Моментально наступила тишина – такая, что слышно было, как за стеной переругиваются соседи, а где-то за окном, далеко-далеко, с шорохом проносятся автомобили. Гарри настраивался. Он закрыл глаза. Его бесприметное лицо стало сосредоточенным и скорбным. Металлическое дно сковороды притягивало взоры холодным блеском; изящная бледная ладошка с тоненькими пальчиками медленно легла сверху.
Все замерли.
На лице мальчика выразилось мучительное, смертельное напряжение (взрослые так и впились в него взглядами, а у дяди Оси от волнения приоткрылся рот). Казалось, рука его намертво прилипла к сковороде. Он сделал судорожное усилие, словно пытаясь оторвать её – нет, не удаётся. Он конвульсивно дёрнулся… ещё раз… ещё… По исказившемуся лицу можно было догадаться, что соприкосновение со сковородой причиняет ему невыносимую боль. Ещё раз… ещё… Внезапно он, слабо вскрикнув, сделал отчаянный, резкий рывок – да, да, сорвать кожу, только бы разом, вмиг прекратить адскую пытку!.. – но страшная сковорода и теперь не отпустила свою жертву: неожиданно для всех она оторвалась от поверхности стола и, вопреки всем законам физики, повисла на ладони у мальчика, словно приклеенная!..
– Ва-а-уууу!!! – взревели взрослые.
Гладкий, бледный лоб Гарри покрылся мелкими бисеринками влаги; он стиснул зубы, но ничем не уронил своего достоинства. Не уронил он и сковороды. Ещё две-три секунды – видимо, для понту – подержав металлический предмет на весу, он осторожно опустил его на скатерть – и только тогда позволил себе с тяжким, но довольным вздохом откинуться на спинку стула.
Все в восторге зааплодировали; дядя Ося крикнул: «Браво!» Захира Бадриевна, раскрасневшаяся от гордости, притянула сына к себе и звонко чмокнула в макушку. Тот поморщился и, как ни в чём не бывало, принялся накладывать себе на тарелку крабовый салат; казалось, он абсолютно равнодушен к своему успеху и даже слегка его презирает, но я все-таки успела поймать на себе быстрый, острый испытующий взглядик, брошенный чуть искоса: на тебя-то я произвел впечатление?.. Произвел, не скрою. Похоже, этот мальчик дружил с предметами не хуже моего.
После этого в гостиной вдруг стало очень празднично и шумно: напряжение спало, сменившись эйфорической веселостью, и взрослые, окончательно отбросив остатки былой скованности, перестали заботиться о хороших манерах и радостно загалдели. Как-то сразу стало ясно, что теперь все мы – одна большая, дружная семья. Звонко стучали о фарфор серебряные приборы; Захира Бадриевна гулко хохотала; дядя Ося, размахивая вилкой, громко и возбужденно живописал родителям подвиги своего чудо-пасынка: – …И вы знаете, что он сказал?.. Оказывается, до сих пор на мне лежал так называемый венец безбрачия!.. Да-да, потому-то я всё это время и не мог обзавестись семьёй. Думаете, ерунда?.. А вот он, Игорёк, снял с меня этот самый венец, и вот тут-то у нас с Захирой-ханум всё и началось… Правда, Зарочка?..
4
Оскар Ильич, всегда склонный к преувеличениям, и на сей раз не изменил себе: квартиру Гудилиных, хоть и точно весьма просторную, вряд ли можно было назвать «огро-о-омной». Пожалуй, единственным, что хоть как-то оправдывало эту гиперболу, была прихожая – и впрямь до того обширная, что правильнее было бы говорить о ней «холл». Там, в печальном свете бра, со стен, щеголявших вычурными, багровыми с золотом обоями, зловеще ухмылялись резные деревянные маски – их коллекционировал ещё Гаррин отец-дипломат, скончавшийся несколько лет назад от обширного инфаркта, который, по уверениям Захиры Бадриевны, настиг его при особо рьяном исполнении супружеских обязанностей. Может быть, ещё и поэтому – потрясённая мрачным комизмом истории, тенью лёгшей на аляповатые стены, – я всегда чувствовала себя здесь неуютно – и на всякий случай старалась лишний раз не заглядываться на эти жуткие гримасы хохота, дьявольского восторга и, реже, уныния, портящие во всех других отношениях гостеприимный «Гудилин-холл».
