Большую часть дня — вечера? — он обращался со мной хорошо. Снял лейкопластырь, позволил немного подвигаться. Дал воды напиться, хлеба с сыром. Конечно, обрез был всегда при нем. Сам лежал на нарах, а меня держал на прицеле. Я сидел на стуле. Вообще-то я не из трусливых, но спустя определенное время это начинает действовать на нервы. Я не мог никак понять, что у него на уме.

— Он говорил о деньгах, мистер Хэккет?

— Это я о них говорил. Предлагал ему крупную сумму. Он заявил, что деньги ему не нужны.

— А что ему было нужно?

Хэккет долго не отвечал.

— Мне показалось, он и сам этого не знает. Он словно бы находился в каком-то летаргическом полусне. Вечером выкурил сигарету с марихуаной и еще больше захорошел. Казалось, ему хочется испытать что-то такое мистическое. И я был для этого подвернувшимся под руку подходящим материалом.

— Он так сказал?

— Не совсем так. Подал это как шутку. Дескать, он и я должны образовать музыкальную группу. Предлагал несколько названий, например, «Жертвоприношение», — голос Хэккета сошел на нет. — Это уже были не шутки. Считаю, что он намеревался убить меня. Но прежде хотел как можно дольше понаблюдать за моими страданиями.

— Для чего?

— Я не психолог, но, похоже, он считал, что я заменяю ему отца. В конце, когда он сильно накурился марихуаны, начал называть меня «папа». Не знаю, кто был или есть его настоящий отец, но парень наверняка ненавидит его.

— Его отец погиб под колесами поезда, когда мальчику было три года. И он видел, как это произошло.

— Бог ты мой! — Хэккет приподнялся на носилках. — Тогда этим многое объясняется, правда?

— Он говорил об отце?

— Нет. Я не подводил его к такому разговору. В конце концов он задремал. Я хотел было уже броситься на него, когда вошел еще один человек — Флейшер? — думая, что там никого нет. Парень всадил в него заряд из обоих стволов. У того человека не было никаких шансов. Я выбежал из дома. Парень догнал меня и избил до потери сознания.

Хэккет опять лег на носилки и заслонил голову локтями, словно Дэви снова набросился на него с кулаками. Остальную часть пути мы ехали молча. Прерывистое дыхание Хэккета стало ровнее и постепенно обрело ритм спящего человека.

Расстелив на вибрирующем полу одеяло, я тоже заснул, когда снаружи уже начало светать. Проснулся я в превосходном настроении. Стивен Хэккет и я возвращались вместе и живыми. Но страх у него не прошел. Во сне он постоянно стонал, закрывая голову руками.

Из-за холмов Малибу поднимался красный диск солнца. Машина «скорой помощи» остановилась перед знаком «Частная собственность. Вход воспрещен». Водитель не знал, где сворачивать, и, постучав в окошечко, позвал меня в кабину.

Я сел рядом с ним. Санитар перешел к Хэккету. Мы нашли поворот налево и поехали вверх по склону к воротам.

Было как раз начало седьмого. Когда мы переезжали через перевал, нас встретило сияние утреннего солнца, обрушив целую лавину ослепительного света.

Рут Марбург и Герда Хэккет вышли из дома вместе. Лицо Рут было все в морщинах, глаза затуманились, но взгляд был радостным. Тяжело подбежав ко мне, она стиснула мне руку и поблагодарила. Затем повернулась к сыну, которого санитары вытаскивали на носилках из машины. Склонившись над ним, она осторожно обняла его, плача и причитая над его ссадинами.

Герда Хэккет стояла сзади. Она выглядела несколько уязвленной, словно Рут своими излияниями эмоций упрекала ее. Но она тоже подошла и обняла мужа, в то время как Сидни Марбург и доктор Конверс стояли и смотрели на них.

Был там еще и третий мужчина, лет за сорок, плечистый, с квадратным неулыбчивым лицом. Держался он так, будто был здесь главным. Когда Хэккет, пошатываясь, встал с носилок и сказал, что в состоянии дойти до дома сам, плечистый поддержал его. Доктор Конверс последовал за ними, выглядя довольно беспомощным.

Рут Марбург удивила меня. На какое-то время я забыл об обещанных ею деньгах. Она же не забыла. Без всяких напоминаний с моей стороны она провела меня в библиотеку и выписала чек.

