— В каком смысле? — поинтересовался Ричман.
— Одно скажу, если через полгода у Крокера все еще останется Терпмтин, это будет чудо. — И Пипкас многозначительно ухмыльнулся.
— Вы это серьезно? — спросил Юджин.
Пипкас сжал губы и покачал головой. Теперь все трое — Ричман, Лихт и Пипкас — так близко придвинулись друг к другу, что пожилой миссис Пустомилз и симпатичной блондинке пришлось буквально вжаться в спинки стульев.
Пипкас был в восторге от самого себя. Говорить так уверенно, полностью владея информацией, мог только человек ранга Артура Ломпри. Новый Рэй Пипкас. Он чувствовал, что поднялся на один социальный уровень с самыми важными особами, которые сидят сейчас за ужином в этом огромном зале.
— Кстати, о Крокере, — заметил Джулиус Лихт. — Знаете, кто эта женщина?
— Какая? — спросил Пипкас.
Чтобы не показывать прямо, Лихт приложил руку к груди и вытянул палец в сторону женщины за соседним столиком. Пипкас обернулся. Это оказалась та самая почтенная дама с блестящими плечами, которую он заметил в начале вечера рядом с Ломпри. Она обреченно откинулась на спинку стула, а ее соседи с обеих сторон оживленно болтали, наклонившись друг к другу.
— Кто это? — поинтересовался Пипкас. — Я ее давно заметил. Где-то видел, только никак не вспомню.
— Первая жена Крокера, — пояснил Джулиус Лихт. — Сто лет уже нигде не показывалась. Честно сказать, я о ней совсем забыл. Приятная женщина.
Пипкас посмотрел на даму и попробовал составить о ней хоть какое-то мнение. Первая жена Крокера… Смотрит куда-то вдаль, мысли явно блуждают где-то за пределами музейных стен…
И Вдруг Пипкаса будто током ударило, каждый нерв вспыхнул: «АГА!»
— Как ее зовут? — спросил он Джулиуса Лихта.
— Марта.
— Марта, — повторил Пипкас, кивая. — Да, теперь припоминаю. Действительно симпатичная женщина. Марта Крокер, Марта Крокер…
Казалось, он погрузился в приятные воспоминания… хотя на самом деле просто старался вбить это имя себе в голову.
«Марта Крокер, Марта Крокер, Марта Крокер, Юджин Ричман и Джулиус Лихт… Марта, Юджин и Джулиус… Либо это чудовищная ошибка, либо я обрел наконец ядро своего будущего успеха, тот самый центр тяжести…»
Глядя, как волнуется, бурлит и клокочет центральный холл музея, Пипкас украдкой улыбнулся.
У Чарли не было ни малейшего желания демонстрировать широкую натуру Крокера этим «гостям» за столиком. Он опекал только Билли и Дорис. Остальных пригласила Серена, и Чарли даже знать не хотел, почему она позвала их. У него было одно желание — чтобы вечер поскорее закончился. Только бы поскорее укрыться от взглядов этих людей, убраться из этого дурацкого круглого зала. Серена сидела напротив него. В Атланте хозяйки обычно сажают мужей рядом с женами, но Серена предпочитала нью-йоркскую (то есть международную) манеру. Она так наслаждалась происходящим, что домой ее, наверно, придется силком тащить. То и дело лился ее смех, вспыхивали ярко-синие глаза.
Между тем соседка справа, остроносая сорокалетняя зануда по имени Майра Как-там-ее, приставала к Чарли то с одним, то с другим идиотским вопросом, стараясь завязать разговор. Сейчас она пищала ему в ухо:
— Скажите, мистер Крокер, когда вы стали интересоваться искусством? Как вы к этому пришли?
Чарли порядком разозлила такая наглость.
— С чего вы взяли, что я интересуюсь искусством?
Зануда растерянно показала на столик, на балкон, на музейные стены… Нет, ну надо же! Чарли почувствовал себя так, будто саму его мужскую сущность подвергли сомнению.
— Никаким искусством я сроду не интересовался, а этим музеем и этой выставкой — и подавно! Но если вы хотите делать бизнес в Атланте, приходится еще и не тем заниматься. — Он пожал плечами, словно добавив: «Ясно, как дважды два».
Соседка, похоже, дар речи потеряла, что Чарли вполне устроило.
— Посмотрите на Полковника Сдобкинса! — сказал Джулиус Лихт Юджину Ричману и Пипкасу. — Ни разу не видел, чтобы этот бочонок с салом так носился!
— О, Сдобкинс — шустрый тип, — сказал Ричман Лихту. — Весь банкетный бизнес в городе к рукам прибрал. — Он повернулся к Пипкасу: — Как по-вашему, сколько он имеет чистыми за ужин вроде этого?
