- Не передумала? - спросил он, закладывая такой крутой вираж прямо перед утесом, что я зажмурилась. - Твое намерение завтра уезжать все ещё в силе?

- Это необходимо, - сказала я.

Он покачал головой. Дорога шла под откос.

- Чего хотели полицейские? - спросил он.

- Разве Tante Матильда не объяснила? - полюбопытствовала я.

- Сказала, что тебе вернули паспорт.

- Ну да, - мне было интересно услышать её версию события - что она ему рассказала, о чем умолчала. - Вернули.

Его насмешила моя глупая непрактичность.

- Ну, хорошо, тогда объясни мне, каким образом ты собиралась добираться до Англии без паспорта?

- Ай, - беспечно бросила я, - заехала бы по пути да забрала его. Они мне просто время сэкономили.

- И чего им приспичило так спешить, - проворчал он. Впереди на дороге показался трактор. Дядя Ксавьер резко затормозил и придержал меня рукой, чтобы я не врезалась в стекло. По некоторым причинам я бы предпочла, чтобы он обе руки держал на руле. И отвернулась, глядя в окно, на скалы вдоль дороги, чтобы он не видел моего лица.

Городок был увешен флагами. Для них через улицы были протянуты веревки - от водосточных труб к балконам. Деревья украшала иллюминация. Пока дядя Ксавьер заседал, я наблюдала за рабочими, сооружавшими танцплощадку на площади (в сквере?). Электрик подсоединял усилитель к сети и проверял уровень звука. Начали прибывать машины с прикрепленными на крышах гоночными велосипедами. Когда дядя Ксавьер и остальные члены комитета покинули сумрачную комнатушку позади кафе, - там проходило их заседание с выпивкой и закусками, - обсуждение вопроса, где хранить фейерверки, приготовленные для праздника, было в самом разгаре. Дядя Ксавьер подхватил меня под локоть и потащил через площадь.

- Пусть сами решают, - сказал он. - С меня довольно.

Мы снова направились к Отелю(ь) де Фалэс и сели за тот же столик. Может, дядя Ксавьер испытывал какую-то сентиментальную привязанность именно к этому месту, а может, просто всегда здесь сидел.

Так о чем же мы беседовали во время нашего последнего обеда? Не помню. Меня мучило только одно: что начиная с завтрашнего дня я больше его не увижу.

Помню, он много смеялся, как будто я говорила что-то невероятно смешное или умное, чего в принципе быть не могло, я никогда не была в этом сильна, хотя мне нравилось, что он всем своим видом пытался уверить меня в обратном. Он заставил меня съесть десерт.

- Давай, давай, - настаивал он. - Тебе же нравится сладкое. Выбирай. Ну, что ты будешь?

В конце концов, я сдалась и взяла mousse aux prunes88, потому что не хотела, чтобы этот обед закончился. Я ела его очень медленно. Отламывала по чуть-чуть и долго держала на кончике ложки, ощущая, как тают последние минуты моего бытия в роли его обожаемой Мари-Крестин, которую так неразумно балует дядюшка. Завтра он будет меня презирать. Завтра он узнает, как незаслуженно я пользовалась его любовью. Завтра я начну все с начала, как чистый лист бумаги, не ведающий пока, какую историю в него впишут.

Он заказал кофе. По негласному взаимному договору мы оба дожидались, пока он остынет, а потом пили потихоньку, словно он ещё слишком горячий.

- Может, ещё по чашечке? - спросила я в отчаянии, но нам так и не удалось его заказать. Член комитета поспешно вошел в зал с мегафоном в руке. Им срочно понадобился дядя Ксавьер. Вот-вот начнется велогонка.

Народу на площади было видимо-невидимо. Дети облепили центральный фонтан и ограды. Велосипедисты в изящных красно-зеленых костюмах заполонили площадь, как стая птиц. Человек с мегафоном сунул мне стартовый пистолет.

- Мне? - пораженно сказала я.

- Конечно, тебе, - сказал дядя Ксавьер. - Кому ж ещё объявлять старт? - Он выхватил мегафон из рук молодого человека и провозгласил на весь город: - Моя племянница Мари-Кристин. - Раздались одобряющие аплодисменты. Я помахала рукой и улыбнулась, словно всю жизнь только и делала, что давала залп из стартового пистолета. Я нацелила его в небо и выстрелила. Велосипедисты сорвались с места, как стайка испуганных скворцов.

