Лаура рассеянно кивнула, но краем сознания припомнила, что когда-то сама была хиппи, балдела от травки, слушала дикую музыку, но ей никогда не хотелось никого убивать.

— Бюро ищет ее с начала семидесятых. Почему она вышла из подполья и захватила вашего ребенка, не знаю. Я, наверное, забегаю вперед, потому что у нас не будет полной уверенности, пока мы не сравним пальчики, но одно я вам должен сказать: Мэри Террелл очень, очень опасна.

Он не сказал ей, что репутация Мэри Террелл в Бюро такова, что в тире Бюро в Квантико есть мишень в виде ее фигуры. И не сказал он ей также, что за час до того, как он покинул свой офис, вашингтонское Бюро сообщило, что отпечаток большого пальца на вентиле душа соответствует отпечатку Мэри Террелл по четырем позициям. Но он хотел, чтобы Лаура сама опознала Мэри Террор на фотографии, чтобы все сошлось вместе. Забавно, что он не разглядел «летающую тарелку» с «улыбкой». Большие начальники в Вашингтоне наверняка носом землю рыли, работая над этим делом, особенно после того, как погиб их сотрудник.

— Мы сделаем все, чтобы найти ее. Вы нам верите?

— Мой ребенок. Она не сделает ничего дурного моему ребенку?

— Я не вижу причин для этого. — , 0н подавил мысль о ящике с искалеченными куклами. — Она взяла вашего ребенка для каких-то своих причин, но я не думаю, что она собирается причинить ему вред.

— Она сумасшедшая? — спросила Лаура. Это был трудный вопрос. Касл пошевелился на стуле, обдумывая ответ. Ящик с куклами говорил о том, что она вполне могла спятить, как зверь, слишком долго просидевший в норе, грызя старые кости.

— Знаете ли, — сказал он задумчиво, — я иногда думаю про этих людей из шестидесятых. Вы знаете, о ком я; они ненавидели все и всех, хотели разнести мир на куски и начать все заново по своему вкусу. Они жили этой ненавистью день за днем. Они дышали ею на своих чердаках и в подвалах, где жгли свои благовония и свечи. Я все думаю, куда им было девать свою ненависть, когда свечи погасли. Касл собрал фотографии и закрыл в конверт.

— Думаю, мне надо выйти на растерзание репортерам. Я им много не дам, только чтобы чуть возбудить их аппетит. Вы работаете в «Конститьюшн», верно?

— Да, верно.

— Тогда вы понимаете, о чем я говорю. Я не прошу вас выходить со мной. Отложим это на потом. Чем дольше мы будем поддерживать у прессы интерес, тем больше у нас шансов быстро найти Мэри Террелл. Так что пока нам придется с ними поиграть. — Он улыбнулся. — Такова жизнь. Мистер Клейборн, вы не выйдете к ним со мной?

— Почему я? Меня даже не было тогда в палате!

— Верно, но вы представляете интерес с точки зрения людей. К тому же вы не можете детально ответить ни на один вопрос. Все подробности я беру на себя. О'кей?

— О'кей, — неохотно согласился Дуг. Касл встал, и Дуг собрался, готовясь выдержать атаку. Был еще вопрос, который Лаура должна была задать.

— Когда… когда вы ее найдете… Дэвид не пострадает?

— Мы вернем вам вашего ребенка, — сказал Касл. — Можете считать, что он уже у вас.

И они с Дугом пошли туда, где их ждали репортеры.

Отец Лауры, держа ее за руку, тихо говорил какие-то ободряющие слова, но Лаура едва его слышала. Ей представлялась сумасшедшая на балконе, держащая ребенка, и снайпер, выжидающий верный выстрел. Она закрыла глаза, вспоминая хлопки двух выстрелов и разлетающуюся голову младенца.

Такого с Дэвидом быть не может.

Нет.

Не может.

Нет.

Она поднесла руки к лицу и разразилась рвущими сердце слезами, а Франклин сидел рядом с ней и не знал, что делать.

В Ричмонде, в большом доме из красного кирпича постройки тысяча восемьсот пятьдесят третьего года, зазвонил телефон.

