— Я это передам, — сказал Барнабас, все это время смотревший мимо письма, которое он, впрочем, все равно не смог бы прочитать, потому что оно было перед самым его лицом.

— Ах, — вздохнул К., — ты обещаешь мне, что передашь, но разве я могу действительно тебе верить? Мне так нужен посыльный, которому можно доверять, теперь — больше, чем когда-либо.

К. кусал от нетерпения губы.

— Господин, — сказал Барнабас, так кротко склоняя голову, что К. чуть было снова не поддался соблазну поверить ему, — я это, конечно, передам, — и то, что ты мне в прошлый раз поручил, я тоже, конечно, передам.

— Как? — воскликнул К. — Ты разве еще не передал? Ты разве не был на другой день в Замке?

— Нет, — ответил Барнабас. — Мой добрый отец уже стар, ты ведь его видел, и как раз тогда было много работы, я должен был ему помочь, но теперь я как-нибудь на днях снова схожу в Замок.

— Но чем же ты занимаешься, непостижимый ты человек! — воскликнул К., ударив себя по лбу. — Разве дела Кламма не важнее всех остальных? У тебя высокие обязанности посыльного — и ты относишься к ним так постыдно? Кому дело до работы твоего отца? Кламм ждет известий, а ты вместо того, чтобы мчаться сломя голову, принимаешься навоз возить из хлева?

— Мой отец — сапожник, — сказал Барнабас невозмутимо, — у него были заказы от Брунсвика, а я ведь у отца подмастерье.

— Сапожник — заказы — Брунсвик, — ожесточенно выкрикивал К., будто делая каждое из этих слов навсегда непригодным к употреблению. — И кому вообще нужны здесь сапоги на этих вечно пустых дорогах? И какое мне дело до всей этой сапожни, я доверил тебе сообщение не для того, чтобы ты на своей сапожной скамье все перезабыл и перепутал, а для того, чтобы ты его сразу же передал господину.

Тут К. немного поуспокоился, так как ему пришло в голову, что ведь Кламм, по-видимому, все это время был не в Замке, а в господском трактире, но Барнабас снова разозлил его, начав пересказывать К. наизусть его первое сообщение в доказательство того, что он хорошо его запомнил.

— Довольно, я не хочу ничего знать, — оборвал его К.

— Не сердись на меня, господин, — попросил Барнабас и, будто неосознанно желая наказать К., отвел от него свой взгляд и опустил глаза, хотя, скорее всего, это было смущение, вызванное криком К.

— Я не сержусь на тебя, — сказал К., и его раздражение обратилось теперь на него самого. — На тебя — нет, но для меня это очень худо, что для важных дел у меня есть только один такой посыльный.

— Послушай, — начал Барнабас, и показалось, что для того, чтобы защитить свою честь посыльного, он сейчас скажет больше, чем вправе сказать. — Кламм же не ждет известий, он даже злится, когда я прихожу. «Опять новые известия», — сказал он однажды, и большей частью, как только он увидит издали, что я иду, он встает, уходит в соседнюю комнату и не принимает меня. И потом, так не установлено, что я должен с каждым сообщением сразу приходить; если бы было установлено, я бы, разумеется, сразу пришел, но про это так не установлено, и если бы я вообще не пришел, мне бы об этом и не напомнили. Если я приношу сообщение, то делаю это добровольно.

— Хорошо, — сказал К., вглядываясь в Барнабаса и нарочно стараясь не смотреть на помощников, которые поочередно медленно, словно вырастая из-под земли, поднимались за плечами Барнабаса и быстро, с легким, подражающим ветру свистом, исчезали, будто испуганные видом К.; они уже долго так развлекались. — Что и как там у Кламма, я не знаю, что ты способен правильно во всем там разобраться — в этом я сомневаюсь, а даже если б и был способен, мы бы ничего не смогли там изменить. Но передать сообщение — это ты можешь, и об этом я тебя прошу. Совсем коротенькое сообщение. Можешь ты сразу, завтра же, его отнести и сразу же, завтра, сказать мне ответ или по крайней мере передать, как тебя приняли? Можешь ли ты и хочешь ли ты это сделать? Для меня это было бы очень важно. И может быть, у меня еще будет возможность соответственно тебя отблагодарить, или, может быть, у тебя уже сейчас есть какое-нибудь желание, которое я могу для тебя исполнить?

