Он обращался к невысокому, широкоплечему человеку в длинной кожанке, который, слава богу, ничем не напоминал упыря Влада. Командир — а тут и сомнений не было, что это был командир — приказал:
— Девку сюда.
Из комнаты еще двое военных притащили голую Илонку и поставили на колени перед Хрущом. Один из военных встал у нее за спиной, намотав длинные светлые волосы на кулак.
— Где Радомский? — спросил командир в кожанке, и Хрущ его узнал.
Это был Богдан Куренной, вожак «гайдамаков» — тот самый, от кого к ним пришел Тухлый. Хрущу отчаянно захотелось взвыть по-волчьи…
— Не знаю, — Илона смотрела на него мутными от боли и похоти глазами. — Зачем нам Радомский? Нам и без него будет хорошо, да, мальчики?
— Все, — скривился Куренной. — Отработанный материал…
— Что с ней делать-то теперь? — спросил державший Илону за волосы «гайдамак».
— В школу везите, — махнул рукой командир. — В отстойник. Можете попользовать по дороге, только быстро.
— А с этим что? — спросили из-за спины Хруща.
Куренной нагнулся и посмотрел в лицо Хрущу.
— У него тут пальца нет, — сообщили из-за спины. — И гной черный под повязкой.
— Держите ему голову! — приказал Куренной. Голову Хруща будто в тиски зажали, а Куренной двумя пальцами оттянул Хрущу верхнюю губу, рассматривая зубы.
— Вроде бы успели, — сказал главный «гайдамак». — На цепь его. Строгач и намордник. В конвоиры пойдет…
6
Дурдом, творившийся на улицах Житомира, носил странно-локализованный характер. На Старом бульваре проваливался асфальт, поглощая машины, и стаи диких тварей, похожих на зомби-волколаков из дешевых ужастиков, набрасывались на людей, чтобы перегрызть им глотки — а всего в двухстах метрах оттуда, на Пушкинской, спокойно работал ресторан «Сковородка», расположенный в основании старинной водонапорной башни.
Конечно, их пеструю компашку — окровавленного Радомского с оторванным ухом, полуголого шизика Белкина и изрядно потрепанных Влада и Нику — и на порог бы солидного заведения не пустили, но Радомского здесь знали.
Несмотря на поздний час (или ранний? Золотой «Ролекс» Радомского показывал шесть с четвертью, не понятно только — утра или вечера; впрочем, темень на улице стояла кромешная, и ни луны, ни звезд не было видно на мутно-грязном небе) официантка сразу узнала постоянного клиента и без лишних вопросов препроводила всю гоп-компанию в отдельный кабинет.
— Кухня не работает, — сообщила она виновато. — У нас холодильник полетел, все продукты протухли…
— К черту кухню, — буркнул Радомский. — Водки принеси!
— Полотенце, горячую воду и бинты, если есть, — попросил Вязгин, высыпая на стол содержимое автомобильной аптечки «Тойоты». Он уже кое-как перебинтовал Радомскому голову и шею, и сейчас намеревался сделать это на совесть.
— Обожди, Влад, — остановил его Радомский. — Щас дернем по сто, потом забинтуешь…
Странно, но ухо почти не болело. А вот бинт присох к шее, и Радомский боялся, что когда Влад начнет его отрывать, больно будет не по-детски.
— Как скажешь, Романыч, — пожал плечами Вязгин.
Ника, сидевшая за столом в позе сильно замерзшего человека — обхватив себя руками на плечи, спросила:
— Что вообще происходит, Игорь? — и по тому, как дернулся татуированный хмырь, которого Ника представила как Белкина, Радомский догадался, что она обращается к нему.
Белкин… Где-то Радомский уже слышал эту фамилию… Но где?.. А с Никой они явно на короткой ноге. Любовник? Не похоже. Хотя он был бы не прочь. Ишь как смотрит на нее: глазами голодного щенка… Это хорошо. Будет легче его ломать, если заартачится.
— Слишком долго объяснять, — принялся юлить хмырь. — Мы и так времени много потеряли. А времени-то у нас и нет!
— Кончай пургу гнать! — рявкнул Радомский, привставая с кресла. — Ты, сучонок, знаешь больше, чем мы! Вот и делись!
Белкин съежился, как от удара.
— Не надо так, — тихо попросила Ника. — Он сейчас все расскажет. Спокойно и без криков. Да, Игорек?
