— «Кого, кого»! Ракетчиков! — раздраженно ответил лейтенант.

Так впервые я услышал это, еще загадочное тогда для меня, слово.

Налет был коротким. Не успели мы осмотреть две щели-траншеи, вырытые в саду, как сирены пропели отбой. На пустынные было улицы и тротуары хлынули из бомбоубежищ и подворотен застигнутые воздушной тревогой прохожие. Искать дальше ракетчиков в этой суете было бессмысленно. Мы вернулись в кубрик, и, когда пришли патрули, полная картина бомбежки представилась всем. Недалеко от нас — улицы за три, к реке поближе — рухнул на маленький деревянный флигель подбитый гитлеровский самолет. Флигель тотчас же загорелся, и, пока примчалась пожарная команда, летчики успели основательно поджариться. Другой самолет «зарезался» на тросе аэростата воздушного заграждения и свалился где-то на Петроградской стороне, не успев сбросить бомбы. Но меня больше всего интересовали рассказы о неизвестных ракетчиках. В городе еще в нескольких местах, едва немецкие самолеты появились в небе, были выпущены сигнальные ракеты. Теперь всем стало понятно, что эти ракеты наводили немецкие самолеты на цели. В нашем квартале такой целью, бесспорно, была школа, где разместилась наша часть. Мы припомнили также недавние рассказы лейтенанта Марьямова о немецких агентах, заброшенных в наш тыл, о шпионах, переодетых в милицейскую форму, о здешних немчиках — блюдолизах царских, которые, возможно, уже пытаются гадить из-за угла.

Теперь Ленинград предстал перед нами иначе: да, линия фронта пролегает и здесь — на его площадях, в его переулочках и садах. Мы поняли, почему нас не посылают на передовую: мы должны суметь найти невидимых врагов здесь, у себя за спиной, и обезвредить их.

В следующую ночь, когда стрелки часов соединились на двенадцати, я уже был в саду. Рядом со мной лежал Панченко, который утаил от врача высокую температуру. Остальные матросы ушли патрулировать по городу.

Залегли мы в густой траве; траншейные холмики прикрывали нас сбоку от прохожих, которые могли появиться на аллеях. Мы отчетливо видели освещенные луной верхние этажи школы и госпиталя: даже белые бумажные полоски на оконных стеклах хорошо различались отсюда. Стоило же нам приподняться, весь сад просматривался отлично, и улица перед ним, и нижние этажи домов, и будка телефона-автомата на дальнем углу, около постового милиционера. В просветах между листвой виднелось такое же звездное и лунное, как и вчера, небо.

Сигнал тревоги был дан в начале первого. И без того тихие улицы как бы замерли, только слышно было, как переговариваются у ворот и на крышах домов дежурные да где-то, еще очень далеко, похлопывают зенитки, встречая врагов на подступах к Ленинграду. Как и в предыдущую ночь, лучи прожекторов стали обыскивать небо: они то разбегались в стороны, то соединялись, как ножницы. Изредка где-то под звездами луч натыкался на аэростат воздушного заграждения, и тогда в небе словно поблескивало зеркальце.

Но вот над горизонтом вспыхнуло желтое пятнышко зенитного разрыва, потом еще одно. Глухие звуки донеслись к нам позже. Наконец прерывисто загудел самолет. Несколько глухих ударов послышалось где-то рядом, в соседнем районе. «Эге, уже стали швырять!» — подумал я и насторожился. Когда жужжание поплыло почти над самой головой, я поднял глаза: искрились тусклые от лунного света звезды, но самолет не был виден, он шел на большой высоте. И вдруг желтая огненная нитка взметнулась к небу над самым госпиталем. Ракета? Откуда она?

— Вот гадюка, неужели туда забрался? — шепнул Панченко, привстав на колено и не сводя глаз с отдельно стоящего за госпиталем дома.

— Ты видел?

— Видел, — сказал мне Панченко, вставая. — Я смотаюсь туда и свистну, если подмога понадобится.

Самолет по-прежнему кружил над головой, но бомб не бросал. Он высматривал цель. Теперь я остался один и, чтобы видеть получше, прислонился к толстому дубу. Вот снова ракета перечертила небо. Сейчас ее пустили из-за госпиталя, с той стороны, куда отправился Панченко. Из-за поворота, мелькнув синими глазками фар, выехала легковая машина и промчалась передо мной.