Пипкас понятия не имел сколько, но он был счастлив! Теплая струя прошла по нервам, как от вина. Ричман обратился к нему, а не к своему приятелю Лихту! Ричман отнесся к нему как к равному, как к человеку своего уровня в гигантской социальной пирамиде! Как к посвященному, к тому, кто способен предсказать трагическую судьбу динозавров вроде Крокера! А ведь одно лишь присутствие этого динозавра на музейном вечере — зеленый свет для общения с такими набобами, как Ричман и Лихт! Пипкас чувствовал себя Золушкой, попавшей на бал — пусть хоть на час, но он вырвался из убогой «Нормандии Ли», забыл о своем скромном месте в иерархии «ГранПланнерсБанка»…
— Так, надо прикинуть… — сказал он Юджину Ричману. В голове было совершенно пусто, найм поставщика провизии лежал так далеко за пределами его мира, что Пипкас даже представить не мог масштабы этих цифр.
К счастью, вмешался Лихт:
— Я его приглашал как-то, так что примерно знаю. С музея он берет где-то сотню на человека. Сколько будет сто на четыреста? Сорок тысяч? Так. Себестоимость — половина, а то и меньше. Он хорошо платит поварам и всем остальным на кухне, но официанты у него — студенты, актеры, художники и так далее. На них особо не тратятся. Значит, чистыми у него выходит тысяч двадцать-двадцать пять. Неплохо.
Пипкас с достоинством кивнул, прямо как Ричман. «Мы с Джином и Джулиусом»… неплохо! Вскоре у Рэя — он попросил их называть его Рэем — уже были адреса и телефоны обоих собеседников. Джин и Джулиус, в свою очередь, заручились его обещанием «быть на связи» насчет «одного весьма любопытного дела».
Время шло, принесли десерт — большие куски пирога с лимоном и меренгами — и еще шампанского. Рэй посмотрел на свет сквозь свой бокал и, одурманенный Фортуной, улыбнулся Джину и Джулиусу.
Корделия Пустомилз и блондиночка к тому времени были еще глубже втиснуты в спинки стульев — как и Марта Крокер за соседним столиком.
Лампы убавили свет, а над подиумом в дальнем конце холла зажглось что-то вроде театральных прожекторов. Начиналась официальная часть вечера. Чарли был этому рад. Ему не хотелось, чтобы его видели, и тем более не хотелось поддерживать разговор с двумя соседками. Он даже не знал, как зовут ту, что слева, довольно молодую женщину с прической под названием «шлем-пальма». Она сыпала не только именами, но и названиями разных местечек, попутно объясняя, как туда лучше проехать. Раза три уже успела сообщить Чарли, что у ее мужа в Вайоминге ранчо и добраться туда из Атланты можно только на собственном самолете, но с тем же успехом соседка могла поведать об этом еще пятьдесят раз. Чарли ушел в себя.
В том же состоянии он пребывал, когда председатель правления музея Ингебо Блэнчард (для друзей Инки), вдова Бейкера Блэнчарда, энергичная полная женщина, вышла на подиум, произнесла подобающую случаю речь и представила нового директора музея, Джонатана Майрера. Чарли мог бы пропустить и его появление, если бы не примечательная внешность нового персонажа. Чуть за сорок, очень высок и узок в плечах, всё тело скособочилось в сторону, как у больного сколиозом. Длинная шея, маленькая голова с пышной шапкой мелких темных кудрей, торчавших по бокам, как рога.
— Как вам известно, — зачастило это пугало, — наш музей основан Кэролайн Хай, в ее собственном доме, который был расположен на том самом месте, где мы сейчас находимся. Но далеко не все знают о том, что она была знакома с Уилсоном Лапетом. В каталоге сегодняшней выставки вы найдете фотографию Лапета и нескольких давно забытых художников из Атланты, сидящих у нее на газоне с корзинами для пикника. Знала ли Кэролайн тайну Лапета, нам неизвестно. Тайна, конечно, не в том, что он был геем. В ее… в его время о таких вещах нередко догадывались и относились к ним с пониманием, хотя открыто никогда не обсуждали. Нет, тайна Уилсона Лапета в том, что его сексуальная ориентация стала локомотивом, движущей силой, первоисточником, если хотите, его таланта, который художник вынужден был скрывать. И не потому, что ему не хватало смелости. Просто он был реалистом. Смелости не хватало обществу — обществу, которое всеми средствами подавляет и ограничивает тех, кто, подобно Уолту Уитмену, еще одному гению-гомосексуалисту, дерзает «испускать свой варварский визг над крышами мира»[29]. Как символично…