К вечеру, после того, как я вручила награды победителям гонки, и уже вовсю шло соревнование по игре в боулинг, и толпа так заполонила городок, что негде было яблоку упасть, Франсуаза тронула меня за рукав.

- Мы едем на часок домой. Переодеться, - сказала она.

Я и не знала, что она тоже здесь. Весь день мы не виделись.

- Во что переодеться? - не поняла я.

- Для танцев.

- А джинсы не подойдут?

- Нельзя же на танцы идти в джинсах.

Мне не хотелось бросать дядю Ксавьера, но напоследок нужно было уделить внимание Франсуазе.

Ксавьер стоял у края площадки, где разыгрывался финал в боулинг болел, подбадривал и давал советы. Прямо слезы на глаза наворачивались, когда я на него смотрела.

- Я съезжу домой вместе со всеми, - сказала я, - переодеться.

- Зачем тебе переодеваться?

- Чтобы быть красивой.

Он расхохотался.

- Но чтоб одна нога здесь, другая там, - велел он.

Я сидела позади Селесты, которая вела "Ситроен". Tante Матильда расположилась на переднем сиденье. Я рассчитывала, как только попадем домой, выкроить минутку, чтобы поговорить с ней наедине, но Селеста, которой наскучили провинциальные развлечения, раздраженно ворчала.

- Не понимаю, почему бы не продать поместье, - жаловалась она. Покупателей-то хоть отбавляй. Купили бы небольшую виллу с бассейном неподалеку от Парижа.

- Если хочешь в Париж, Селеста, - сказала Tante Матильда, - то тебя ведь никто не держит силком, поступай как душе угодно.

- И на что мне жить? - взорвалась Селеста. - Какую работу я найду, когда у меня на руках трое детей?

Я прикусила язычок.

- Меня уже от всего тошнит, - ныла она. - Даже не представляете, как мне это надоело. Мари-Кристин - единственная из вас, кто знает, что значит быть заживо похороненной в этой конюшне, когда привык к большим городам, к столичной жизни.

Я сильно сомневалась, что жизнь в Бирчвуд-роуд в Хэнли можно сравнить со столичной, посему промолчала.

- А мне показалось, Мари-Кристин было сегодня весело, - возразила Tante Матильда.

- Точно, - сказала я.

- Да, но только потому, что она у нас была звездой, - бормотала Селеста, будто меня здесь не было. - Вечно она в центре внимания. Дядя Ксавьер хвастается ею направо и налево. Она-то всегда поступает правильно, так ведь? - она повысила голос. - Не обижайся, Мари-Кристин, но это правда.

- Да я не обижаюсь, что ты, - меня удивило, как, оказывается, сильно её это задевало. - Только тебе все это кажется. Просто мне... мне, наверное, просто нравятся провинциальные городки.

Она фыркнула.

- Козье дерьмо и свинопасы, - с горечью сказала она. - Да ты шутишь! А мне это до смерти надоело. Торчишь тут, дохнешь от безделья, поговорить не с кем, да и не о чем. Как в могиле.

Она хныкала всю дорогу, а когда доехали до дому, потащилась за Tante Матильдой в её комнату, и продолжала уже там. Суть её жалоб сводилась к тому, что жизнь её утекает сквозь пальцы, так почему же никто ничего по этому поводу не делает? Почему никто не спешит её спасать? Мы с Франсуазой молча отправились ко мне в комнату. В порыве великодушия я предложила ей взять вещи Крис, которые не брала с собой.

- Можешь оставить их себе, - сказала я так, будто для меня было привычным делом ни с того ни с сего бросать одежду и обновлять весь гардероб. - И вот это попробуй, - я достала из ящика обувь Крис. Все оказалось ей точнехонько по ноге. Франсуаза прыгала и щебетала от радости, прижимая к груди юбки и скидывая одну пару туфель, чтобы примерить другую.

Я надела зеленое платье с разрезами по бокам. Ничего другого у меня не осталось. Селеста мрачно ждала нас в холле. У Tante Матильды, сказала она, разболелась голова, и она решила не ходить на танцы и остаться дома с детьми. Видно, нытье Селесты её добило.