Прижимая автомат, я высунулся из-за дерева, силясь различить каждый шорох в саду. Глухо ворча, машина повернула за угол школы.

Воющий звук падающей бомбы заставил меня присесть.

Удар!

Бомба врезалась в землю где-то поблизости, меня качнуло, стекла в окнах госпиталя зазвенели и посыпались, поблескивая в лунном свете, на асфальт улицы. Различив сигналы своих ракетчиков, фашист вился высоко над нами, окруженный вспышками зенитных снарядов. Их осколки, падая, щелкали по ветвям деревьев. Прошла минута, другая, третья. Самолет не уходил. «Будет бомбить еще!» — подумал я, и в ту же минуту на крыше стоявшего поодаль дома раздался тревожный свист, затем хлопнул выстрел, и я услышал голос Панченко:

— Держи, держи!

Кто-то побежал, гулко громыхая по жести сапогами, но тут опять завыла бомба. Не дожидаясь, пока она упадет, я бросился на помощь Панченко. Ботинки скользили по мокрой росистой траве. С ходу я перескочил траншею, пересек тротуар и только хотел выбежать на улицу, как увидел опять все ту же светлую легковую машину. Хрустя шинами по битому стеклу, она мчалась прямо на меня. Я отпрянул в тень под дерево и увидел, что шофер чуть-чуть притормозил. Дверца машины на ходу открылась, из нее высунулся человек и выпустил по госпиталю красную ракету. Она взвилась над крышей. И тут я бросился наперерез машине, на ходу расстегивая гранатную сумку. Мне удалось быстро выхватить оттуда гранату.

Я выдернул предохранительную чеку и, когда машина была уже совсем близко, метнул гранату ей навстречу.

Отбегая к ближайшему дубу, я видел, как граната легко и безобидно дважды подпрыгнула на мостовой будто жестянка какая и вдруг, когда тень наезжающей машины покрыла ее, рванула, да как! Машина словно на дыбы встала, потом ее круто занесло, и, выскочив на панель в каких-нибудь десяти шагах от меня, она врезалась в дерево. Теперь это была уже не машина, а ее обломки. Стекла враз словно ветром выдуло, крылья и капот оборвало, радиатор покорежило. Из открытой дверцы высунулась голова лежавшего в кабине пассажира, руки которого в последний раз пустили к небу ракету.

Я не слышал ни далекого гудения самолета, ни стрельбы зениток. Подбежал к машине и, держа в руках полуавтомат, задыхаясь, крикнул:

— А ну выходи!

Но выходить, оказывается, было некому: шофер тоже обмяк и сполз вниз.

По залитой лунным светом улице кто-то бежал ко мне. «Уж не ракетчик ли еще какой?» — подумал я, но сразу узнал знакомого милиционера Новожилова. Это был низенький, слегка косолапый парень с окающим говорком. Пост его находился около телефонной будки. Не раз во время обхода мы угощали его папиросами. Подбежав ко мне с наганом в руке, он оглядел машину, сказал:

— Во, черти, откуда приспособились ракетами палить! А я-то думал: чего эта эмка пегая все вертится у госпиталя? Один раз проехала, другой. А потом вижу: ракету из нее пустили. Я за наган и только хотел стрелять вдогонку — гляжу, ты гранатой попридержал их. Погоди, да ты никак ранен?

Я провел рукой по лбу, пальцы нащупали что-то липкое.

— Пустяки, царапина, — сказал я и попросил: — Ты, браток, покарауль все это хозяйство, пока я товарища своего проведаю.

Я помчался к дому, с крыши которого слышался голос Панченко. Дежурного у ворот не было. Вбежав во двор, я растерялся: несколько подъездов вели внутрь этого пятиэтажного дома, но по какой из лестниц можно было взобраться на крышу, я не знал.

— Эй, пацан, где на крышу-то вход у вас? — закричал я, увидев паренька лет четырнадцати с повязкой дежурного на рукаве.

— Да там и без вас народу хватает, — сказал он глухо и не очень любезно. — Вы, дяденька, к самому антракту поспели. Слышите, спускаются.

Действительно, в глубине одного из подъездов послышались шаги. Через минуту во двор вышло несколько человек. Двое из них держали под руку третьего, довольно пожилого мужчину в простой ватной кацавейке, бородатого, с виду неказистого и простого. Он хромал, тяжело волоча правую ногу, а позади с полуавтоматом шагал Панченко.