Радомский в очередной раз порадовался сообразительности Ники. Ай да девочка. С полуслова поняла и подхватила… Старик Загорский мог бы гордиться.
Официантка принесла литровую бутылку «Абсолюта», четыре стакана и блюдечко со сморщенными огурчиками. Аперитив, как это называл Радомский, когда ему доводилось выпивать в «Сковородке» в более приятной компании и по более приятным поводам. Радомский сразу хлопнул пол стакана, залпом, не почувствовав вкуса, и налил себе еще. Вязгин нацедил себе на донышко, понюхал, пригубил и удивился:
— Выдохлась, что ли?..
Радомский осушил вторую порцию, уже чуть медленнее. Водка на вкус была — как вода. И в голову не било, и нутро не грело. Неужели разбодяжили, суки?.. Да нет, пробка запечатана была. И на огурчиках какие-то белые пятна, вроде плесени. Вот ведь гадство-то…
— Рассказывай, Игорь, — с мягким нажимом в голосе повторила Ника. — Все по порядку.
Белкин на мгновение закрыл глаза, сделал глубокий вдох и сказал:
— Вы слышали когда-нибудь такую фразу — «мир есть текст»? — Не дожидаясь ответа на поставленный вопрос, он продолжил: — «Мир есть текст, который начат богом и дописывается человечеством…» Бердяев, кажется. Потом философы долго играли с этой фразой, изощряясь, кто как может. Деррида, Витгенштейн… Много их было, короче. Напридумывали всякого, а смысл-то простой. Мы воспринимаем мир через слова. Через названия. Все, что мы знаем о мире — суть слова. Которые мы сами и придумали. Человек — тварь именующая…
— А при чем тут Игра? — спросила Ника.
— Игра… Игра — это попытка превратить мир в гипертекст. Вставить в него ссылки и скрипты. Сделать его… интерактивным. Меняя слова, менять мир. Влиять на вещи через идеи вещей.
— Что такое глифы? — опять спросила Ника.
— Глифы — это и есть гиперссылки. Дырочки в старой реальности. Бета-версия нового мира…
— А почему — магические символы? Зачем все эти руны, пентаграммы и прочий бред?
— Да какая разница! Как разница, что написано в ссылке — важен только код, теги, то, что внутри! Код меняет реальность, а не эти ваши волшебные закорючки…
— А откуда ты все это знаешь? — подал голос Вязгин. — Ты начал Игру?
— Да нет же! — в сердцах выкрикнул Белкин. — Я был простым игроком! Потом стал админом онлайн-версии! А потом… — Он замолчал и рывком сдернул серый от грязи бинт с груди. Под бинтом багровел свежий ожог в форме тупоконечной стрелки. — Потом я стал частью Игры. — Белкин вытянул перед собой разрисованные глифами руки. — И Игра стала изменять и меня самого…
Хмырь врет, подумал Радомский. Не совсем врет, но — мешает правду с ложью. Как сам Радомский, когда грузил Нику про ее деда.
— Что. Происходит. В городе? — раздельно роняя слова, спросил Радомский.
— Это все Анжела! Подруга Марины, которая экстрасенс!
— Что — Анжела? — уточнил Радомский.
— Она тоже в Игре. Даже раньше, чем я. И… глубже. Она решила… закрыть город.
— Как это?
— Ну… отрезать его от реальности. За-кап-су-ли-ро-вать, — по слогам выговорил Белкин. — Чтобы игровая реальность не смогла выйти за пределы Житомира. Сперва она начертила барьер из глифов, а потом сделала капсулу. Купол.
— Как — сделала? — не понял Вязгин.
— Телевизоры. Много-много телевизоров, которые показали один и тот же глиф. Что-то вроде «конец документа».
— И что теперь? — не унимался Вязгин. — Из города нельзя уехать? Разобьешься, как Чоппер?
— Да, — понуро кивнул Белкин.
— А снаружи? Снаружи-то как все это воспринимают?
— Не знаю. Может быть, снаружи видят другой, нормальный Житомир… А может, там и вовсе забыли, что был такой город.
— Весело… — вздохнула Ника.
У Радомского разболелось откушенное ухо. По шее сбежала струйка горячей крови.
— Я спрашиваю в последний раз, — угрюмо сказал он. — Что происходит в городе? Что это за твари? Почему провалился асфальт? Куда, вашу мать, делся телецентр?!
