Бальдр, сын Отто фон Эшенбаха, наблюдал за сражением с борта пилотируемого им поисково-разведывательного корабля. Один из участников боестолкновения привлек его особое внимание. Согласно данным дистанционного сканирующего устройства самым активным участником резни был мутант-оборотень. Даже когда воинство Нга растворилось в метели, он продолжал гнаться за растаненцами. Настигнутых рубил в куски топором. Бальдр решил прихватить его с собой.

Мощное силовое поле буквально скрутило Волка и втянуло его внутрь летательного аппарата. Вервольфа столько уже раз за последние несколько дней куда-то помимо его воли перетаскивал неведомо кто, что он при всем своем неистовстве даже устал сопротивляться.

В последние дни железный нарком часто плакал. Навзрыд, по-детски, забившись в угол запертого кабинета. На него накатывал дикий, беспощадный ужас. Иногда посещал бесплотный Басаврюк. Садился напротив, нога на ногу, курил люльку, глумился. Жизнь, как из дырявого мешка, по зернышку сыпалась из Лаврентия Палыча. Он ветшал на глазах. Никакие препараты, коими обильно пользовали его медицинские светила, не помогали. Замены Басаврючьей крови не обнаруживалось. Кровь же простых смертных, которую Берия попробовал было употреблять, вызывала аллергические реакции. Сначала пришла изматывающая чесотка, а потом и вовсе начались приступы жесточайшего удушья.

Порой Берии казалось, что он маленький мальчик, играющий под раскидистыми абхазскими пальмами, мечтательно всматривающийся в голубую даль Черного моря, грезящий о великой судьбе. Но каждый раз внезапно где-то на границе между сном и явью море начинало темнеть и словно бы закипало. В его глубинах рождалась чудовищной силы и высоты волна. Она неотвратимо неслась к берегу, по гальке которого пытался удрать от возмездия неуклюжий маленький Лаврентий. Солнце гасло. Хохотал Басаврюк. Берия снова оказывался в своем кабинете, в бункере, под тридцатиметровой толщей бетона и грунта.

Свидетелем наркомьего отчаянья был только верный мутант по кличке Цербер. Ласковая трехголовая псина была единственным существом, которому Берия полностью доверял. Цербер преданно глядел ему в душу своими шестью умными карими глазами и сочувственно подвывал.

Пронзительно задребезжал телефон. Пес залаял, подбежал к аппарату и, аккуратно подцепив клыками трубку, потащил ее хозяину.

— Товарищ нарком, к вам доктор Борменталь, — доложил секретарь.

— Пусть войдет, — сдерживая рыдания, прорычал Лаврентий Палыч.

Нажатием кнопки на пульте разблокировал дверь. Вошел высокий седой человек с аккуратной бородкой. Одна голова Цербера улыбнулась доктору, две другие грозно оскалились. Пес полвека назад был подарен Борменталем наркому на день рождения, и память о том, кто был его инженером-конструктором, еще сохранялась в отдельных уголках памяти монстра.

— На сегодняшний день я вижу только два варианта, — с порога заявил доктор, умудренно пощипывая благородную бородку, — прививка вытяжки из костей динозавров с последующей мутацией либо частичная киборгизация. Решение необходимо принять безотлагательно. Процессы разложения развиваются слишком стремительно. Необходимо их срочно притормозить, а там, глядишь, и донора изловить удастся.

Все-таки герр Отто был очень стар. При виде Волка он не сумел совладать с накатившими воспоминаниями молодости. Бдительность он утратил не только из-за пробудившейся в нем некстати традиционной немецкой сентиментальности, но и в силу того, что оборотень сразу с момента появления своего в подледно-подводном мире принялся старательно исполнять роль преданного пса, хранящего в генетической памяти своей верность создателю первых вервольфов. Он даже лизнул руку хозяину, когда тот умиленно надел ему на шею золотой ошейник с руническим орнаментом.