— Дату выплаты я проставила через неделю. — Она встала, помахав чеком в воздухе, чтобы просохли чернила. — Такую сумму я в банке не держу. Я переведу некоторые фонды и продам несколько ценных бумаг.

— Можно не спешить.

— Хорошо. — Она протянула мне узкую полоску желтоватой бумаги. На ней была проставлена обещанная ею сумма.

— Вы необыкновенная богатая женщина, — сказал я. — Большинство из них удавятся за пару центов.

— Я не всегда была богатой. А сейчас денег у меня больше, чем я в состоянии потратить.

— У меня теперь тоже.

— А вот на этот счет советую не обольщаться. В наши дни сто тысяч — пустяковая сумма. Да еще дядюшка Сэм срежет добрую половину на налоги. Последуйте моему совету и вложите оставшееся в недвижимость. И тогда спокойно наблюдайте, как они будут у вас расти.

Я почему-то не думал, что поступлю именно так. Чек я убрал в бумажник. Он как-то по-особому возбуждал меня, и мне это не нравилось. Возбуждение это акцентировалось ощущением смутной подавленности, словно каким-то непостижимым образом я стал принадлежать этому чеку, а не он мне.

Протянув руку, Рут Марбург коснулась моей щеки. Это был жест не поощрения, но обладания.

— Вы рады, Лью? Можно мне называть вас Лью?

— Да и да.

— Нет-нет, вы что-то не рады. А должны бы радоваться. То, что вы сделали для нас, — замечательно. Я навеки благодарна вам.

— Хорошо. — Хотя на самом деле мне не было так уж хорошо. Даже ее повторяющиеся изъявления благодарности казались мне утонченной формой обладания; она словно бы не давала, а брала.

— Каким же образом вам удалось все провернуть? — спросила она.

Я рассказал ей, очень кратко, каким образом — от Флейшера до Альберта Блевинса и Элмы Краг — я вышел на развалюху-ранчо, куда был увезен ее сын, и что я там обнаружил.

— У вас была ужасная ночь. Должно быть, вы совсем без сил. — Она вновь коснулась моей щеки.

— Прошу вас, не делайте этого.

Она отдернула руку, словно я попытался укусить ее.

— В чем дело?

— За этот чек вы купили себе сына. Но не меня.

— Я не вкладывала в этот жест никакого смысла. Сделала это чисто по-дружески. Ведь по возрасту я вам в матери гожусь.

— Черта с два — в матери.

Она предпочла расценить мои слова как комплимент, который смягчил ее оскорбленные чувства.

— Вы в самом деле устали, правда, Лью? Спали вы хоть немного?

— Немного.

— А знаете что? Почему бы вам не лечь и не поспать прямо сейчас? Места у Стивена с Гердой достаточно.

Приглашение было настолько заманчивым, что меня потянуло зевать, как алкоголика к рюмке. Но я ответил ей, что предпочитаю спать в собственной постели.

— Вы очень независимы, не так ли, Лью?

— Думаю, что да.

— Я сама иногда чувствую себя такой же. Хотелось бы только, чтобы Сидни хоть немного стал таким. — Она говорила, словно мать о своем отсталом сыночке.

— Кстати, о Сидни. Не мог бы он подвезти меня? Моя машина на стоянке в долине.

— Разумеется. Я скажу ему. Да, и еще одно, пока вы не уехали. С вами хочет поговорить мистер Торндайк.

Она вышла и привела с собой плечистого мужчину. Торндайк отрекомендовался как агент ФБР по особым поручениям. Рут оставила нас в библиотеке одних, и Торндайк попросил меня все рассказать ему, записав мое повествование на карманный диктофон.

— Не хочу критиковать ваши действия, — сказал он, — поскольку все обошлось. Но это неразумно — идти против похитителя с одним школьным наставником. С вами могло произойти то же, что и с Флейшером.

— Я знаю. Но это похищение — особое. Считаю, что он не стал бы стрелять в Лэнгстона.

— Как бы там ни было, такой возможности ему не представилось.

Торндайк держался немного покровительственно, как учитель, подвергающий устному контрольному опросу не очень-то способного ученика. Но я не возражал. Я вернул Хэккета. А он — нет.

Из управления шерифа приехал капитан Обри, и Торндайк пошел беседовать с ним. Я закрыл за Торндайком дверь и нажал кнопку на дверной ручке, запершись таким образом в библиотеке. Я впервые оказался наедине с самим собой в освещенном месте с того времени, как извлек из кармана мертвого Джека Флейшера фотокопии.