Стидмен мягко улыбнулся:

– Интерес?

Дэнни кивнул:

– Я просто стараюсь понять, что вы-то здесь делаете.

Стидмен побагровел, скосил глаза на сигару, челюсть у него тяжело задвигалась.

Вступил Томас Коглин:

– Эйден, не следует говорить со старшими в таком тоне. Не следует…

– Я здесь, – Стидмен поднял на него взгляд, – потому что рабочие этой страны забыли свое место. Они забыли, мой юный мистер Коглин, что находятся на службе у тех, кто платит им жалованье и кормит их семьи. Вы знаете, к чему могут привести всего десять дней забастовки? Всего десять дней?

Дэнни пожал плечами.

– Они могут привести к тому, что средний бизнес начнет банкротиться. А массовые банкротства вызывают обрушение рынка. Кредиторы теряют деньги. Много денег. И им приходится сокращать собственный бизнес тоже. Банки теряют деньги, вкладчики теряют деньги, их компании теряют деньги, гибнут предприятия, в итоге забастовщики все равно теряют работу. Поэтому сама идея профсоюза имеет в основе своей червоточину, поэтому не пристало разумным людям обсуждать ее в приличном обществе. – Стидмен отпил бренди. – Я ответил на ваш вопрос, юноша?

– Не совсем понимаю, как приложить ваши рассуждения к государственному сектору.

– Для этого сектора они втрое вернее, – ответил Стидмен.

Дэнни натянуто улыбнулся и повернулся к Маккенне:

– Что же, Служба особых отрядов теперь преследует профсоюзы, Эдди?

– Мы преследуем подрывные элементы. Тех, кто представляет угрозу обществу. – Он расправил широкие плечи, глядя на Дэнни. – Мне нужно, чтобы ты где-то набрался опыта. Лучше начинать на местном уровне.

– В нашем профсоюзе.

– Это вы его так называете.

– А при чем тут «мятеж с актами насилия»?

– Для тебя такая операция – своего рода ближний рейд, – объяснил Маккенна. – Ты поможешь нам выяснить, кто там всем заправляет, и тогда мы сможем посылать тебя за крупной дичью.

Дэнни кивнул:

– Что мне за это будет?

Отец наклонил голову, глаза у него сощурились, превратившись в щелочки.

Мадиган, замначальника полиции, произнес:

– Не знаю, необходимо ли сейчас…

– Что тебе за это будет? – промолвил отец. – Если успешно справишься с обоими заданиями – с Клубом, а потом еще и с большевиками?

– Да.

– Золотой значок. – Отец улыбнулся. – Ты ведь рассчитывал на это?

Дэнни чуть не заскрипел зубами:

– Предложение или делается, или нет.

– Если ты принесешь нам необходимые сведения о так называемом полицейском профсоюзе. А потом внедришься в группу радикалов по нашему выбору и добудешь информацию, которая позволит предотвратить готовящийся акт насилия… – Томас Коглин взглянул на Мадигана, потом снова на Дэнни. – В таком случае мы сделаем тебя первым претендентом на повышение.

– Я не хочу быть претендентом. Я хочу золотой значок.

Спустя какое-то время отец заметил:

– Что ж, парень знает, чего хочет, а?

– Знает, – подтвердил Клод Месплед.

– Да уж известное дело, – откликнулся Патрик Доннеган.

Из-за двери до Дэнни донесся голос матери: она была на кухне, слов разобрать не удавалось, но в ответ Нора засмеялась, и Дэнни, услышав ее смех, живо представил себе трепещущие прожилки на Нориной шее.

Отец зажег сигару:

– Золотой значок человеку, который возьмет нескольких радикалов и даст нам знать, что замышляют в Бостонском клубе.

Дэнни выдержал отцовский взгляд. Вытащил папиросу «Мюрад» из своей пачки, размял, прежде чем закурить.

– И гарантии – в письменном виде, – произнес он.

Эдди Маккенна фыркнул. Клод Месплед, Патрик Доннеган и Мадиган, замначальника полиции, опустили глаза и стали смотреть на свои башмаки, на ковер. Чарльз Стидмен зевнул.

Отец поднял бровь, словно бы восхищаясь сыном. Но Дэнни знал, что, хотя Томас Коглин умеет изображать на лице целую гамму разнообразных эмоций, восхищение в их число не входит.

– Для тебя это проверка, которая определит всю твою дальнейшую жизнь. – Отец наклонился к нему, и лицо его осветилось чувством, которые многие приняли бы за удовольствие. – Или ты предпочтешь пройти испытание когда-нибудь потом?

