— Ну что ж, Щеголев, аргументы у вас действительно веские, — не смог сдержать улыбку Голубев. — И знаете, примерно такие же причины приводил каждый из тех ваших товарищей, которые уже обращались ко мне с просьбой немедленно направить их на передовую. Скажу вам то же, что сказал им.

Лицо его снова посуровело. Встал рядом со Щеголевым — такой же высокий, статный, широкоплечий. Привычным движением разгладил складки гимнастерки под поясным ремнем. Заправил под фуражку аккуратно подстриженные черные волосы. Зрачки серых глаз сузились, зажглись недобрыми огоньками, и все услышали, как в голосе его зазвенели металлические нотки:

— Враг на нас напал очень сильный. Чуть ли не половину Европы подмял под себя. И драться с ним придется не на жизнь, а на смерть. А потому сейчас, как никогда, буквально от каждого требуется железная дисциплина, готовность выполнить любой приказ. Понимаете, Щеголев? Лю-бой! Каждый в этой борьбе должен находиться на том месте, которое ему определено. Приказали сегодня рыть щели — роем. Доведется завтра спасать Ленинград от пожаров — пойдем в огонь. Пошлют послезавтра на передовую — возьмемся за оружие. Ну а пока — всем отдыхать! И это — тоже приказ.

Он отошел от ребят, поманил за собой Щеголева. Прилегли поодаль, за кустами густой сирени, чтобы не мешать остальным. Сергей Гордеевич спросил вполголоса:

— Так вы, оказывается, тоже москвич? Где жили?

— На Красной Пресне, товарищ подполковник. Баню там знаете? Так вот, через три дома…

— Вот уж не чаял земляка встретить, — обрадовался Сергей Гордеевич. — Да ведь я в Трехгорном переулке еще до революции жил, рядом с Прохоровской мануфактурой — там сестра моя работала.

И тотчас же память, эта несовершенная, но единственно реальная машина времени, перенесла его в начало века.

…Сережке пошел девятый годок, когда в одночасье помер его отец, крестьянин деревни Кузнечиково Клинского уезда. И до этой беды несказанной перебивались Голубевы с хлеба на квас, а тут и вовсе — хоть ложись рядом с покойным батей да помирай. Бедовали — страсть, а едва стукнуло Сережке двенадцать, поплакала над ним мать да и отдала в ученье в Высоковскую мануфактуру — дымила эта ткацкая фабрика в нескольких верстах от Клина. Там, у станка, начиналась для Сергея Голубева дорога в жизнь. Трудно приходилось, ох как трудно — работали ведь по двенадцать часов, но сумел все-таки любознательный парнишка окончить несколько классов в местной школе. Даже похвальный лист получил. И вот в пятнадцатом году привезла его мать в Москву, к старшей дочери — ткачихе: пора определить малого к стоящему делу.

Квартировали тогда в Трехгорном переулке, снимали комнату в полуподвале у Дмитрия Дмитриевича Титова — старшего писаря канцелярии начальника над всеми пожарными Москвы, брандмайора Матвеева. Дмитрию Дмитриевичу Сергей понравился, и старший писарь ходатайствовал перед начальством: дескать, имеется на примете паренек, семнадцати лет от роду, смышленый, к работе привычный и — грамотный. Их высокоблагородие милостиво снизошли: приводи парня. «Смотрины» прошли благополучно, тем более что всех здоровых мужиков подмела война. Последовал приказ: определить в Мясницкую пожарную часть.

Больше четверти века миновало с той поры, а перед глазами Голубева и сейчас тесная, темная, насквозь прокуренная казарма в Малом Трехсвятительском переулке, рядышком с печально знаменитым Хитровым рынком. Отсюда по звону сигнального колокола поскакал он на свой первый пожар, отсюда начал отсчет дням и ночам заполненной тревогами и опасностями службы.

…К действительности Голубева вернул голос посыльного:

— Товарищ подполковник, вас срочно вызывает начальник.

