«Я поставила кое-что разогреваться на кухне. Почему ты не идешь есть?» Она обратилась к Лео с этими словами, войдя в его кабинет в полуподвальном помещении, где он провел почти все воскресенье, слушая старые диски Рэя Чарльза. На досуге Лео успел забить свой кабинет-убежище всеми этими дисками. Гордостью коллекции стало собрание пластинок (в том числе самых редких, которые почти невозможно достать) именно Рэя Чарльза, перед которым Лео чувствовал какое-то мистическое благоговение. Только голос Рэя всегда мог успокоить его, когда он чувствовал себя подавленным или когда что-то не ладилось в жизни.

«Не хочется. Я не голоден», — ответил Лео, сделав потише звук магнитофона.

И тогда эта женушка, с чувственностью и теплотой, которую едва ли можно было в ней подозревать, нежно обняла его сзади и засмеялась:

«Ну же, Понтекорво, перестань! Хватит с меня двоих детишек, которые, кстати, уже давно за столом!»

В минуты близости она называла его по фамилии, как принято среди одноклассников, или «профессором», в память о тех временах, когда он был ее университетским преподавателем. Сентиментальный Лео не мог устоять, а особенно перед обращением «медвежонок», которое когда-то использовала его мать.

Тепло в голосе Рахили означало, что в тот момент ее любовь к нему приняла притворную форму жалости. И кто знает, почему подобное поведение, вместо того чтобы оскорбить его, напротив, сразу действовало на него успокаивающе.

«Я приду, только уложу баиньки старика Рэя и приду», — сказал он ей, переполненный той нежностью, которая дает возможность простить того, кто только что простил тебя.

Этот обмен репликами произошел минут за сорок пять до часа икс. Ни Рахиль, ни Лео не могли тогда даже представить, что это будет последним перемирием между мужчиной и женщиной, которые за много лет до этого, для того чтобы быть вместе, преодолели сопротивление двух совершенно разных семейств. Монтекки и Капулетти своего поколения!

Да, именно так, потому что Рахиль и Лео преодолели всевозможные препятствия и недоверие всех и вся, чтобы свою мечту о супружестве воплотить в реальность, которая постепенно, с приобретением этого прекрасного дома, рождением сыновей, его успехами на работе и ее безупречным ведением хозяйства, становилась все более блистательной и образцовой. Они еще не знали, что ссора, которую Рахили только что удалось прекратить, была последней в их истории перебранок и примирений (тайная археология каждого брака). Еще менее они могли вообразить себе, продолжая по дороге к кухне добродушно задирать друг друга, как два бывших армейских приятеля, что ужин, который они собирались съесть вместе и который так никогда и не был съеден, — их последнее совместное застолье, а слова, с которыми они обращались друг к другу, — последние слова их совместной жизни.

До катастрофы их отделяло несколько минут. И хотя с того дня Рахиль предпочла ни с кем не говорить о том, что произошло, отложив историю своего брака в потаенный уголок сознания, предав ее забвению, очень часто, после смерти мужа во сне, когда она теряла контроль над призраками прошлого, она спрашивала себя, не началась ли вся эта история накануне вечером, во время ужина с Альбертацци, не тогда ли полетели первые брызги той грязевой лавины, которая впоследствии снесла все. И возможно, именно Альбертацци каким-то образом притянули, подобно магниту, все эти несчастья.

Не случайно именно с того дня и потом, и особенно после смерти Лео, Рахиль решила никогда больше не отвечать ни на телефонные звонки Риты, ни на напыщенные письма Флавио, полные корыстными и абсолютно неуместными предложениями помощи и дружбы. Рахиль как будто желала переложить на них вину за произошедшее. Столько времени неся на своих плечах всю ответственность за этот хрупкий (как и все счастливые браки) союз, теперь, когда его постигло столь жалкое завершение, Рахиль перешла в наступление. Она видела в этой паре, бывшей друзьями ее мужу, но которую она в глубине души всегда ненавидела, если не виновников, то невыносимых свидетелей гротескного события, которое превратило ее спокойную жизнь на прекрасной вилле в Ольджате в борьбу за выживание.

