 года, как и положено — на рассвете, группа захвата ворвалась в квартиру Мирзаянова. После обыска и изъятия главной улики — вышеупомянутой статьи в «МН» — ученого отвезли в Лефортово.

Прошло больше года, можно подвести некоторые итоги следственных мероприятий. С этой просьбой и обратился к самому Вилу Мирзаянову.

— Сейчас следствие официально завершено. Прокуратура России утвердила обвинительное заключение следователей госбезопасности, и 25 ноября оно передано в Верховный суд. Теперь, вероятно, следует ожидать, что судебный процесс будет вести Военная коллегия и, естественно, его сделают закрытым. Таким образом, чекисты и прокуратура, выступая единым фронтом, дело сляпали и довели до суда. При этом с самого начала были грубейшие нарушения норм уголовно-процессуального кодекса и действующей весь этот год Конституции. Понимаю, что сейчас, в разгар правового беспредела, упоминание Конституции способно вызвать лишь усмешку, но ее положения о правах человека никто не отменял!

Интересно: на чем построено обвинение — на неких реальных фактах? Нет — на ряде подзаконных нормативных актов, устанавливающих перечень секретных сведений. А сами эти документы тоже являются сверхсекретными! Абсурдная ситуация: как, скажем, я, журналист, могу избежать разглашения тайны, если даже не могу свериться с определяющим их перечнем?

Все с теми же пресловутыми нормативными ведомственными документами произошла еще одна история, поистине детективная. Первоначально по требованию самого Мирзаянова и его адвоката пять документов с грифом «совершенно секретно» и списком «тайн» включены в дело. Но спустя несколько дней, когда подследственный прочитал сии, по его словам, «абсурдные документы», они исчезли из толстого дела: их изъяли аккурат после того, как в беседе с автором этих строк на своей квартире Вил Султанович выразил желание предать список огласке через прессу. И во время очередного посещения Лефортово для ознакомления с уголовным делом Мирзаянов обнаруживает пропажу. Выводы сделать несложно: квартира ученого поставлена на «акустический контроль», оснащена подслушивающей аппаратурой, все разговоры там фиксировались. Может, и не только разговоры. Санкции прокурора на проведение таких мероприятий до сих пор не обнаружено!

Впрочем, одна такая санкция есть: в деле присутствуют записи телефонных переговоров с 26 сентября по 2 октября 1992 года. Но, как утверждают эксперты, по сей день в основе прокурорской практики — выдача санкций на прослушивание задним числом, уже после того, как мероприятие проведено.

— Однажды, — продолжает Мирзаянов, — мой следователь Виктор Шкарин после очередной стычки заявил: «Я тут с вами нянчился! А вы для меня — преступник, человек, преступивший закон, уголовный кодекс!».

Когда я потребовал, чтобы следствие велось в соответствии с конституционными нормами и соблюдением уголовно-процессуального кодекса, он ухмыльнулся: «Что для меня конституция? Я работаю не по конституции, а по инструкции!».

Следствие и прокуратура отвергли одиннадцать ходатайств адвоката и самого обвиняемого о приобщении к делу целого ряда документов — о проведении допроса в качестве свидетелей ряда лиц из высшего эшелона военно-химического комплекса, о необъективности и пристрастности при подборе экспертов.

Даже стороннему наблюдателю ясно, что вряд ли смогут дать объективную картину (было или не было разглашение гостайны) люди, которые рекомендованы руководством ГосНИИОХТа, т. е., фактически подобраны теми, кто и являлся инициатором преследования Мирзаянова.

— Экспертную оценку черновика моей статьи, изъятого на квартире Л. Федорова (второй автор статьи «Отравленная политика». — авт.), проводил И. Габов — зам. начальника главка. А в исследуемом им черновике было описание того, как кутили и развлекались в Волгограде руководители Химпрома, в том числе и этот самый Габов! Какую он может дать оценку после прочтения документа?! Кстати, среди экспертов оказались двое, не признавшие факта разглашения тайны и не согласившиеся с выводами комиссии, — генерал Смирницкий и полковник Чугунов: не дилетанты — профессионалы. Один из них, Чугунов, даже входил в состав нашей делегации на переговорах по химическому разоружению в Женеве! Но следствие приняло во внимание лишь «нужные» ему выводы…