— Зачем вы мне это рассказываете? — спросил он. — Какое это имеет значение сейчас?

Я несколько раз не спеша затянулся.

— Я убил ее, но этого мне было недостаточно. Понимаете вы это, Чендлер? Недостаточно. Я ненавидел ее, не-на-видел.

Я положил сигарету в пепельницу и как можно спокойнее проговорил:

— С помощью ножа и пилы я разрезал ее на куски, сложил их в мешок, добавил туда несколько камней для веса и бросил все в реку.

Чендлер побледнел. Я понял, что овладел ситуацией, и сделал большую паузу.

— Через два года я встретил Беатрису. Она была замужем, но тем не менее мы стали встречаться. Это продолжалось полгода, и я был уверен, что она любит меня так же, как я ее. Но когда я предложил ей развестись с мужем и уехать со мной, она рассмеялась мне в лицо.

Чендлер отступил на шаг. А я почувствовал, что у меня на лбу выступила испарина.

— В этот раз мне уже было недостаточно было пилы и ножа. Это меня не удовлетворило.

Я наклонился вперед и перешел на шепот.

— Когда я вышел из дома с мешком в руках, была ночь, светила луна. Мне было хорошо видно, как собаки, рыча, рвали зубами куски, ожидая новой порции.

Глаза Чендлера расширились от ужаса. Я встал, подошел к нему почти вплотную и приподнял верхний кусок хлеба на надкусанном сэндвиче, который он дрожащей рукой положил на край стола.

— Я полагаю, Чендлер, что вы знакомы с технологией изготовления сосисок, которые считаете лучшим изобретением человечества. Тогда вам должно быть известно, что оболочки для сосисок поставляют упакованными в картонную коробку. Пятьдесят пять футов оболочек за восемьдесят восемь центов.

Я положил сэндвич на место.

— Вам также должно быть известно, что автомат для набивки сосисок стоит всего тридцать пять долларов.

Я улыбнулся ему так же ласково, как всего каких-нибудь полчаса назад он улыбался мне, и доверительно сообщил:

— Сначала вы отделяете мясо от костей, затем сортируете его — постное, жирное, хрящи — и уже потом режете на подходящие куски.

Тут я посмотрел ему прямо в глаза:

— Ваша жена никогда не уйдет от вас, Чендлер. Она играла со мной. Я любил ее и ненавидел, ненавидел больше, чем кого-либо на свете. Меня буквально преследовала эта картина: собаки, при свете луны рвущие зубами…

Чендлер замер от ужаса.

Наслаждаясь произведенным эффектом, я вкрадчиво спросил, глядя ему прямо в глаза:

— Вы на самом деле полагаете, что Элен гостит у сестры? — И я протянул ему недоеденный сэндвич.

Когда после похорон мы остались с Элен одни в моей машине, она сказала:

— Я уверена, что Генри ничего не знал о нас. Ума не приложу, почему он покончил с собой в твоем офисе?

Я выехал из кладбищенских ворот и, улыбаясь, ответил:

— Не знаю, может быть, съел что-нибудь неподходящее…

С точки зрения обвинения, суд проходил прекрасно.

Улики, одна за другой, словно паутина опутывали обвиняемого Ллойда Эшли. Сейчас, ближе к вечеру пятого дня, окружной прокурор Геррику, образно говоря, собирался затянуть петлю на его шее. Шел допрос последнего свидетеля обвинения.

Это дело было на первых полосах газет. Жадная до сенсаций публика требовала все новых и новых подробностей, и газеты услужливо сообщали все, что удавалось отыскать. Такой повышенный интерес публики и прессы объяснялся тем, что все признаки скандального дела были налицо: красивая и неверная жена, отчаянный Казанова, в настоящее время — мертвый, и муж-миллионер, обвиняемый в убийстве.

За столом рядом с Эшли сидел его адвокат, Марк Робисон. Он производил впечатление человека, совершенно безразличного к драматическим событиям, разворачивающимся перед ним. Лицо его было расслабленно, и казалось, он полностью погружен в свои мысли. Однако это было обманчивое впечатление. На самом деле мозг Робисона напряженно отслеживал происходящее, подстерегая малейшую оплошность, которую мог совершить окружной прокурор. Адвокат был грозным противником, и прокурор прекрасно знал это они были знакомы еще со школьной скамьи.

Робисон работал помощником прокурора при двух правительствах. В этой должности он был тверд и неумолим, и многое делал для того, чтобы тюрьма штата никогда не пустовала. Он любил свое дело и в зале суда чувствовал себя как рыба в воде. Обладая внешностью и голосом прирожденного актера, он умело использовал эти данные. Его быстрый и глубокий ум позволял ему блестяще вести перекрестные допросы. Кроме того, у него было особое чутье на присяжных: безошибочно выбирая наиболее впечатлительных, он успешно играл на их чувствах и предрассудках. А в тех случаях, когда доказательств в пользу защиты было недостаточно, ему удавалось повести дело так, что присяжные вообще не могли вынести вердикт. Но дело Эшли было гораздо более серьезным — доводов в пользу подсудимого было не то что недостаточно, их просто не существовало.

Робисон сидел неподвижно, изучая последнего свидетеля обвинения. Джеймс Келлер, эксперт по баллистике из полицейского управления, был крупным флегматичным мужчиной с бледным лицом. Окружной прокурор Геррик уже провел предварительный допрос, представив свидетеля как эксперта, и теперь извлекал из него последнюю порцию свидетельских показаний, которые должны были отправить Ллойда Эшли в мир иной под аккомпанемент воющего звука тока высокой частоты.

Окружной прокурор взял в руки небольшой черный револьвер, принадлежность которого обвиняемому уже была установлена.

— А теперь, мистер Келлер, — сказал он, — я показываю вам вещественное доказательство. Можете вы сказать нам, что это за оружие?

— Да, сэр. Это кольт тридцать второго калибра, карманная модель.

— Видели ли вы это оружие раньше?

— Да, сэр, видел.

— При каких обстоятельствах?

— Оно было предъявлено мне при исполнении служебных обязанностей эксперта по баллистике. Я должен был определить, из него ли была выпущена роковая пуля.

— Вы провели экспертизу?

— Да.

— Расскажите присяжным, что вы обнаружили.

Келлер повернулся в сторону двенадцати присяжных заседателей, застывших в напряженном ожидании. Среди них не было ни одной женщины: Робисон сделал все возможное, чтоб на сей раз не допустить их в число присяжных. Он был твердо убежден, что мужчины гораздо снисходительнее к актам насилия, совершаемым обманутыми мужьями.

Келлер говорил монотонно, без всякого выражения:

— Я выстрелил из револьвера, чтобы сравнить пулю с той, которая была извлечена из тела убитого. Обе пули были длиной три десятых дюйма и весом семьдесят четыре грамма, что дает основание отнести их к тридцать второму калибру. Обе они имели характерные отпечатки, подтверждающие их принадлежность к револьверу типа кольт. Кроме того, в процессе использования каждый револьвер приобретает некоторые только ему присущие особенности. Рассмотрев обе пули под микроскопом…

Робисон прервал монолог Келлера небрежным жестом.

— Ваша честь, — обратился он к судье. — Я думаю, мы можем обойтись без столь подробного трактата по баллистике. Защита допускает, что пуля, повлекшая смерть пострадавшего, выпущена из пистолета мистера Эшли.

— Судья взглянул на прокурора Геррика:

— Обвинение не возражает?

Геррик ответил:

— Обвинение не имеет ни малейшего желания затягивать процесс дольше, чем это необходимо.

Однако в глубине души он был недоволен, так что предпочитал строить свое дело тщательно и методично, как строят дома. Сначала он закладывал фундамент, затем укреплял каждую деталь и наконец возводил крышу, чтобы не оставалось ни малейшей щели, то есть ни малейшей ошибки, дающей основание для обжалования приговора. Конечно, он должен был бы приветствовать уступку со стороны защиты, но в данном случае это настораживало — с Робисоном надо держать ухо востро.