Точно, парочка свидетелей.

Рита, которая сначала прилагала все усилия, чтобы ее муж порвал какие бы то ни было отношения с этим извращенцем Лео, после кончины последнего вдруг сделалась самым преданным и ярым хранителем его памяти. А Флавио даже перещеголял ее.

Парочка свидетелей, от которых лучше избавиться, со всеми доказательствами против и всеми мотивами преступления, о котором Рахиль больше не желала ничего слышать. Некоторых вещей трудно избежать, но лучше вспоминать о них много лет спустя. Но это уже совсем другая история.

Флавио Альбертацци сидел с Лео за одной партой все пять лет учебы в лицее. Он хорошо усвоил, что лучший способ избавиться от комплекса неполноценности, который внушали ему одноклассники, купавшиеся в роскоши, — это выставить напоказ свою бедность. Несдержанность, которая и тогда была одной из его самых неприятных черт, сейчас, когда благодаря упорству, ограничениям и выдающимся интеллектуальным способностям Флавио добился высокого социального статуса и внушительного счета в банке, стала почти невыносимым недостатком. Так, по крайней мере, считала Рахиль, предпочитавшая не выставлять, а скрывать свое положение, каким бы оно ни было.

Впервые Флавио появился в классе в коротких штанишках. Лео, одетый в синий костюм со складочками и манжетами, посчитал себя вправе спросить его: «Почему ты до сих пор ходишь в коротких штанишках?» В ответ он получил риторический вопрос, который раз и навсегда закрывал дискуссию: «Почему бы тебе не заняться своими делами?»

Обмен репликами состоялся в начале пятидесятых годов, и все последующие десятилетия друзья с удовольствием его пересказывали. Этот случай всегда вызывал у Рахили недоумение: почему ее мужу так нравится глупая история прошлых лет? Ведь он выглядит маленьким несносным снобом, которого друг с легкостью ставит на место. Для Рахили это было одной из тех загадок мужской дружбы, с которой, подобно многим женам своего поколения, ей приходилось только мириться.

Возможно ли, что Рахиль видела то, чего не замечал Лео? Что, несмотря на все прошедшие годы, Флавио продолжал относиться к нему как к капризному сынку богатого папочки? Подобная наивность мужа приводила ее в отчаяние. Это отчаяние усиливалось тем, что Лео, вопреки очевидным фактам, сам себя считал самым проницательным и разочарованным человеком в мире. И именно в тех ситуациях, когда жене он казался самым наивным.

В свое время, надо сказать, Флавио легко поддался очарованию хорошими манерами своего друга. В первый раз, когда он ступил своими огромными запыленными башмаками на скрипучий паркет дома Понтекорво, он предпочел думать, что очарование его друга заключается вовсе не в мраморе, мебели из настоящего дерева и коврах этой квартиры, а скорее в томах, выставленных в книжном шкафу у входа. Изящество выражений Лео, легкость речи, которой Флавио так завидовал, были почерпнуты из этих залежей культуры, а не из того мира, где функциональность интерьера непременно должна была сочетаться с двумя столь безнравственными понятиями, как красота и элегантность.

Несмотря на то что прошло уже столько лет, Флавио продолжал считать своей личной заслугой тот факт, что его друг наряду с медицинской карьерой возжелал посвятить себя научной деятельности, чего трудно было бы ожидать от этого красивого, избалованного и беззаботного мальчика.

«Просто невероятно, что тебя не испортило все то, что ты имел! — не уставал повторять Флавио с чувством удовлетворения. — Да еще в те времена, когда ни у кого ничего не было!» А Лео радовался одобрению того, кто, в сущности, никогда и не пытался стать кем-то иным, не тем, кем стал в этой жизни.

Со своей стороны Лео с моральным удовлетворением следил за тем, как Флавио, шестой, младший ребенок из многодетной семьи простого рабочего, завоевывал свое место под солнцем. Будучи одним из первых итальянцев, защитившихся по информационной инженерии (в те времена это называлось так), сейчас Флавио занимал должность уполномоченного представителя компании, которая занималась разработкой передовых технологий для Оливетти.