Секунду спустя квартиру огласили ликующие вопли дяди Оси: – Мы идём! Мы идём!! – и с лестницы послышались далёкие, гулкие голоса; не в силах побороть разбирающее меня любопытство, я тоже спрыгнула с тахты и выскочила в прихожую.
Там меня ждало потрясающее зрелище… Сквозь дверной проём старательно протискивалось что-то огромное, меховое и грандиозное. Оскар Ильич так и пританцовывал от нетерпения, силясь хоть как-нибудь помочь странному существу и суетливо выхватывая у него то сумочку, то перчатки (одну он уронил), то пышную, громоздкую кроличью шапку. Чуть ближе ко мне мама, такая трогательная и худенькая в своём чёрном костюмчике, неуверенно улыбалась и жалась к стене – весьма предусмотрительно, поскольку в следующий миг смущённо смеющийся меховой колосс заполнил всю прихожую целиком:
– Захира Бадриевна, – густо, с юмористической ноткой в голосе представился он (то есть она, конечно!), – можно просто Зара. А это мой Игорёк…
Тут произошла небольшая заминка: не рассчитавшая своих габаритов весёлая гостья несколько секунд безуспешно пыталась извернуться таким образом, чтобы пропустить вперёд себя «Игорька», застрявшего где-то сзади; подвигала локтями, рассмеялась, махнула рукой – и, деликатно потопав ногами о половик (мама, в панике: «Только не смейте разуваться, Зарочка!.. Не смейте разуваться!..»), втиснулась в проём кухни, позволив нам, наконец, увидеть того, о ком мы все эти дни слышали так много интересного.
Прославленный чудо-ребёнок, державшийся и впрямь с редким достоинством, неторопливо расстегнул молнию своей дутой серебристой куртки и стянул с головы лыжную шапочку, открыв такую же, как у матери, жгуче-пиковую масть; он оказался ещё и кучерявым – не знай я, что это «Игорёк», решила бы, что передо мной девчонка. Пиковая десятка?.. Нет, валет пик, он ведь старше меня почти на год…
Мама так и заахала: «Ах, какой хорошенький! Глаза-то, глаза!» Потом озадаченно взглянула на Захиру Бадриевну:
– Надо же, – заметила она довольно бестактно, – он у вас ещё совсем мальчик, я бы даже решила, что он младше Юлечки. А мне всегда казалось, что южные народности…
– У него был русский отец, – пояснила Захира Бадриевна. Мама успокоилась. Тот, о ком шла речь, продолжал спокойно стоять у двери, терпеливо дожидаясь, пока взрослые закончат свои пересуды.
Тем временем я, почти не таясь, с интересом разглядывала будущих родственников. Игорёк показался мне так себе – пиковый валет без особых примет. Зато тётя Зара… Что ни говори, думала я, а вкус у дяди Оси отменный. Уж его-то жену я точно узнаю в любой толпе безо всякого овеществления! Мало того, что она огромная, как грузовик «Белаз», – у неё ещё и усы растут!.. Небольшие, конечно: пикантные такие усики. Но заметные. В мгновение ока гостья завоевала мою симпатию, пополнив маленькую личную коллекцию VIP-персон – это были те, кого я встречала в школе или во дворе: сосед, очкастый мальчик с целиком обожжённой правой щекой; неправдоподобно тучный директор школы; его антипод, анорексически-худой юноша, почти скелет, что вот уже несколько лет вёл у нас общественно-полезный труд; безногий инвалид, катающийся вокруг дома на трехколёсной дощечке… – словом, люди легко узнаваемые, с которыми я могла смело здороваться по имени.
– Надо же, какая хорошенькая девочка!.. – это уже тётя Зара, смущённая и польщённая успехом сына, решила соблюсти приличия.
Тут вдруг я поймала на себе пристальный, чуть насмешливый взгляд Игорька, который, оказывается, всё это время на меня пялился. По скромности я было заподозрила, что это всего-навсего любопытство естествоиспытателя (наверняка ведь Оскар Ильич уже наболтал ему, что я, мол, отмечена сложным и редким дефектом психики, так же как и нам все уши прожужжал «удивительной красотой» Игорька, которую я, увы, не могла оценить по достоинству!). Но миг спустя, когда я вновь украдкой на него глянула, он улыбнулся так откровенно и плотоядно, что у меня больше не осталось сомнений: мои распущенные кудри и накрашенные ресницы оч-чень понравились названому братцу…
– Давай сюда куртку, Игорёк, – ласково сказала мама. – Вы тоже раздевайтесь, Зарочка. Ой, куда бы её повесить?.. Помоги, Ось…
– Вот на ось её и повесь, – сострил папа, выходя из туалета с глянцевым журналом в руках; шутка осталась незамеченной – взрослые в эту минуту увлечённо оттаптывали друг другу ноги, ища местечка для вещей. Только вундеркинд слегка усмехнулся, но тут же поспешно придал лицу выражение снисходительного равнодушия.