Дэнни промолчал.

Отец снова обвел взглядом комнату. Наконец он пожал плечами и посмотрел сыну в глаза:

– По рукам.

К тому времени, как Дэнни вышел из кабинета, мать и Джо уже легли спать и в доме было темно. Он вышел на крыльцо, потому что чувствовал: этот дом теснит его в плечах, давит на голову; он сел на ступеньку и попытался решить, что же ему делать дальше. По всей Кей-стрит окна не горели, и во всей округе стояла такая тишина, что слышен был негромкий плеск волн в бухте, в нескольких кварталах отсюда.

– Ну, какую грязную работу они тебе предложили на этот раз? – Нора встала рядом, прислонившись к двери.

Он повернулся, чтобы посмотреть на нее. Смотреть было мучительно, но он не отводил взгляда.

– Не такую уж грязную.

– Но и не очень-то чистую, разве не так?

– Ты к чему клонишь?

– К чему я клоню? – Она вздохнула. – Ты давно уже не выглядишь счастливым.

– А как должен выглядеть счастливый? – спросил он.

Она зябко обхватила себя руками:

– Полной противоположностью тебе.

Минуло больше пяти лет с тех пор, как в канун Рождества отец Дэнни пронес Нору О’Ши через эту самую дверь, держа ее в охапке, точно дрова. Томас Коглин сообщил семье, что нашел ее у доков близ Нортерн-авеню: ее осаждали хулиганы, когда появились Томас и дядюшка Эдди, браво размахивая своими тяжелыми дубинками, словно патрульные-первогодки. Вы только поглядите на эту беспризорную бедняжку, кожа да кости! И когда дядюшка Эдди заметил, что сегодня канун Рождества, а бедная девчонка выдавила из себя хриплое «спасибо вам, любезный сэр, спасибо», то голос ее живо напомнил его собственную матушку, упокой ее Господь, и не иначе как это знак самого Христа, ниспосланный ровнехонько перед Его днем рождения.

Даже маленький Джо, которому тогда было всего шесть и которого еще зачаровывали высокопарные речи отца, не купился на эту байку, но она все-таки привела семейство в необыкновенно христианское расположение духа, и Коннор отправился напустить ванну, а мать дала чашку чая этой бледной девушке с широко расставленными запавшими глазами. Та посматривала на Коглинов, и ее голые грязные плечи выглядывали из-под полицейской шинели, словно мокрые булыжники.

А потом она встретилась с Дэнни взглядом, и в нем блеснуло что-то будоражаще знакомое. В то мгновение, которое в последующие годы он десятки раз прокручивал в голове, ему почудилось, будто его собственное сердце смотрит на него глазами этой оголодавшей девочки.

Чушь, сказал он себе. Чушь.

Скоро он понял, как быстро эти глаза умеют меняться – как излучаемый ими свет, казалось отражающий его собственные мысли, вдруг меркнет или превращается в фальшиво оживленный блеск. Но, уже зная, что этот свет таится где-то внутри, Дэнни постоянно ждал, что он вот-вот вспыхнет, и увлекся безумной мечтой – научиться его вызывать.

И вот теперь, на крыльце, она пристально глядела на него, не произнося ни слова.

– Где Коннор? – спросил он.

– Пошел в бар. Просил передать, что будет у «Генри», если ты станешь его искать.

Короткие светло-песочные кудри обнимали ее голову, заканчиваясь чуть ниже ушей. Нора была не высокая и не маленькая, и под ее кожей все время что-то пульсировало. Казалось, у нее отсутствовала какая-то защитная прослойка и, если приглядеться, увидишь, как кровь течет по жилам.

– Слышал, у вас с ним роман.

– Перестань.

– Я так слышал.

– Коннор – мальчишка.

– Постарше тебя. Ему двадцать шесть.

Она пожала плечами:

– Все равно мальчишка.

– Вы с ним гуляете? – Дэнни щелчком выбросил окурок на улицу и посмотрел на Нору.

– Я не знаю, что мы с ним делаем, Дэнни. – Голос ее звучал устало. И похоже, устала она не столько от сегодняшних дел, сколько от него. От этого он ощутил себя ребенком, капризным и ранимым. – Хочешь, чтобы я сказала, что не чувствую себя в неоплатном долгу перед твоим отцом, перед всей вашей семьей? И что я ни за что не выйду за твоего брата?