– Это он так говорит – поругание? – уточнила Люша.

– Да. Он и не такое говорит. Еще услышишь.

– И все, конечно, правда, – с извечным скепсисом заметила Юля.

– Ну, бо´льшая половина, думаю, да. А какая разница? Мне Калистрата рассказывала: он тогда, шестнадцать лет назад, замерзал под стенами в тридцатиградусный мороз. Сестры отмыли, вылечили. Матушка, кстати, приняла его не сразу, негодовала: «Кто пустил ночью в запертую обитель?» Нина хорошо тогда ответила: «Господь пустил». Ну, Никанора и остыла. «В приемник, говорит, его. В приют!» А какие приюты тогда-то, в девяностые? Их и сейчас-то для бомжей почти нет. А тогда, казалось, полстраны бомжует.

Светка пошарила в сумке, нашла тапочки с умилительными зелеными помпонами, надела.

– Дорофеич, он такой же атрибут обители, как вот эта башня, – Светка повела рукой. – Если его нет на службе, матушка посылает узнать – не заболел ли? Если сломалась розетка, упало дерево, потек душ – все он, Дорофеич. Поначалу отапливал монастырь, пока печки не заменили на АГВ, потом – чистил территорию. А теперь – все делает. Все, что нужно. От охраны до прокачки тормозов на машинах.

– Судя по душу и твоему башмаку, тормоза доверять ему небезопасно, – Люша с улыбкой покачала головой. Какое-то время подруги молча распаковывали вещи, устраивали постели. – А где паломницы? – спросила Юля, когда они уже собрались покинуть свое пристанище.

– На послушаниях. Сюда приходят, вернее, приползают на пять-шесть часов поспать. И все! В полшестого – молебен, полунощница. Потом – литургия, завтрак и понеслось…

– Ужас. Просто ужас, – со священным трепетом в голосе резюмировала Люша.

Погода начала портиться. Когда подруги вышли из неуютной башни, небо заволокло серенькими клочковатыми тучами, собирался затяжной дождь. Мягкий южный ветерок сменился на север-западный, пронизывающий. И, будто вторя погоде, к новоявленным трудницам с побелевшим, встревоженным лицом шла мать Капитолина, которая, помнится, по-генеральски командовала в трапезной.

– Сестры, Тамаре Ивановне – матери Калистраты плохо стало. Ждем «скорую». А вас ждет к себе матушка Никанора. Она в сестринской трапезной с матерью Ниной. – И, понизив голос, с отчаянием добавила: – Помоги нам всем Господь!

Когда подруги, ведомые матерью Капитолиной, подошли к сестринскому корпусу, от его резных дубовых дверей отъезжала «скорая». Ее провожала группка сестер с игуменией во главе. Лицо матери Никаноры было поистине страшным в гневе. Бледная маска со сверкающими сталью глазами, мечущими, казалось, снопы искр. Паломниц встретило похоронное молчание.

– Ну что, сестры-лазутчицы?! – обратилась наконец пронзительным голосом к подругам настоятельница, – пойдемте, будете рассказывать мне, какую смуту и зачем приехали сюда сеять. Видели, что с Тамарой Ивановной? Это от доброхотства матери Нины с вашей подачи. «Нужно расследовать смерть сестры!» – передразнила Никанора мать Нину, осыпая совершенно бесстрастно стоящую перед ней келейницу новым снопом искр. – Одной фразой чуть не убила несчастную мать! Вот уж поистине благими намерениями вымощен путь в ад.

– Матушка, простите, мы из самых добрых, христианских побуждений, – начала лепетать со слезами в голосе Светка.

– Идемте! – скомандовала настоятельница и широким шагом, впечатывая игуменский посох в причудливо уложенные плитки дорожки, зашагала к дверям корпуса.