Время близилось к девяти часам вечера в воскресенье. Ширококостная женщина с седыми волосами, с лицом, изрезанным морщинами, и носом острым, как шпага конфедерата, сидела в кожаном кресле с высокой спинкой и смотрела на своего мужа ледяными серыми глазами. По телевизору шла очередная серия Перри Мейсона, и женщина и ее муж Эдгар наслаждались игрой Раймонда Барра. Мужчина сидел в кресле-каталке в ставшей ему слишком большой синей шелковой пижаме, голова склонилась в сторону и кончик языка вывалился. У него был уже не тот слух, как до удара шесть лет назад, но женщина знала, что он слышит телефон, потому что у него глаза полезли из орбит и он затрясся больше обычного.

Они оба знали, кто звонит. И не стали снимать трубку.

Телефон замолчал. Не подождав и минуты, он зазвонил опять.

Звон наполнил особняк и отдался эхом в его двадцати трех комнатах, как голос, кричащий во тьме. Натали Террелл сказала: «О Боже мой», встала и по черно-алому восточному ковру прошла к телефонному столику. Эдгар пытался следовать за ней взглядом, но не мог повернуть шею до конца. Она взяла трубку сморщенными пальцами, украшенными алмазными кольцами.

— Алло? Молчание. Дыхание.

— Алло?

И тут он донесся. Ее голос.

— Привет, мать.

Натали окаменела у телефона.

— Я не собираюсь разговаривать с…

— Не вешай трубку, пожалуйста, не вешай. Ладно?

— Я не собираюсь с тобой разговаривать.

— Они следят за домом?

— Я сказала, что не собираюсь с тобой…

— Следят ли они за домом? Просто скажи мне, да или нет. Пожилая женщина закрыла глаза. Она прислушивалась к звуку дыхания своей дочери. Мэри осталась ее единственным ребенком с тех пор, как Грант покончил с собой, когда ему было семнадцать лет, а Мэри — четырнадцать. Натали боролась секунду — правильное против не правильного. Но что есть что? Она уже этого не знала.

— На улице стоит фургон, — сказала она.

— Давно он там стоит?

— Два часа. Может быть, побольше.

— Они прослушивают телефон?

— Не знаю. Во всяком случае, не изнутри дома. Не знаю.

— Кто-нибудь к тебе приставал?

— Сегодня был репортер из местной газеты. Мы поговорили, и он ушел. Я не видела ни полицейских, ни фэбээровцев, если ты это имеешь в виду.

— ФБР в том фургоне. Уж можешь мне поверить. Я в Ричмонде.

— Что?

— Я сказала, что я в Ричмонде. Звоню из автомата. Про меня уже говорили по телевизору?

Натали поднесла руку ко лбу. Она была на грани обморока, и ей пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть.

— Да. По всем каналам.

— Они разнюхали быстрее, чем я думала. Теперь все не так, как прежде. Ну конечно, у них же теперь все эти переносные компьютеры и всякая фигня. Теперь это настоящий Старший Брат, верно?

— Мэри? — Ее голос дрожал и угрожал оборваться. — Зачем?

— Карма, — сказала Мэри, и это было все. Молчание. Натали Террелл услышала тонкий плач младенца в трубке, и у нее свело живот судорогой.

— Ты спятила, — сказала она. — Совсем спятила! Зачем ты украла ребенка? Ради Бога, неужели у тебя нет хоть капли порядочности?

Молчание, нарушаемое только плачем ребенка.

— Родителей сегодня показывали по телевизору. Показывали мать, покидающую больницу, она была в таком шоке, что даже не могла говорить. Ты улыбаешься? Это тебя радует, Мэри? Отвечай'.

— Меня радует то, — спокойно сказала Мэри, — что мой ребенок у меня.

— Он не твой! Его зовут Дэвид Клейборн! Это не твой ребенок!

— Его зовут Барабанщик, — сказала Мэри. — Знаешь почему? Потому что его сердце стучит, как барабан, и потому что барабанщик бьет призыв к свободе. Так что теперь он Барабанщик.

За спиной Натали ее муж издал неразборчивый вскрик, полный ярости и боли.

— Это отец? Судя по звуку, он сильно сдал.

— Да, он сильно сдал. И это твоя работа. Это тебя тоже должно радовать.

Приблизительно через восемь месяцев После удара Мэри позвонила неизвестно откуда. Натали рассказала ей, что произошло, и Мэри выслушала и повесила трубку, не сказав ни слова. Через неделю пришла открытка с приветом, по почте, без обратного адреса и подписи, отправленная из Хьюстона.

— Ты не права. — Голос Мэри был ровным, без эмоций. — Отец сам с собой это сделал. Он стольким закомпостировал мозги, что его голова взорвалась от резонанса, как перегоревшая лампа. И что ему теперь толку от всех его денег?