«Дело ЮКОСа», точнее – уголовное преследование Михаила Ходорковского и Платона Лебедева, меня интересовало давно, почти с самого его начала. С 2004 года я жадно поглощала все новости по этой теме, ходила на судебные заседания в Мещанский районный суд Москвы, участвовала в пикетах в поддержку обвиняемых. Постепенно, под влиянием увиденного и услышанного, у меня сформировалось свое представление об этом судебном процессе, которое отражено в моих публикациях того периода, хотя работала я тогда в той сфере журналистики, которая далека от судебных и политических перипетий.

С Алексеем Пичугиным все обстояло сложнее. Разбирательство по его первому делу, начавшееся в Мосгорсуде летом 2004 года, проходило за закрытыми дверями. Делать выводы об убедительности доказательной базы Генпрокуратуры и характере суда можно было только на основе комментариев, которые давали для СМИ участники процесса, но это казалось мне ненадежным. Между тем, вопрос о виновности подсудимого не выходил у меня из головы – уж очень серьезные преступления вменили Алексею Пичугину.

По этой причине я пришла на первое же судебное заседание в рамках его второго уголовного дела, слушания по которому были открытыми, 3 апреля 2006 года.

«Схожу на три-четыре заседания, составлю собственное мнение о том, виновен Пичугин или нет, и успокоюсь», – думала я.

У дверей зала 507 на пятом этаже Мосгорсуда никакого ажиотажа не было. Кроме представителей процессуальных сторон – небольшая группа журналистов и еще несколько человек. Обстановка разительно отличалась от наблюдавшейся на процессе в отношении Михаила Ходорковского и Платона Лебедева. В Мещанском суде по утрам к дверям маленького зальчика почти всегда выстраивалась длинная очередь из желавших посетить заседание, и путь им преграждал человек, представлявшийся Иваном Ивановичем и бывший, по слухам, сотрудником ФСБ.

Здесь же просторный зал суда буквально ошеломил меня своей пустотой. Возникло неприятное ощущение, будто я нахожусь на подиуме и все на меня смотрят. Я выскочила наружу, но рассердившись на саму себя за это малодушие, вернулась.

Алексей Пичугин, бледный, худой, физически измученный человек, держался спокойно и с достоинством. Поразило его внешнее сходство с одной из посетительниц, сидевших в зале. Глаза, волосы, черты лица... Я не представляла, что люди могут быть настолько похожи.

Потянулись дни судебного процесса, о котором я рассказывала в своем блоге в «Живом журнале». Происходившее в зале суда не увязывалось с моими представлениями о рамках допустимого в процессе судопроизводства, несмотря на мой предыдущий опыт. Тем временем, коллеги-журналисты совсем перестали приходить. Это бесконечно огорчало, но не слишком удивляло. Рутина судебного процесса, как правило, не дает прессе информационного повода, да и Алексей Пичугин не принадлежал к главным ньюсмейкерам в рамках процессов по «делу ЮКОСа».

«Спасибо за то, что Вы приходите», – услышала я однажды шепот у себя за спиной. Обернувшись, я увидела женщину, привлекшую мое внимание своим сходством с подсудимым в первый день процесса. Она оказалась матерью Алексея Пичугина Аллой Николаевной, с которой нас впоследствии связали тесные отношения на годы.

Переломной точкой в понимании происходящего для меня стала фраза гособвинителя Киры Гудим, произнесенная ею на судебном заседании 7 июня 2006 года в ответ на реплику адвоката Алексея Пичугина Георгия Каганера.

Кира Гудим, невысокая темноволосая женщина в очках, оглашала материалы уголовного дела весьма специфически: она опускала отдельные фразы, в результате чего общий смысл сказанного менялся. У судьи же Владимира Усова текста перед глазами не было, и он воспринимал все исключительно на слух.

«Кира Станиславовна, давайте будем более точно цитировать материалы дела. Все-таки судьба человека решается», – не выдержал Георгий Каганер.

«Уже решена», – отрезала Кира Гудим.

К моему удивлению, судья продемонстрировал полное равнодушие к тому, что ему только что, по сути, указали его статус – свадебного генерала.

Вопросы об Алексее Пичугине, которыми я задавалась прежде, в значительной своей части получили ответы. Можно было на этом успокоиться и поставить точку. Но вместо этого, вернувшись домой, я отправила Алексею Пичугину письмо в следственный изолятор «Матросская тишина».

«Здравствуйте, уважаемый Алексей Владимирович! Вам пишет Вера Васильева из Москвы. Конечно, слова незнакомого человека не способны оказать реальную помощь, но пусть мои пожелания силы духа и надежды на то, что зло не победит, послужат Вам хотя бы какой-то поддержкой.

Безумно бесит собственное бессилие что-либо изменить, а также то, что предпринимаемые попытки не дают ощутимых результатов. Мне кажется, что выход – в консолидации общества, в пробуждении у людей гражданского самосознания. Давно пора понять, что права человека, в том числе на справедливое и беспристрастное правосудие, – для всех, вне зависимости от каких-либо обстоятельств», – написала я.

Ответа я не ждала, хотя до этого и получила несколько писем от Михаила Ходорковского, которому тоже отправляла письма сочувствия и поддержки. Но, в отличие от экс-главы ЮКОСа, Алексей Пичугин не был публичной фигурой, положение его было отчаянным, и то, что он станет тратить время на что-либо еще, кроме подготовки к судебным заседаниям и общения с близкими, казалось мне маловероятным.

Как-то на выходе из Мосгорсуда после очередного заседания меня окликнул Георгий Каганер, адвокат Алексея.

«Скажите, это Вы писали с N-ского проспекта?» – спросил он.

Я подтвердила.

«Алексей просил передать, если Вы сможете, то, пожалуйста, приходите еще», – сказал адвокат.

Дома я обнаружила в почтовом ящике письмо с синим штампом «Учреждение ИЗ-99/1» на красочном конверте. Оно было написано крупным аккуратным почерком на двойном тетрадном листе в клеточку.

«Здравствуйте, Вера. Пишет Вам Алексей Пичугин. Хочу от всей души поблагодарить Вас за Ваше письмо, за теплые слова поддержки и понимания. Сейчас, когда мне, моим родным и близким так нелегко, слово здравомыслящего, честного и доброго человека является такой силой, которая помогает бороться, несмотря ни на что, бороться до победы, которая будет за нами, потому что правда и лучшие представители нашего общества на нашей стороне. А Ваше письмо – яркое подтверждение этому.

И совершенно неважно, что эти слова исходят от незнакомого человека, важно другое, важно то, что Вы и многие другие наши сограждане не остались равнодушными к нашей беде и ко всему происходящему. Это радует и вселяет веру и надежду на то, что для нашего общества еще не все потеряно, а значит, будет еще и на нашей улице праздник. Очень надеюсь, что ждать его придется недолго.

Вера, хочу еще раз выразить Вам свою признательность и благодарность за поддержку, добрые слова и пожелания. Я от всего сердца желаю Вам, Вашим родным и близким здоровья, мира, благополучия и всего самого доброго и светлого! Удачи.

С искренним уважением и самыми добрыми пожеланиями,

Алексей Пичугин».

Отложив письмо в сторону, я поняла, что успокаиваться мне рано и что я должна заняться этим делом.

Для одних Алексей Пичугин – «убийца из ЮКОСа», для других – политзаключенный, узник совести, для третьих – «гэбэшник», которые, как известно, «бывшими не бывают». За ворохом этих определений и ярлыков совсем не видно живого человека, и мне пришлось по крупицам воссоздавать его портрет.