Женщина без приглашения прошла к отведенному для нее месту и уселась на неудобный стул, закинув ногу за ногу. "Папироски в мундштуке, разве что, не хватает!" - с раздражением подумала я, хотя совершенно не собиралась раздражаться. Мне на нее плевать! Или не плевать, все-таки? А?

Куприна подалась вперед и, щурясь от отблесков света, приоткрыв рот некоторое время меня рассматривая, отвратительно пуская при этом слюну. По-птичьему повертев головой, она издала что-то похожее на хрюканье. Это все должно было сходу убедить меня, что она у нас скорбна головушкой. А через миг она стала снова самой собой - холодной расчетливой стервой. Удивленно подняла брови, глядя на меня, будто только сейчас меня увидела.

- Зачем меня сюда привели? - холодно поинтересовалась она, разглядывая мою госпитальную форму, а мне показалось, что я слышу себя, только в записи. - И вы кто? Врач? Я не вызывала врачей! Кто посмел вызвать мне врача без моего приказа? В конце концов, я герцогиня и моих приказов должны слушаться все! Где моя горничная?

- Все правильно, - подтвердила я, заставляя себя улыбнуться и говорить ровно. - Вы не вызывали врача, но такова процедура. Это обычна практика. Меня вызвал начальник этого отдела для освидетельствования вашего душевного здоровья и психологической стабильности.

- Сколько он вам заплатил? - подавшись вперед, хищно спросила она.

- Простите? - нахмурилась я, откидываясь на спинку стула и устраивая локти на узких подлокотниках. Похоже, разговор наш обещает стать интересным.

- Не делайте такие удивленные глаза, девчонка! - резко одернула она меня. - Я говорю про вашего начальника - Романова! Сколько он заплатил вам, чтобы признать меня нормальной, даже не смотря на мое душевное нездоровье?

- Простите великодушно... - спокойно проговорила я, сверяясь с бумагами, лежащими передо мной на столе, - госпожа Куприна, но моего начальника зовут Геннадий Васильевич Градобоев, он единственный и неповторимый. А никакого Романова я, простите, не знаю, а вызвал меня на освидетельствование следователь, ведущий ваше дело, - я снова сверилась с бумагами, - некий Эжен д"Санси.

- Значит, про Романова вы ни сном, ни духом? - подозрительно поинтересовалась она.

- Вы абсолютно правы, - глядя на нее невинными глазами без зазрения совести соврала я.

- А мы с вами никогда не встречались? - Все так же подозрительно спросила она, внимательно меня разглядывая.

- Не имели чести, - тут уж и врать не пришлось, я так ее точно не помню, да и она меня тоже.

- Хорошо, - женщина напротив, откинулась на спинку стула и вроде бы успокоилась. - Спрашивайте!

А потом начала хохотать. Неистово и без наигрыша. Я переждала взрыв веселья, раскрыла психологические тесты, выданные мне Ликой, и дала старт всему тому фарсу, за которым в течение двух часов был вынужден наблюдать Эжен. Впрочем, посмотреть было на что, и я даже немного сожалела, что любуюсь этими картинками я, а не Лика, уж она-то оценила бы все по достоинству. Очевидно, маманя на досуге полистала книги по прикладной психологии, и набралась оттуда невесть чего.

Отвечая на вопросы теста, она вдруг впадала в ступор и замолкала на добрый десяток минут, застывая в одном положении и глядя перед собой стеклянными глазами, словно манекен в дорогом магазине. Я не торопила ее, пусть порезвиться, если ей это так необходимо.

Где-то через час госпоже Куприной надоел этот прием и она решила разнообразить репертуар, впадая в неоправданную агрессию и даже делала попытки напасть на меня с целью удушения, в самый последний момент, однако, отказываясь от своих намерений. Она забивалась в угол и бормотала что-то, глядя перед собой невидящими глазами, будто в комнате был еще кто-то третий, моему взору недоступный. Все это представление сдабривалось полновесным бредом с яркими галлюцинациями и диалогами в трех, а то и в четырех лицах. Здесь она, пожалуй, перебарщивала - раздвоение личности еще куда ни шло, а вот растроение и расчетверение, это простите, ни в какие ворота! А уж в симптомы шизоидной истерички, которую симулировала моя собеседница, тем более.