Не слишком уютной была и гостиная – безумная оргия тёти-Зариной дизайнерской фантазии: стены, задрапированные восточными коврами, тяжелые бархатные занавеси, хрустальная люстра с увесистыми гроздьями сверкающих висюлек, массивные кресла и, как бы в качестве завершающего штриха – раскидистые оленьи рога, угрожающе нависшие над тахтой; слегка напуганная и, признаться, неприятно покоробленная всем этим кичем, я лишь мельком заглянула в тётину спальню, успев удивиться величию гигантского сексодрома, с которого стартовал когда-то невезучий Гудилин-старший, и отдать должное храбрости Оскара Ильича.
А вот Гаррин «пенал» пришелся мне по нраву. Ах, какую чудесную вещицу я там встретила!.. Золотисто-коричневую подушку-думку с пышными чёрными кистями на уголках, расшитую (по словам Гарри, вручную!) замысловатым восточным орнаментом; брат уверял, что эта фамильная вещь набита девичьими косами двенадцати поколений тёти-Зариных предков по женской линии – а другая точно такая же наволочка, вышитая гладью и тройным крестом, уже притаилась в комоде, дожидаясь скальпа будущей Гарриной жены (многочисленных жен, осмеливаюсь предположить я, а затем, вероятно, и многочисленных дочерей!).
Сама комнатка, узкая и тесная, напоминала в ту пору картинку из букваря давно минувших лет, где старательный октябрёнок, сидя за столом, готовит школьные задания: строго, аскетично, из мебели – лишь самое необходимое: платяной шкаф, письменный стол у окна, а рядом ветхий, расшатанный диванчик. Ах, сколько здесь будет «пиковых моментов» (ещё один калмыковский термин)!.. Вот, к примеру: мне 15 лет, названому брату – 16; тихий, долгий зимний вечер; уютненько укутавшись пледами, с ногами забравшись на дряхлый диван, попиваем коньячок; между нами – шахматная доска, но мы не играем, отвлечённые вдруг всплывшим вопросом: что делать после школы?.. Я в полной растерянности – моё будущее в тумане, – брат, как всегда, абсолютно спокоен и даже насмешлив. – Я профессиональный иллюзионист, – бросает он, – мне ничего не стоит создать иллюзию профессионализма в любой сфере… Кстати, Юлька, на носу конец полугодия, а я не знаю ни хрена… ой, пардон, ни фига… а, спорим, я выйду из этого исправительного заведения с золотой медалью? На шоколадку? Спорим?
(В любом споре, как известно, один дурак, другой подлец; стоит ли говорить, что дурой оказалась я, а подлецом Гарри, спустя полгода получивший сразу две медали: и шоколадную и золотую?..)
– И что?.. – помню, спросил Влад, перевернув страницу «Гарри-талмуда» (так он его называл), – по-вашему, это интересно?.. Что здесь, собственно, пикового, кроме чёрных волос вашего дружка? – А то, ответила я, что фраза об иллюзиях, сказанная походя и в шутку, меня тогда поразила – и вот почему. Мне вдруг пришло в голову, что речь, возможно, идёт не только о школьных отметках. За долгие месяцы нашей дружбы я привыкла слышать, что Гарри – красавчик, это было всеобщее мнение; а тут мне вдруг подумалось – да так ли уж ему повезло в этом смысле, как все говорят?.. Что, если эта «красота» – просто ещё одна иллюзия, на которые мой братец такой мастак?.. Проверить этого я не могла, по-прежнему будучи полным профаном в вопросах внешности, но с грустью покачала головой: ох, и несладко же приходится моему братцу, если я права!..
Это печальное воспоминание влечёт за собой другое, трогательное. Та же комната, но год спустя; тот же шкаф, чуть покосившийся и местами облезлый, тот же письменный стол у окна… а вот диван уже новый, обитый чёрным велюром, стильный, но мягкий; на нём, укутавшись пледами, попивая коньячок, сидим мы с названым братом: я – в старом дяди-Осином свитере, Гарри – в дорогом шелковом красном халате с тонким пояском, весь в золотистых дракончиках, а, может быть, петухах; между нами шахматная доска, но мы не играем (вот на этом-то месте Влад, споткнувшийся о дежавю, и взъярился, решив, что я, «как всегда», над ним издеваюсь!): просто анализируем партию, вот уже много дней азартно разыгрываемую Гарри с каким-то виртуальным гроссмейстером-инвалидом: мой брат, экс-чемпион района, вот-вот признает свое поражение, меж тем, на мой дилетантский взгляд, позиция у него превосходная.