В просторном кабинете Блейхмана собрался руководящий состав техникума, преподаватели, все коммунисты. Полковой комиссар был, как всегда, спокоен, деловит, краток:

— Товарищи, городской комитет партии и исполком Ленсовета рассмотрели вопросы охраны Ленинграда от огня. Создан штаб пожарной службы города. Намечен ряд неотложных мер по укреплению противопожарной обороны. В частности, необходимо немедленно эвакуировать горючие материалы из промышленных и общественных помещений. Приказано также очистить все чердаки и расставить там бочки с водой. Разобрать сараи, заборы и другие деревянные сооружения. Но самое основное — предстоит в кратчайшие сроки обучить рабочих и служащих, домашних хозяек, студентов и школьников старших классов приемам борьбы с зажигательными бомбами, которые враг может применить при налетах на город.

Каждый из вас, товарищи, через час получит назначение на определенный объект и конкретные указания. Пока все свободны. Подполковника Голубева прошу задержаться.

Когда все покинули кабинет, Блейхман жестом пригласил садиться.

— Получено указание перейти на ускоренную подготовку специалистов, Сергей Гордеевич, — начал он. — И вы, как начальник учебного отдела, автор учебников и наставлений по тактике пожаротушения, конечно же, очень нужны сейчас в аудиториях. Но… — Он развел руками. — Горком и Ленсовет поставили перед нами одновременно и другие важные задачи. В частности, необходимо в очень короткие сроки подготовить к эвакуации сокровища искусства из Эрмитажа и Русского музея. Решено поручить эту работу вам. Так что придется поспевать на манер Фигаро, уж извините за не совсем удачное сравнение, — закончил с улыбкой Михаил Петрович.

— Когда прикажете дебютировать в этой роли? — принял шутку Голубев.

— Думаю, что обстановка не даст вам времени на длительную репетицию. — Он согнал с лица улыбку и продолжал уже в обычном для себя суховато-деловом тоне: — Суток двое… от силы — трое даю на коренную перестройку учебных программ всех курсов, на организацию учебного процесса в условиях военного времени. Об исполнении доложить в девять часов двадцать седьмого. Да, вот еще что. — Он пристально посмотрел на Голубева. Осунувшееся лицо… Резко обозначившиеся морщинки… Покрасневшие веки… — Сколько времени не спали?

— Тридцать часов.

— Немедленно поезжайте домой. Приказываю пять часов отдыхать.

Итак, отныне и для Голубева, и для всех его товарищей уже не существовало таких привычных понятий, как день и ночь. Они слились в один нескончаемый круговорот событий, дел, забот. Продолжительность суток измерялась теперь не количеством часов. Она оценивалась исключительно по количеству сделанного. Время нужно было сжать, спрессовать, утрамбовать — назовите этот процесс, как хотите, — но успеть сделать как можно больше, лучше, надежнее для обороны города.

И только каждый раз, когда в репродукторе или приемнике звучали слова «От Советского информбюро…», люди будто по команде останавливались, замирали, затаив дыхание. В такие минуты всем их существом овладевали трепетное ожидание и негасимая надежда. Но снова и снова в бархатистых переливах Левитановского баритона сквозили лишь сдержанно-скорбные нотки: «Сегодня после упорных, ожесточенных боев наши войска оставили…» И острой болью отзывались в сердцах такие знакомые, такие родные названия городов.

А потом… Проходило минутное оцепенение, люди будто стряхивали с себя гнетущую тяжесть только что осознанного и с яростной решимостью возвращались к прерванной работе: значит, нужно еще больше, лучше, надежнее.

В тот день, когда немного отдохнувший Голубев возвратился на Московский проспект и решил засесть за пересмотр учебных программ, его опять вызвали к Блейхману:

— Сергей Гордеевич, немедленно выезжайте на мясокомбинат. Там за последнее время скопилось много горючих материалов. Звонили из штаба пожарной службы, настаивают, чтобы именно вы организовали их срочную эвакуацию. В ваше распоряжение поступает отряд слушателей старшего курса. Когда закончите выполнение задания, сообщите в штаб и мне по телефону.

Он позвонил поздним вечером: