Эта атмосфера сосредоточенности и ожидания вызвала у него ощущения близкие тем, что предшествуют хирургической операции. Хотя Лео и не был хирургом, он любил присутствовать на операциях, которым часто подвергались его маленькие пациенты. Чтобы, кроме прочего, убедиться, что эти мясники не ведут себя слишком вольно. Так вот, как себя чувствует ребенок до того, как на него подействует наркоз, среди всех этих взрослых, которые переговариваются друг с другом, готовятся, дают советы друг другу. Эти взрослые, одетые как космонавты, которые вот-вот будут что-то делать с тобой.

Даже свет в этом кабинете, яркий и искусственный, напоминал свет операционной.

Лео, обратив внимание на то, как женщина смотрела на следователя, был убежден, что она влюблена в него. Более того, влюблена по уши! Намертво. А как могло быть иначе? Кто бы не влюбился в такого человека? Наконец-то Лео позволил себе рассмотреть его как следует. Чтобы понять, в чем именно заключено необъяснимое очарование. Пока следователь общался с женщиной и сидел к Лео спиной.

Есть мужчины, у которых брюки, из-за выпрямленной спины, ниспадают с безупречной и поэтому невыносимой прямотой. Такие мужчины без задницы, как правило, не обладают состраданием, имеют весьма ограниченные запасы эмоций и прежде всего холодны, точны и лишены загадки, как решенный ребус. Вот о чем говорил плоский и жесткий зад следователя: он говорил все о суровости этого молодого человека, но мало о его темпераменте.

Когда он наконец повернулся к нему лицом, Лео был поражен исходящей от него мужественностью. Не выше метра семидесяти пяти, скорее суховатый, чем спортивный, следователь носил голубую рубашку с открытым воротом и рукавами, засученными по локоть. Летние льняные брюки кремового цвета составляли часть костюма, пиджак от которого висел на спинке стула. Безупречно круглая и бритая наголо голова напомнила Лео актера, который так нравился Рахили, как же его звали? Ах да, Юл Бриннер. А еще ярко-голубые, как у голландцев, глаза.

Какая ностальгия по жизни. По его жизни. Эти чувства внезапно переполнили душу Лео. При виде мужчины, который прекрасно чувствовал себя в своих штанах без ремня. При виде мужчины, которому было позволено свободно заниматься своим делом. При виде мужчины, полного сил, энергии, профессионализма, власти, Лео почувствовал зависть. Ему вдруг захотелось — на мгновение, но очень сильно и страстно вернуть все, что у него увели из-под носа. Дом, гардероб, студентов, срочные вызовы в больницу, он вспомнил удачи и неудачи, конференции, перерывы на кофе между одним заседанием и другим, он подумал о Рахили, Филиппо, Самуэле, даже о Флавио и Рите, он вспомнил запах торта, только что испеченного Тельмой, отпуск в лагуне или в горах, субботы и воскресенья, но также и вторники, он подумал о великом Рэе, о голосе великого Рэя, прежде всего о нем… На мгновение вернулось все. Все то, что он потерял. Вместе со страхом. Со страхом перед странным обрядом, который ему предстояло пройти и в котором ему была отведена главная действующая роль. Прощай стоицизм. Прощай фатализм. Такова жизнь. В своей насыщенной и недвусмысленной форме. В ней фатализм был бесполезен, а философия становилась потерей времени.

А что Эррера?

После того как он выместил всю свою злобу перед дверью, оказавшись в кабинете, он внешне успокоился. Это не могло не понравиться и Лео. Синьора Понтекорво беспокоило, что его адвокат в сравнении со следователем казался бессильным, одиноким, лишенным авторитетности.

«Адвокат дель Монте», — сказал следователь голосом, который, увы, не соответствовал его виду: недостаточно твердым, недостаточно густым, не под стать великому человеку. Раздражающе высоким. С явным туринским акцентом.

«Адвокат дель Монте, если вы не возражаете, я бы начал…»

«Хорошо, но прежде я бы хотел…» — ответил Эррера спокойно, но с суровостью, которая одновременно понравилась и не понравилась Лео.

Следователь сразу же его перебил, как будто не слышал его просьбы:

«Адвокат, если вы не имеете ничего против, мы пропустим чтение обвинительного акта, так как вы с ним ознакомлены. Я полагаю, что и вы, и профессор Понтекорво имели достаточно времени… Кстати, что касается времени мы и так его немало потеряли».

Ознакомлены с обвинительным актом? Что за странное выражение. Лео догадывался, что они пропустят предварительные формальности и сразу перейдут к сути. К допросу. Не зачитывая обвинение. Что отдаляло еще на некоторое время момент, когда он узнал бы, в чем его обвиняют и за что бросили в тюрьму. Лео начал тихонько поглаживать карман брюк, в котором лежали листки.

«Не имеем ничего против, доктор».

«Профессор, безусловно, ваш адвокат должен был вам сообщить, что несколько дней назад я отправился в ваш дом для еще одного расследования…»

«Кстати… — снова вмешался Эррера. — Вы понимаете, что у нас не было даже возможности поговорить с профессором Понтекорво… в общем, я ожидал…»

Тон Эрреры опять насторожил Лео. Он показался ему натянутым, как у человека, который едва сдерживается, чтобы не взорваться. Совсем не таким, как должен быть в данной ситуации, и противоположным блаженному спокойствию следователя.

Между тем Лео был доволен, что они оба обращались к нему «профессор». Ему казалось, что он имеет дело с воспитанными людьми. Людьми одного с ним класса. Магистрат, Адвокат, Профессор. Прекрасный триумвират. Чем больше Лео пребывал в этом кабинете, тем большим доверием он проникался к этому человеку. Ему хотелось отвечать в тон. Потому что речь шла о честном человеке. Помнишь? Суровом, но справедливом. С такими людьми Лео мог иметь дело. Не враг, но противник. Не засушенная училка математики, которая в свое время отправила его на пересдачу. Не монстр, который преподавал химию в университете. Не Камилла и даже не папаша этой проклятой девчонки. Не аноним, угрожавший по телефону. Не продажные писаки, которые упражнялись в том, чтобы опорочить его доброе имя. В общем, не все те люди, которые желали ему зла и которыми был переполнен свет. Суровый, но справедливый человек. Ищущий истину. Так, Лео хотелось схватить за рукав своего адвоката и сказать ему: «Оставь, не придирайся, дай сказать следователю. Проясним это дело и разойдемся по домам».

«Доктор, вы отдаете себе отчет в том, что мы с профессором не смогли ни поговорить, ни даже увидеться в последние дни…» — начал Эррера, как будто намекая на препятствия, а не на меры предосторожности, которые помешали ему встретиться с его клиентом в последние пять дней и ночей.

«Итак, что вы намерены делать, профессор? Вы хотите воспользоваться правом не отвечать на вопросы? Признать вину? Оправдаться?» — спросил следователь.

На этот раз Лео не знал, что прозвучало в его голосе: сарказм или рекомендация. Была ли в нем скрытая угроза? Единственное, что он знал наверняка, — этот тон ему не нравился, и он явно был вызван язвительностью Эрреры.

«Скажу только…» — настаивал Эррера.

Зачем так тянуть? — спрашивал себя Лео. Зачем раздражать следователя, который казался таким спокойным? На самом деле Лео не терпелось отвечать. У Лео никогда не было такого желания отвечать, как в тот момент. Сейчас, когда перед ним сидел человек, готовый задать правильные вопросы, на которые можно дать правильные ответы.

«Итак, адвокат, начнем или нет?»

Краем глаза Лео заметил, что Эррера начал поддаваться, но с осмотрительностью.

В это время общественный служитель повернулся к молодой женщине, которая без промедления протянула ему внушительную пачку документов. Чувствовалось, что ее собирали несколько месяцев.

«Итак, профессор, вчера в вашем доме был проведен обыск. Я лично возглавлял его. Обыск продлился несколько часов в присутствии вашей жены».

Он говорил это безличным голосом, как будто зачитывал протокол. Хотя было очевидно, что он ничего не читает.

Рахиль? Следователь и Рахиль познакомились? Они были одновременно в одной комнате? Они разговаривали? Пока он гнил в тюрьме? Это было нечто, что он с трудом мог себе представить. С тех пор как он сидел напротив следователя, Лео впервые почувствовал враждебность по отношению к этому человеку.