— Конечно, я выполню поручение, — сказал Барнабас.

— А хочешь ты постараться выполнить его как можно лучше, самому передать его Кламму, самому получить от Кламма ответ, причем — сразу, совсем сразу, завтра, еще утром, — хочешь ты это?

— Я сделаю все, что могу, — заверил Барнабас, — но я это всегда делаю.

— Сейчас мы об этом больше спорить не будем, — сказал К. — Вот поручение: «Землемер К. просит у господина управляющего разрешения лично посетить его; он заранее принимает любые условия, которые могли бы быть связаны с таковым разрешением. Просьба его является вынужденной, так как все лица, служившие до сих пор посредниками, оказались полностью несостоятельными, в доказательство чего он приводят тот факт, что ни малейшей измерительной работы он до сих пор не произвел и, как уведомляет староста общины, никогда и не произведет; поэтому ему было до отчаяния стыдно читать последнее письмо господина управляющего, помочь здесь может только личное посещение им господина управляющего. Землемер знает, сколь много он тем самым испрашивает, но он постарается сделать так, чтобы беспокойство господина управляющего было как можно менее ощутимо, он согласен на любые временные ограничения, и, если, к примеру, будет сочтено необходимым установить число слов, которые он имеет право использовать при разговоре, он также подчинится; он полагает, что сможет обойтись даже десятью словами. С глубоким почтением и в крайнем нетерпении ожидает он решения».

К. говорил самозабвенно, так, как если бы он стоял перед дверью Кламма и говорил с привратником.

— Вышло намного длиннее, чем я думал, — сказал он затем, — но ты все-таки должен передать это устно, письмо писать я не хочу, оно ведь пошло бы этим бесконечным официальным путем.

И на клочке бумаги на спине одного из помощников, в то время как другой светил, К. нацарапал слова — только для Барнабаса, хотя мог бы уже записывать их под диктовку Барнабаса, который все запомнил и по-ученически точно проговаривал, не обращая внимания на неверные подсказки помощников.

— Память у тебя исключительная, — похвалил К., отдавая ему бумажку, — но теперь, пожалуйста, прояви себя исключительно и в остальном. А желания? У тебя нет? Я бы — откровенно это говорю — был намного спокойнее за судьбу моего сообщения, если б у тебя были какие-нибудь желания.

Барнабас помолчал, потом сказал:

— Мои сестры передают тебе привет.

— Твои сестры, — повторил К., — да, эти рослые, крепкие девушки.

— Обе передают привет, но особенно Амалия, — продолжал Барнабас, — она и принесла мне сегодня это письмо для тебя из Замка.

Ухватившись прежде всего за это известие, К. спросил:

— А не могла бы она и мое сообщение отнести в Замок? Или не могли бы вы пойти оба, и каждый попытал бы свое счастье?

— Амалия, конечно, с удовольствием сделала бы это, — ответил Барнабас, — но ей в канцелярии нельзя.

— Я, может быть, завтра зайду к вам, — сказал К., — ты только сначала приходи с ответом. Я буду ждать тебя в школе. И передай от меня привет твоим сестрам.

Обещание К., кажется, очень обрадовало Барнабаса, и после прощального рукопожатия он к тому же еще слегка прикоснулся к плечу К. И словно все теперь снова было как тогда, когда Барнабас вошел, сверкая курткой, в залу с крестьянами, К. принял это прикосновение — усмехаясь, разумеется, — как какую-то награду. Смягчившись, он на обратном пути позволял помощникам вытворять все, что они хотели.

Домой добрался он совсем замерзшим, везде было темно, свечи в фонарях выгорели; двигаясь ощупью вслед за помощниками, которые здесь уже ориентировались, он попал в какое-то школьное помещение.

— Первое ваше дело, достойное похвалы, — сказал он, вспомнив письмо Кламма.

Еще не проснувшись, из какого-то угла закричала Фрида: