– Ну что ж, удачи тебе, Кон.

– Спасибо. – Он улыбнулся. – Кстати, я слышал, ты переехал в другое место.

– Не в другое место, а на другой этаж, – поправил Дэнни. – Оттуда вид лучше.

– Давно?

– С месяц назад, – ответил Дэнни. – Похоже, некоторые новости доходят медленно.

– Так бывает, когда не заходишь к матери.

Дэнни прижал руку к сердцу, изобразил ирландский акцент:

– Этот уж мне кошмарный сынок, не считает нужным каждый божий день навещать свою милую старую матушку.

Коннор хмыкнул:

– Но ты остаешься в Норт-Энде?

– Это мой дом.

– Это паршивая дыра.

– Ты там вырос, – вдруг встрял в разговор Джо, свешиваясь с нижней ветки.

– Правда, – согласился Коннор, – и папа нас оттуда перевез, как только смог.

– Сменив одни трущобы на другие, – добавил Дэнни.

– Зато на ирландские, – подчеркнул Коннор. – По-моему, куда лучше трущоб, где живут макаронники.

Джо спрыгнул на землю.

– У нас не трущобы, – заявил он.

– На Кей-стрит трущоб нет, – подтвердил Дэнни.

– Ничего похожего. – Джо поднялся на крыльцо. – Уж я-то знаю трущобы, – чрезвычайно уверенно заявил он и шмыгнул в дом.

В отцовском кабинете курили сигары. Спросили у Дэнни, не желает ли он тоже. От сигары он отказался, скрутил папиросу и уселся рядом с Мадиганом, заместителем начальника полиции. Месплед и Доннеган пристроились к графинам, а Чарльз Стидмен стоял у высокого окна позади отцовского стола, раскуривая сигару. В углу у дверей отец и Эдди Маккенна стоя беседовали с Сайласом Пендергастом. Окружной прокурор много кивал и мало говорил. Потом кивнул всем, снял с крючка шляпу и распрощался.

– Превосходный человек, – заметил отец, обходя стол. – Понимает, что такое общее благо.

Он вынул сигару из ящичка, отрезал кончик и, подняв бровь, улыбнулся. Все улыбнулись в ответ: заразительность отцовского юмора, подумалось Дэнни, не зависит от того, понимаете ли вы, над чем тот шутит.

– Томас, – произнес замначальника полиции, почтительно обращаясь к младшему по званию, – полагаю, вы разъяснили ему порядок подчиненности.

Отец Дэнни зажег сигару и раскурил ее.

– Я ему объяснил: тому, кто едет на заднем сиденье экипажа, незачем видеть морду лошади. Думаю, он понял, о чем я.

Клод Месплед похлопал Дэнни по плечу:

– Твой отец отменный переговорщик.

Отец бросил взгляд на Клода; Чарльз Стидмен уселся у окна позади Коглина-старшего, а Эдди Маккенна сел слева от Дэнни. Два политика, один банкир, трое копов. Любопытная компания.

Отец произнес:

– Знаете, почему в Чикаго будут большие проблемы? Почему после Волстедова закона преступность резко рванет вверх?

Все ждали продолжения. Отец затянулся, глянул на бокал с бренди, стоявший на столе у его локтя, но не притронулся к нему.

– Потому что Чикаго – новый город, джентльмены. Пожар начисто выжег его историю, а заодно и его нравственные ценности [26]. А Нью-Йорк слишком плотно заселен, слишком беспорядочно растет, в нем слишком много приезжих. Там и сейчас-то не удается поддерживать порядок. Но Бостон, – он поднял бокал и отпил, свет заиграл на стекле, – Бостон – город небольшой, новые веяния его не коснулись. Бостон понимает, что значит общее благо, понимает естественный ход вещей, что и говорить. – Он поднял руку с бокалом. – За наш прекрасный город, джентльмены. За старую потаскуху.