Она безбожно мешала симптоматику, выхватывая куски из различных истероидных состояний, не гнушаясь симптоматикой явно алкогольного, наркотического и вирусного происхождения. Да уж, огромный поток информации и явное дилетантство все-таки погубят наш и без того сумасшедший мир.

Я изо всех сил помогала ей - сочувственно вздыхала, жалела, как могла, успокаивала, разговаривала ласково, короче делала все, чтобы убедить ее в моем безоговорочном доверии.

Напоследок Карина выдала мне самый шикарный номер своей программы, да так, что мне захотелось вскочить со своего места, зааплодировать и потребовать повторения на "бис". Она очень осторожно, можно даже сказать грациозно сползла со своего стула и изобразила так называемую "истерическую дугу", имитирующую больными эпилептический припадок. Как с листа! Она уперлась в пол затылком, не щадя свои ухоженные волосы, и пятками. Руки согнуты в локтях, плотно прижаты к бокам, пальцы в кулаки. До настоящих судорог, до кровавых борозд на ладонях.

Я, против выбранной мною роли, не двинулась с места и не поменяла позу, с непробиваемым спокойствием наблюдала за ней, и размышляла, зачем мне все это демонстрируется. Если она таким образом пытается убедить меня в своем психологическом нездоровье, то перестаралась уже на второй минуте - психически больные люди не выставляют все это на показ, они с этим живут. Или она просто настолько уверовала в свою безнаказанность и гениальность, что считает всех вокруг себя законченными идиотами? Если так, тогда это точно диагноз, выставлять который я, естественно не буду.

От этих мыслей мне стало страшно рядом с собой - я не испытывала к этой женщине ни жалости, ни сочувствия, из-за того что должно будет с ней произойти не без моей помощи. Я всегда сочувствовала людям действительно больным, даже ипохондрикам, глубоко несчастным, болеющим одной из опасных форм психоза, и сознательно гробящим себя, выискивая в своем теле неизлечимые болячки, зачастую не имеющие к ним никакого отношения. Я за свою жизнь перевидала достаточное количество людей попавших за решетку. И даже их я могла если не простить, то хоть постараться понять, конечно, в зависимости от обстоятельств. Некоторых из них не только я, но и папа уважал. Рядом же с Кариной я испытывала только брезгливость и тупое раздражение, такое, какое испытываешь от не слишком сильной зубной боли.

Под аккомпанемент этих мыслей маманя наконец-то поднялась с пола, чем вывела меня из задумчивости и уселась на свой стул, как видно окончательно уверовав в обеду над тупой докторицей, скромно сложила руки на коленях. Это почему-то вывело меня из себя. Все. Повеселились и будя, как говорит Саха.

- Хорошо, - зажав ненужные эмоции в кулак, с улыбкой проговорила я, - теперь, когда, я надеюсь, вы продемонстрировали мне все, что знали из психиатрии и других сюрпризов не предвидится...

- Что значит, продемонстрировала? - нервно вздрагивая, спросила она, по подбородку снова потекла струйка слюны.

- Может, хватит, а? Противно все-таки, - брезгливо скривилась я, и, достав из кармана носовой платок, протянула ей. - Вытрете слюни, саму, небось, передергивает. Ну, что же вы? Берите, это просто платок и ничего больше. Неужели вы так и не поняли, что ваше блистательное выступление не нашло должного отклика в моей душе и я всего лишь повеселилась, пока вы отрабатывали свою программу?

Она смотрела на меня широко распахнутыми глазами, и даже пузыри пускать забыла. Этот тон, передернутый у старого папиного друга и никогда еще не подводивший, усталый, холодный, профессиональный и немного ленивый, сразу же произвел должное впечатление.

Еще бы нет! Такая благожелательная совсем молоденькая доктор, едва закончившая свой престижный институт, и, конечно же, не видевшая ни одного мало-мальски серьезного психически больного человека, ахала и охала, убеждая симулянтку, что верит безоговорочно. Вдруг взяла да и превратилась в бездушного, уставшего от окружающей тупости профессионала, который если и не все на свете видел, то поглядел достаточно. Несмотря на юный возраст. Я пожала плечами и положила платок на стол перед ней.