Услышали. Собрали собрание — народу набилось полный зал. Пригласили начальника отдела Главной военной прокуратуры СССР, генерал-майора юстиции Владимира Провоторова и меня.
И Боярский — услышал. Услышал то, что, был убежден, похоронено навсегда. Спрятано, в том числе и в его личном деле ОИ-4630, хранящемся в архиве Комитета государственной безопасности СССР. (Чтобы не подводить КГБ, скажу сразу: Комитет к обнародованию этих документов никакого отношения не имел. Так бывает.)
«Настоящим свидетельствую, что т. Боярский В. А. с 1932 по 1936 г. находился на негласной работе в НКВД Северо-Осетинской АССР. С января по август 1932 г. в качестве осведомителя, а затем и резидента по заводу «Севкавцинк» в г. Орджоникидзе. С августа 1932 г. по апрель 1936 г. платным резидентом, самостоятельно проводил вербовку агентуры, участвовал в агентурной разработке, систематизации материалов. При непосредственном участии т. Боярского возникли и успешно доведены до конца некоторые агентурные дела… на антисоветские троцкистские группы из числа профессорско-преподавательского и студенческого состава вузов г. Орджоникидзе. Как прикрытие т. Боярский был устроен в тот период на учебу в Институт цветных металлов. В период 1932–1936 гг. т. Боярский работал под моим руководством». Подпись — полковник Городниченко. 22.VIII.47 г.{19}
Это — начало славной биографии. (К слову: сей замечательный документ мне не удалось опубликовать вплоть до марта 1990 года. На собрании — зачитала, но потом на него набросились все цензурные инстанции, начиная от ЦК КПСС и кончая зависимым от КГБ Главлитом — ныне Главным управлением по охране государственных тайн в печати при Совмине СССР[28]. Из второго очерка о Боярском — «Анатомия мерзости» — документ был вынут прямо в типографии, когда газета была практически подписана в печать. Редакция потребовала объяснений — объяснили: подобная публикация раскрывает методы работы КГБ…)
А это — продолжение славной биографии:
«За период работы Боярского В. А. в должности оперуполномоченного 4-го отдела он руководил и возглавлял агентурную группу «Учебные заведения, профессура и интеллигенция». За один год гласной работы провел успешно следствие и ликвидацию следующих дел: «Дело преподавателей «Северо-Кавказского Пединститута» — в количестве 5 человек, контрреволюционная троцкистская группа. Дело «Фашисты» — контрреволюционная молодежная фашистская диверсионная организция в количестве 11 человек. Дело «Наглые и аграрники» — контрреволюционная фашистско-повстанческая организация. По делу арестовано 6 человек. Дело «Боевое» — контрреволюционная фашистская буржуазно-националистическая организация в количестве 9 человек… Кроме того ведет агентурную разработку по делам контрреволюционного фашистского типа: «Корифей», «Приятели», «Арийцы», «Гнус», «Эсперанто», «Националист», «Друзья», «Фашисты», «Шакал»… Боярский обладает живым, комбинационным умом»,{20} — свидетельствовала характеристика на Боярского В. А. в его личном деле ОИ-4630 Особой инспекции МГБ.
Особой инспекции сейчас в КГБ нет — ее функции приняли на себя Управление кадров КГБ и Инспекторское управление. А было это подразделение мощнейшее (да и сейчас не последнее), что-то вроде тайной полиции над тайной полицией. Сюда стекалась вся важнейшая информация на сотрудников госбезопасности: продвижение по службе, личные характеристики, докладные по начальству, резолюции руководства и тому подобное. Здесь же собиралось и все «грязное белье» чекиста. В личном деле был на то специальный раздел — «компрометирующие материалы». Доносы своих на своих же, жен на мужей, любовниц, соседей и так далее, анонимки, нарушения по службе, агентурные данные: «источник Лебедь докладывает», «агент Юрист показал», «жители подъезда сообщают». Короче — чтение захватывающее и информационно чрезвычайно насыщенное.
