Бывая дома по нескольку часов, Вета долго не замечала, что мать улыбается все реже и реже, что отец хмурится и все чаще ворчит на «современную молодежь, которая горазда только деньги с родителей тянуть». Краем уха слышала она разговоры родителей о том, в какую цену продать одно из родовых имений, чтобы не продешевить, но поскорее вышло. Все это ее не касалось, это были заботы старших, взрослых, с которыми они разберутся без нее.

Однажды, уже в феврале, Вета выпросила у принцессы два дня отпуска. Устала. Как-то сразу и резко ей стало все равно. Не радовали ни зимние забавы, ни санные катания за городом, ни все более крепнущая дружба с Изабель, ни даже любимые уроки танцев – ничего. Клонило в сон, постоянно болела голова. Маленькая принцесса как раз простудилась, несколько дней не выходила из своих покоев, а между фрейлинами то и дело вспыхивали мелкие ссоры и капризы. Словом – сбежала, и слава Богу.

А всего-то, оказывается, и нужно было – выспаться. Вета пролежала в постели целый день. Приходила мать, садилась на краешек кровати – Вета гладила ее теплые пальцы, целовала ее в щеку и отговаривалась усталостью. Она то просыпалась внезапно, то снова впадала в сон. То бралась за книгу – но пролистав несколько страниц, снова закрывала глаза. Уютное гнездышко в кровати – вот и все, что нужно в жизни. Отчего-то было жалко себя – так жалко, что хотелось плакать; а через несколько минут снисходило странное спокойствие, которое вполне можно было назвать счастьем. Вазочка с щербетом на столике, любимая книжка со сказками, большие оранжевые яблоки у руки. Она сама себе завидовала…

Провалявшись в постели в сладкой полудреме целый день, утром следующего дня Вета проснулась вполне здоровой и веселой. Едва взошедшее солнце стелило косые лучи по стенам. Оранжевые блики плясали по темно-ореховому бабушкиному комоду, по зеркальцу на бюро, высвечивали на стене портрет прапрабабки – строгой красавицы в пышном платье – и почему Вета на нее ну нисколечко не похожа?

Девушка сладко потянулась и поняла, что жизнь определенно становится лучше. Перевела взгляд – и замерла от восхищения: рядом на стуле висело новое платье. Вета рывком откинула одеяло и вскочила. Ой, какая прелесть!

Платье было сшито из бледно-розовой тафты – как раз того оттенка, который Вета любила, не поросячье-кричащий, холодный цвет, модный в ту зиму в столице, а теплый отблеск летнего заката, оживлявший ее лицо и глаза. Широкие каскады кремовых кружев сбегали к запястьям, пенились у подола. И, что самое необычное, шнуровка на платье была не на спине, а по бокам – так, по слухам, носили сейчас модницы за границей.

К платью обнаружились легкие кремовые туфельки без каблуков, завязывающиеся лентами вокруг лодыжек. Вета бросилась к зеркалу, собрала и приподняла густые волосы. Уложить на затылке узлом или сделать локоны? Нет, локоны разовьются уже через несколько часов, пусть будет узел – но пышный, он хорошо смотрится с таким вот полукруглым вырезом. Укрепить шпильками с маленькими жемчужинами – строго и просто, а к платью у нее есть чудесный веер, как раз в тон, крестная подарила на прошлые именины. И пусть эта дуреха горничная Агнесса хоть что-нибудь попробует перепутать!

Спустившись в столовую, Вета первым делом раздвинула тяжелые портьеры на окнах. Пусть всегда будет солнце! Сияющие лучи заискрились в замороженных высоких окнах, и Вета зажмурилась. Ей вдруг захотелось смеяться и петь – просто так, ни от чего и ни о чем, от жизни. Пусть скажет кто-нибудь, что сегодня она не хороша!

Легкий перестук каблуков в коридоре – мама идет. Милена Радич вошла в столовую обычной своей стремительной походкой, и выражение лица ее было таким же, как всегда, и так же аккуратно застегнуто на все пуговицы темно-синее платье с золотым поясом. Но единого взгляда на нее хватило Вете, чтобы понять, как огорчена графиня – горькие складки залегли у губ, темно-серые глаза смотрели устало и горько.

– 

Что с вами, матушка? – спросила Вета, стремительно ощущая, как уходит, меркнет радость.

Едва качнулась в знаке отрицания высокая прическа: ничего, мол. Но сбить Вету было не так-то просто.

