Сидя на полу в загаженной мастерской, я подумала, что я ни в чем ни перед кем не виновата, я никому ничего не должна. Моя бесконечная истерия по поводу Пети однажды выльется в то, что для своего собственного ребенка я стану кем-то вроде своей мамы… Я буду чувствовать только ответственность, с которой вообще непонятно, что делать, я буду гулять, мыть, кормить, и в какой-то момент все эти действия затмят от меня самое простое и, казалось бы, естественное чувство матери к ребенку. Любовь. Инстинктивную, априорную, радостную. Ту, которую так невыносимо принять…

Играющий с бутылками Петя (мама пришла бы в ужас, если б узнала), папа, грубо водружавший ковшик с водой на огонь, — они жили моментом, они были счастливы в нем. Я не умела быть счастливой просто так. Мне, как это ни комично звучит, с молоком матери был внедрен в мозг тот факт, что счастье нужно заслужить. Я заслуживала его изо всех сил, но не становилась счастливей… Даже наоборот, с каждой победой той хуйни, которая, по маминым меркам, и являлась жизнью, я ощущала себя все более потерянной, сумасшедшей и одинокой.

После обеда в наш отсек пришла pr-менеджер по работе с регионами Лиза Морозова и принесла пакет семечек «От Мартина». Кризис грянул относительно недавно, но с работой у нас возникла очевидная напряженка. Грубо говоря, основную часть времени мы просто сидели и болтали, благо Катя появлялась в open space не часто.

Люба, отхватив горсть семечек и сплевывая шелуху веером в помойное ведро, повествовала о достоинствах сахарной эпиляции.

— И сколько стоит? — заинтересовалась Морозова.

— Семьсот — ноги и восемьсот — там. Я вот все Сашку с собой зазываю, чтобы не скучно было, а она ни в какую!

— А на хрена мне платить полторы за сахарную эпиляцию и сидеть два часа с расставленными ногами, если я могу купить за двести рублей «Вит» и отлично со всем справиться за три минуты? — вступаю я под общее бодрое щелканье.

— Тут я, пожалуй, с Живержеевой соглашусь. — Морозова вынесла свой вердикт, и все с жаром ухватились за новую тему — досадной пропажи из магазинов карандаша для глаз «Christian Dior» оттенка «серый уголь».

За стеной безнадежно, как собака, которую никогда не впускают в комнату, вздохнул Дима. Женя Левин в такие минуты обычно отгораживается от женских коллег наушниками.

Интересно, чего мы ждем от мужчин, посвященных во все подробности наших менструальных циклов, косметических предпочтений и диет? Неужели это именно они должны быть сильными, решительными, должны знать, чего хотят, и, самое смешное, хотеть нас? Должны удивлять нас каждый день, изнемогать в тестостеронной температуре, добиваться, овладевать, брать нас замуж и делать нам детей…

— Чего задумалась, Сашок? — выдернула меня из мрачных мыслей Лиза.

— А… Я… А сколько времени? — спросила я.

— Двадцать минут седьмого, — с готовностью ответил Дима.

— Девчонки, я домой пойду, — я погасила компьютер и начала собираться.

— Подожди, я с тобой! — Морозова ринулась к своему столу, чтобы ускорить сборы.

Люба, недовольно на нас поглядывая, принялась названивать Журкину, интересуясь, во сколько он ее заберет.

Мы с Лизой спустились вниз на лифте, миновали турникет и вышли на улицу. Она пошла к метро, а я села в машину. Правая рука механически повернула ключ зажигания, правая нога механически отжала тормоз. Ручной тормоз — вниз, передача, левый поворотник — вот и поехали. В магазине у дома я купила себе килограмм испанских слив и два персика. Персики оказались безвкусными, как побывавший во многих ртах кляп, а сливы просто недозрели. Я выпила чашку мятного чая, легла в постель и посмотрела по лэптопу фильм «Не уходи» с Пенелопой Крус. Суть его сводилась к тому, что один мужчина может при желании сделать несчастными неограниченное число женщин рядом. Когда Пенелопа Крус умерла, я заплакала. Плача, выключила компьютер и свет. Сегодня я не буду читать психологическую литературу, нет сил.

Перед тем как заснуть, я вспомнила, что надо отправить Пете свои новые фотки, он просил.