Внутри здание оказалось излишне помпезным. В большом холле в пафосных рамах фотографии, запечатлевшие сестер и матушку с иерархами Церкви и известными людьми. Люше бросилась в глаза фотография с режиссером-оскароносцем. Огромный, от пола до потолка, иконостас золоченых икон в правом углу. Ковровая зелено-желтая дорожка, в тон шелкографическим обоям, экзотические цветы в кадках, кожаные кресла с подлокотниками под малахит. «Смотреть холодно, не то что сидеть», – подумала Люша. Трапезная поражала не меньше. Золото и пурпур. Сочетание этих цветов и их оттенков создавало атмосферу торжественности. «Тут овсянкой с постным борщом подавишься от благолепия», – Люшины мысли-воробьи традиционно вылуплялись из яиц быстрее, чем их успевали высидеть клуши «осмотрительность» и «рассудительность». Матушка водрузилась во главе стола, указав рукой сестрам на красные стулья, напоминавшие миниатюрные троны. Справа от нее сели мать Нина, мать Капитолина и неизвестная еще Юле монахиня с остановившимся взглядом. Она, не моргая, пожирала голубыми навыкате глазами матушку, будто та была восьмым чудом света. А точнее говоря, она смотрела на нее, как на идола. Обратила внимание Люша и на нездоровую себорейную кожу сестры, и на грубые натруженные руки: почти все пальцы монахини были заклеены пластырями. Матушка махнула кому-то рукой, и дверь в трапезную захлопнулась, но тут же открылась, так как в помещение вперевалочку вошла маленькая круглая монахиня, которую Люша видела в храме за подсвечниками.

– Быстрее, мать Евгения, садись, – скомандовала игуменья, и монахиня что есть сил, помогая себе руками, как лопастями винта, добралась до стула, который пустовал рядом с монахиней в пластырях. – Ну, – воззрилась матушка на горе-паломниц, – в ногах правды нет, садитесь, – приказала она, махнув левой рукой, обмотанной четками из черных блестящих камушков.

Подруги обреченно поместились слева от настоятельницы. Повисло молчание. Выдержав «мхатовскую» паузу, мать Никанора заговорила, чеканя слова высоким мелодичным голосом. «Она явно поет первым голосом, и неплохо поет», – подумала Люша, вспомнив замечание Светки о том, что матушка регентует.

– Сестры, мы переживаем сегодня одно из самых тяжких искушений, если не самое тяжкое, в истории монастыря. Я уж не говорю о том, что все происходящее позорно и скандально и может необратимо повлиять на жизнь нашей благословенной обители, – матушка широко перекрестилась. Монахини последовали ее примеру. – Но, видит Бог, огласки уже не избежать. Полчаса назад мне звонил владыка, – все сестры будто встрепенулись. – Он просит подробных и правдивых разъяснений, так как до него уже дошли слухи, что у нас неладно. – Матушка потупилась. – А посему приходится подключать к делу светские силы правопорядка. Правда так правда. Конечно, рьяные наши доброхотки, – снопик искр в сторону подруг, – поспособствовали разжиганию скандала своим приездом и «обработкой» матери Нины.

Вдруг матушка оставила весь пафос и, будто устав, заговорила просто, не модулируя голосом.

– Неужели это расследование вернет нам Калистрату? Ничего не изменишь. Все свершено. И если злодей действительно осмелился поднять руку на невесту Христову, я не желала бы быть свидетелем Страшного суда над ним. – Сестры снова, будто по команде, перекрестились. – А воровство… С этим, думаю, мы разобрались бы и сами рано или поздно. Но теперь – отдаемся на милость Божию и расторопность полиции. В которую лично я ни секунды не верю. А ты, мать Нина? – вновь на лице появилась грозовая туча.

– Будем молиться, чтоб злодей, или злодеи предстали перед судом. Земным, – тихо ответила Нина.

Матушка досадливо махнула на нее рукой.

– Вас, Фотиния и Иулия, мне и вовсе не хотелось бы видеть в обители, но до похорон сестры потерплю. И благословляю Фотинию на просмотр бухгалтерских бумаг. – При этих словах кругленькая Евгения вскинула руки, завертела в возмущении головой. – Благословляю, мать Евгения. Глаз опытного бухгалтера мне нужен. Ничего, потерпишь проверку, и так тебе тут вольница! А тебе, Иулия, в качестве епитимии, или послушания, называй как хочешь, назначаю приведение в порядок нашей бестолковой клумбы у корпуса, которая только позорит звание монастырского цветника! И еще – осмотр всего огорода. Что, как, где не так? Полный список советов и замечаний.

– Прогрелась ли земля, матушка? У меня на участке еще на полштыка не оттаяла, – покачала головой Люша.

– Ничего, вон мать Мария неделю уже на штык копает. Так ведь? – улыбнулась она в сторону рябой сестры с остановившимся взглядом.