– 

От Йозефа? – спросила она быстро и тихо – за дверью уже слышна была тяжелая поступь отца.

Милена кивнула едва заметно и приложила палец к губам. Вета вздохнула едва слышно – да разве от отца можно что-то утаить?

Граф Радич, как обычно по утрам, был немногословен и деловит. Поцеловав дочь и коротко кивнув жене, он взглянул на Вету с откровенным удовольствием:

– Что, девочка, понравилось платье?

– Ой, папочка… – восхищенно воскликнула девушка, но отец не дал ей закончить:

– Ты у меня красавица! А локоны зачем убрала? Выпусти, тебе так лучше, – он потрепал ее по щеке и уткнулся в тарелку.

Но когда подали десерт, граф спросил небрежно, словно мимоходом:

– 

Что, письмо от Йошки было?

И удивленно поднял голову на воцарившуюся тишину.

– 

Было? – переспросил граф, глядя на жену и хмурясь.

– 

Да, – ответила Милена едва слышно.

– 

И что пишет этот бездельник? Почему мне не показала? Дай-ка сюда! – он протянул руку.

В протянутую руку лег узкий сиреневый конверт. По тому, как посуровело лицо отца, как хмурились, подрагивая, кустистые темные брови, Вета поняла, что ничего хорошего брат не написал. Мельком подумала даже, а стоило ли вообще писать…

– 

Так, – спокойно произнес граф, отшвыривая листы. – Понятно. Опять влип, – он усмехнулся. – Ничего иного я и не ждал. Ну, дрянь! – рявкнул он, сорвавшись, и в гневе грохнул кулаком по столу. Вскочив, стремительно зашагал по столовой, пинками отшвыривая стулья, попадавшиеся на пути.

Графиня молчала, не опуская головы, глядя мимо мужа.

– 

Каков щенок! – кипятился Карел. – Мало ему было того, что в прошлый раз едва из долгов вылезли! Мало было, что дуэль его посмешищем стала, на всю столицу ославился, так нет же – опять, изволите видеть, ввязался… с-скотина! Стоило для этого отсылать его прочь… Ну, я этого так не оставлю!

Стремительно выскочил он из комнаты, бросив через плечо жене:

– 

Денег ему посылать не смей, поняла? Сам разберусь!

Прогрохотали по коридору его сапоги, и все стихло.

Вета оглянулась на мать. Та сидела по-прежнему прямая и строгая, но по щекам ее катились мелкие, как бусины, слезы.

– 

Мамочка! – острая жалость сдавила сердце, Вета вскочила, бросилась к ней, обняла. – Ну перестаньте, что вы, в самом деле… Не плачьте, не плачьте…

– 

Кто бы мог подумать, – шептала мать… – Где, как, когда? Почему он таким стал… Не ходи за мной! – велела она дочери и, ломко поднявшись, вышла на холодную веранду.

Вета посмотрела ей вслед. Мать облокотилась о резные перила и стояла молча, словно не замечая холода. Потом развернулась и простучала каблуками по ступеням в сад. Вета вздохнула – плакать пошла, понятно, – и кинулась вслед за матерью с шубой в руках.

Вернувшись к себе, Вета постояла у окна, глядя в заснеженный сад. Тягостное ощущение, оставшееся после утренней истории, испарялось, улетучивалось. В самом деле, впереди такой чудесный день, день отдыха и покоя, стоит ли портить себе настроение? С легким чувством стыда за свой эгоизм Вета поняла, что проблемы с братом касаются ее сейчас совсем мало. Но ведь она здесь и правда – ни при чем?

Чем бы таким заняться? Можно съездить в город, в модную лавку, приглядеть перчатки к новому платью. Можно не спеша прогуляться пешком по заснеженным улицам – вдыхая морозный воздух, любоваться кружевом инея на ветвях, жмуриться от ослепительного зимнего солнца, смотреть в высокое небо, на лица прохожих. Можно попросить у отца лошадь и поехать кататься верхом. Вернуться домой к обеду, замерзнув как следует, и с удовольствием выпить горячего вина с пряностями. На исходе дня долго-долго стоять у окна, ловить отблески заката на окнах, любоваться сиянием угасающего дня. А когда совсем стемнеет, спрятаться с вышивкой в объятиях старого кресла. Хорошо. А еще можно попросить кухарку Балинду, у которой Вета с детства любимица, испечь ее любимое пирожное к ужину.