Наконец, гости разобрались с верхней одеждой, попросту навалив её кучей на столик под зеркалом (Игорёк слегка скривил губы, увидев, как непочтительно погребли его куртку под огромной шубой Захиры Бадриевны и дяди-Осиным пальто), и мы всей гурьбой отправились в гостиную, где нас ждал накрытый стол. С шутками и смехом расселись по местам: мы с папой – по одну сторону, Захира Бадриевна с сыном – по другую, дядя Ося – у стены в торце, где просто никто больше не хотел садиться, а хозяюшка – напротив, у двери, откуда ей было сподручнее отлучаться на кухню за новыми яствами. Вряд ли случайным было и то, что мы с чудо-ребенком оказались vis-a-vis.
– А это наша Ю-улечка, – нараспев произнесла мама, обняв меня за плечи: она вдруг вспомнила, что не успела представить меня молодому человеку. Тот украдкой послал мне всё тот же долгий, полный дерзкого намёка взгляд – и чуть заметно кивнул маме: вижу, мол, что Юлечка.
– Гарри, – спокойно представился он. Мама заулыбалась.
– Гарри Каспаров? – игриво спросила она. – Чемпион?..
Мальчика покоробило, но он тут же справился с собой: – Нет, – ответил он, – Гарри Гудилин, – и взглянул на мою бедную маму с брезгливой жалостью.
Захира Бадриевна пояснила: Гудилин – фамилия её покойного мужа, Гарри – производное от «Игоря»… Тут мама – а за ней и дядя Ося, радующийся её радости, – пришла в полный восторг. И вправду, как остроумно придумано! Действительно ведь был такой Гарри Гудини – великий маг-иллюзионист!.. За это стоило выпить, и Оскар Ильич под общий радостный испуг выстрелил пробкой прямо в трюмо, которое от удара содрогнулось и застонало, но почему-то не разбилось; взрослые с готовностью зазвенели бокалами; дядя загадочно пообещал, что Игорёк ещё покажет нам свои чудеса.
Впервые в жизни и мне разрешили попробовать шампанского. Я выпила целый бокал, после чего моё тело начало вести себя как-то странно – оно как бы меняло местами действие и предшествующий ему импульс: скажем, стоило мне подумать, что неплохо бы протянуть руку и взять с другого конца стола вазочку с хреном, как оказывалось, что моя рука непонятно когда уже сделала самостоятельный рейд над скатертью и как раз в эту секунду возвращается с добычей к тарелке. Это наблюдение навело меня на неприятную мысль, что, может быть, и в обычные дни части нашего тела живут автономной жизнью, и нам только кажется, что мы принимаем решения сами. Несколько раз я опрокинула бокал, и взрослые засмеялись; Гарри тоже пил шампанское и тоже, по словам Захиры Бадриевны – впервые, однако ж координации не терял.
Спустя пять минут, когда первая бутылка шампанского опустела, а взрослые немного расслабились, Захира Бадриевна легонько толкнула сына в бок:
– Ну, Игорёк, – заговорщицки сказала она, – покажи!..
Гарри усмехнулся.
– Мама, – сказал он со снисходительным упреком. Но тут и другие взрослые, успевшие слегка захмелеть, накинулись на него: «Покажи, покажи!» Особенно старался раскрасневшийся дядя Ося: – Не финти, давай-давай, показывай!.. – Мальчик с вымученной улыбкой закатил глаза. Потом нарочито-тяжко вздохнул.
– Ну ладно, – сказал он. – Нужно что-нибудь железное. Только не очень тяжёлое, а то у меня силы не хватит.
Мама с готовностью сбегала на кухню и вернулась с небольшой сковородой – без ручки, но с двумя симпатичными ушками. Чистенькой и блестящей, поскольку её ещё ни разу не использовали – хватило бы разве что на одноглазую яичницу («холостяцкая», со смехом говорила мама), а наше семейство было весьма прожорливо. – О, – сказал Гарри, – то, что надо. Так, все замолчали! Я должен настроиться.