Так вот, согласно этой информации, карьеру Боярский сделал стремительную: начав в тридцать шестом рядовым оперуполномоченным, он уже спустя три года был начальником секретно-политического отдела Управления НКВД Северной Осетии. В тридцать седьмом получил свое первое звание (тогда они только-только вводились) — сержанта госбезопасности, меньше чем через два года уже был лейтенантом, еще через год — старшим лейтенантом госбезопасности.{21} Что это означало? Это означало, что, когда он входил в офицерский клуб, армейские майоры и полковники — вставали.
Любопытно — бывают же такие совпадения: одно из незаконченных дел Боярского — на первого секретаря Осетинского обкома КПСС Беталы Калымова, в Москве, в Центральном аппарате НКВД, продолжала группа, в которую входил и Александр Хват.{22}
Войну Боярский закончил уже полковником — начальником контрразведки «СМЕРШ» («смерть шпионам») V Армии 1 Дальневосточного фронта Приморского военного округа.
Однако я опережаю события. Тем более, что сам Боярский свою чекистскую карьеру был склонен видеть совсем другими глазами…
Я была убеждена: на собрание он не придет. Думала: сколько бы ни был циничен этот человек, должен же он испытывать — нет, не стыд, конечно, — об этом и говорить-то смешно — неловкость, некомфортность, что ли, от необходимости как-то объясняться перед людьми — коллегами, учениками, друзьями, с которыми бок о бок проработал многие годы и которые ведать не ведали о той его, первой жизни. Пришел. И не один — с внуком, молодым человеком лет двадцати. Ему поручил все происходящее в зале записывать на магнитофон.
Выглядел, правда, Боярский усталым, даже несколько болезненным, как выглядит человек, жестоко и несправедливо обиженный. Во всяком случае, не было той строгой подтянутости и чуть провинциальной светскости, с которой встретил он меня полугодом раньше, во время нашего первого разговора… (Деталь: «Кофе», — предложил мне тогда профессор. — «Нет, спасибо». — «Вы что, боитесь я вас отравлю?» — удивился он. Я подумала: как же специфически устроена у этого человека голова.)
Боярский взял слово первым. Начал так: «Считаю своим долгом не оправдываться. Я пришел для того, чтобы рассказать правду».
Говорил он долго. Подробно. Обильно приправляя свой монолог модными ныне словами: «правовое государство», «гласность», «демократия»… Он всегда умел органично входить в окружающую его реальность: в 30-х писал в рапорте на имя заместителя наркома внутренних дел Северо-Осетинской АССР: «С конца 1936 года я начал ставить вопрос, что мы работаем не так, как нужно, что необходимо внести рационализацию, применять стахановские методы».{23} (За два года, 1937–1938, тройкой НКВД C-О АССР было рассмотрено 2313 дел. 1032 человека приговорены к высшей мере наказания, 1281 — к лишению свободы от 8 до 10 лет.{24}) В 50-х, в годы хрущевской оттепели, публиковал в центральных изданиях — «Труде», «Коммунисте», «Международной жизни» — статьи под заголовками типа «Поступь нового мира» — о возрождении страны в послесталинское время, выпустил книгу «День рождения нового мира»…
Говорил, умело расставляя паузы, варьируя интонацией и высотой звука, лишь пунктирно упоминал одни факты и расписывал — другие. Например, о своей деятельности во второй половине 40-х годов, когда по стране прокатилась новая, еще более страшная, чем в 37-ом, волна репрессий, сказал вскользь: «Работал в Москве, потом за границей».
«В Москве» — это значит заместителем начальника Управления МГБ по Москве и Московской области — курировал следственный отдел. И курировал, по свидетельству подчиненных, сурово, строго: «Тот, у кого было мало ночных допросов, кто допрашивал меньше 10 часов в сутки, кто не умел «мотать» арестованного и не получал от него признательных показаний, считался руководством неугодным и неспособным работником», — рассказывал о нем бывший следователь управления Геннадий Колесов.{25}
«Боярский — кровавый жандарм, потерявший человеческий облик, провокатор по своему нутру, профессиональный палач, ни перед чем не останавливающийся карьерист, насадил и показывал образцы ведения следствия, которые могли заставить «сознаваться» в том, что не было совершено, и помочь тем, кто совершил преступления, спрятать концы», — писал трижды арестовывавшийся журналист Ефим Долицкий,{26} «познакомившийся» с Боярским в сорок восьмом, в застенках Бутырской тюрьмы.