Бабушка умерла, когда мне исполнилось семнадцать, и я напряженно готовилась к вступительным экзаменам в институт. Примерно в это же время папа решил тряхнуть стариной и еще раз женился, а дядя Слава, раскидывая нехитрый пасьянс между моей мамой и Алиской, отдал предпочтение последней. Алиска в рекордные сроки залетела и осчастливила дядю Славу дочкой. Я только не помню, как они ее назвали — Полина или Пелагея?.. Я осталась жить в бабушкиной квартире, а Петя остался с мамой и со временем превратился, по ее словам, в «бесчувственного аутиста». Чтобы не общаться с мамой и дядей Славой, он погрузился в недра «материнских плат», жестких дисков и прочих компьютерных примочек. Единственным человеком, которого он терпел, была я. В пятнадцать лет Петя выиграл какую-то международную компьютерную олимпиаду, и его позвали учиться в Америку. Мы редко разговариваем по телефону, зато каждый день переписываемся в сети. Надо не забыть про фотки…

Мне снится сон, как будто я нахожусь на пляжной вечеринке, все гости в ярких платьях, у женщин распущенные волосы, мужчины — босиком. В баре смешивают коктейли. Я все время стою у бара и пью, пью, пью. Я знаю, что все эти изысканные сочетания спиртного заказали другие люди, и они их ждут, но бармен то ли пьян, то ли не видит меня — он ставит бокал с очередным шедевром на стойку, чтобы его отнесли клиенту, а я перехватываю и выпиваю. В какой-то момент мне это надоедает. Я ухожу от стойки, я совершенно не пьяна и иду вглубь пляжа, мимо целующихся пар, мимо девушек, строящих кому-то глазки, мимо компаний друзей, сгибающихся от хохота. Я вижу, что везде — алкоголь. По периметру пляжа стоят огромные автоматы, как для минеральной воды, и из них на песок льются ром, виски, водка. Похоже, только я переживаю, что алкоголь пропадает, все остальные развлекаются. Они время от времени подходят к бару или к автоматам, наполняют свои стаканы и снова уходят. А я мечусь между фигурами и не могу понять, как же можно так поступать? В конечном счете я вижу огромный прозрачный стакан, который валяется на песке. Я беру его, подхожу к автомату, и в мой стакан вместо рома льется менструальная кровь. Это чувствуется по запаху, он очень мерзкий. Но кровь уже в стакане, и я должна пить. Мне не хочется, у меня возникает ощущение, что все остальные прозрели гораздо раньше, но я все же зажмуриваюсь и делаю маленький глоток. В ту же секунду над пляжем проносится оглушительный вой, все либо приседают, закрыв уши ладошками, либо куда-то бегут, как обезьяны. Я вдруг смотрю на себя и вижу, что мое тело огромно, оно и есть весь этот пляж, оно подключено ко всем автоматам, и я виновата в том, что вместо рома, виски и водки из него вдруг пошла кровь. Вой нарастает, я кричу: «Хватит!» и просыпаюсь от звука будильника, поставленного на 8.00.

Я в холодном поту. Я бегу в душ и отмываюсь от этого сновидения, как от хренового секса. Выключаю душ, вытираюсь полотенцем, набрасываю халат, выхожу из ванной. Иду на кухню, ставлю чайник. Меня не покидает ощущение какого-то дешевого фильма ужасов, мне по-настоящему неприятно. Когда я ставлю чайник, дрожат руки. Я понимаю, что не смогу сегодня накраситься. Не смогу налить кофе в чашку с букетом. Потому что мне подарил ее Гриша Смирнов.

Я все же делаю над собой усилие — втираю в кожу тональный мусс «LANCÔME». Понемногу эта процедура успокаивает меня в силу своей обычности, а значит, и безопасности. В 9.15 я выхожу из дома и закрываю дверь на ключ. На два оборота. Все вроде как нормально.

Если верить информации, которую все мы черпаем из книг по занимательной женской психологии, сны — это путешествие нашего «Я» по бессознательному не без попытки бессознательного вступить в диалог. Сегодняшний сон свидетельствует о том, что мое бессознательное есть мое тело, которое я ненавижу. Что ж, так оно, видимо, и есть. Мне все время кажется, мое тело смотрит на меня с непередаваемым страхом и отвращением, какие могут обнаружиться в глазах собаки, которую не кормят и постоянно бьют. Мое тело ненавидит меня не меньше, чем я его, и боится меня. Еще бы, оно знает, что я могу в любой момент его уничтожить. Гриша это тоже знал.