В Арктогее обитало не более тысячи собранных со всего света чистокровных арийцев, объединенных единой целью — порождением сверхчеловека. В этом приближающемся к абсолютному совершенству людском сообществе, ясное дело, не было нужды задумываться о безопасности тех или иных отсеков. Замков и запоров не было, чем и воспользовался оборотень. Разобравшись, что к чему, он понял, что пора действовать — биться насмерть за право свое на волю, дикую, кровавую, радостную.

Когда Волк разбил хрустальные саркофаги со сверхчеловеческими зародышами и впился зубами в первого из них, фон Эшенбах только и успел воскликнуть: «Волк Фенрир порвал цепи!» — и сразу же умер от разрыва сердца. Бальдру ничего не оставалось, как подчиниться требованию взбунтовавшейся твари подготовить корабль к вылету, ведь вервольф приставил к виску последнего из недоразвившихся сверхчеловеков парабеллум мертвого хозяина. Сын фюрера Арктогеи не мог отказаться от шанса спасти того, кто был целью и смыслом существования не одного поколения избранных.

Над тундрой Волк приказал начать снижение. Все последнее время его терзала жажда. Испытанное им однажды в загоне у шаманского чума не давало покоя.

Аппарат мягко, неслышно приземлился неподалеку от большого оленьего стада. Бальдр уткнулся простреленной головой в приборную доску. Пребывавший все это время в сомнамбулическом состоянии недосверхчеловек проявил неожиданную прыть: разбив иллюминатор, он выскочил из корабля и резво побежал в тундру.

Стрелять вслед Волк не стал, он хотел иного — зачем лишать себя удовольствия перед олениной закусить сверхчеловечинкой. Наконец он сможет утолить свою жажду — снова станет зверем, снова будет резать беспомощных рогатых скотинок и кувыркаться в их крови. Это ведь было так просто — надо только нажать на спусковой крючок. Для него ведь нет смерти, а есть лишь бесконечная череда трансформаций.

Труп Волка остался одиноко леденеть в тундре. Звери испуганно обходили его стороной. Парабеллум фон Эшенбаха на всякий случай заряжен был серебряными пулями.

Между палачевских ребер протиснулась заточка. Удары, сыпавшиеся со всех сторон, разом прекратились, и он осел на пол камеры в ширящуюся с каждой секундой лужу крови.

Двое суток его оленья упряжка блуждала по тундре. А он кормился ягелем да снегом. Когда же он, безумно вращая глазами, въехал-таки в Муравьенко, его, конечно же, сразу повинтили. В город успели прибыть соответствующие службы, дабы расследовать все неимоверное, что в его окрестностях приключилось.

Пробив его по базе данных, чекисты были потрясены беспредельностью Глебова. Каждый офицер после ознакомления с поступившей из центра информацией посчитал своим долгом либо врезать ему ногой в живот, либо заехать кулаком в зубы. Клиент был, однако, не их уровня, потому приходилось себя смирять.

Уже через пару дней Палач оказался в столице. Допрос, проведенный московскими «специалистами», подтвердил первичную информацию — клиент сотрудничать со следствием категорически не желает. А ведь подозревался он одновременно в подельничестве с Волком, и в совращении с пути истинного майора Казакова.

Особое раздражение вызывали попытки закосить под дурака (Палач после битвы в тундре на внешние раздражители реагировал слабо). Решено было с ним долго не чикаться, а направить его на жительство прямиком в самую что ни на есть жуткую пресс-хату Бутырки. И понеслось… Однако, прежде чем упасть, двоих он точно успел завалить, правда, удовлетворения, как раньше, от этого не почувствовал.

Дверь камеры распахнулась, и в нее влетело несколько «космонавтов», принявшихся увлеченно херачить дубинками ее обитателей. Палача подхватили под мышки и потащили куда-то по гулким коридорам. Он, булькая свежей раной, кровавым маркером чертил на бетонном полу зигзаги.

Прогулка в потустороннее была недолгой. Тамошние ландшафты не запомнились — кто-то очень настойчиво тащил Палача назад. С трудом разлепив опухшие, посиневшие веки, Глебов увидел участливое, расплывающееся в кровавом мареве, но тем не менее характерно фээсбэшное лицо.