Они чокнулись, и Дэнни заметил, что отец улыбается ему, скорее глазами, чем губами. Поведение Томаса Коглина менялось стремительно, и следовало почаще напоминать себе, что все это – грани одного и того же человека, всегда уверенного, что он действует во имя общего блага. Томас Коглин был слугой общего блага. Его торговым представителем, распорядителем его парадов; он шествовал в первых рядах погребальной процессии, когда хоронили павших друзей общего блага, он ободрял его колеблющихся союзников.

Но Дэнни всю жизнь задавался вопросом: что же такое это общее благо? Оно как-то было связано с верностью, с мужской честью, которая превыше всего? С долгом? Внешне это общее благо неизбежно мирилось с протестантизмом аристократии, в Бостоне именуемой «браминами», но внутренне, по своему духу, оставалось резко антипротестантским. И оно было против цветных, ибо здесь принимали как данность, что ирландцы являются настоящими североевропейцами, неоспоримо белыми, белыми, как луна в полнолуние, и ведь никто не обещал, что места за столом хватит для всех наций, главное, чтобы для ирландцев приберегли последний стул, прежде чем дверь захлопнется. А самое главное (насколько понимал Дэнни) – тем, кто публично олицетворяет «общее благо», в частной жизни дозволены некоторые отклонения от правил.

Отец спросил его:

– Слышал про Общество латышских рабочих в Роксбери? [27]

– Про «латышей»? – Дэнни вдруг заметил, что Чарльз Стидмен внимательно наблюдает за ним, сидя у окна. – Это группа рабочих-социалистов, в основном в ней русские и латышские иммигранты.

– А как насчет Народной рабочей партии? – осведомился Эдди Маккенна.

Дэнни кивнул:

– Базируются в Маттапане [28]. Коммунисты.

– А Союз социальной справедливости?

– Это что, проверка? – поинтересовался Дэнни.

Никто не ответил; все просто смотрели на него пристально и серьезно.

Он вздохнул:

– Насколько мне известно, Союз социальной справедливости – это главным образом кафешные интеллектуалы из Восточной Европы. Категорически против войны.

– Против всего на свете, – добавил Эдди Маккенна. – По большей части против Америки. Все это – большевистские «крыши», их финансирует сам Ленин. Цель – устроить беспорядки в нашем городе.

– Беспорядков мы не любим, видишь ли, – заметил отец.

– А галлеанисты? – спросил Мадиган. – Слышал о таких?

Дэнни снова почувствовал, что все изучающе смотрят на него.

– Галлеанисты, – ответил он, стараясь умерить раздражение в голосе, – это последователи Луиджи Галлеани [29]. Они анархисты, против любого правительства, любой частной собственности.

– И как ты к ним относишься? – поинтересовался Клод Месплед.

– К ярым галлеанистам? К тем, кто бросает бомбы? – уточнил Дэнни. – Они террористы.

– Не только к террористам, – произнес Эдди Маккенна. – Ко всем радикалам.

Дэнни пожал плечами:

– Красные не особенно мне досаждают. Мне кажется, по большей части они безобидные. Они печатают свои газетки, а ночами слишком много пьют и беспокоят соседей, когда принимаются громко петь про Троцкого и Россию.

– Судя по всему, в последнее время положение изменилось, – заметил Эдди. – До нас дошли слухи.

– О чем?

– О планах крупномасштабного мятежа, который будет сопряжен с актами насилия.

– Когда это ожидается? И что именно? – спросил Дэнни.

Отец покачал головой:

– Эту информацию не позволено разглашать без крайней необходимости, а тебе пока нет необходимости ее знать.

– В свое время узнаешь. – Эдди Маккенна одарил его широкой улыбкой. – Мы планируем операцию, которая должна сорвать планы радикалов, Дэн. И нам нужно твердо знать, на чьей ты стороне.

– Ага, – пробормотал Дэнни, еще не уяснив себе, к чему они клонят.

Томас Коглин откинулся назад, в сумрак, сигара в его пальцах потухла.

– Нужно, чтобы ты сообщал нам, что происходит в клубе.

– В каком клубе?

Коглин-старший нахмурился.

– В Бостонском клубе? – Дэнни взглянул на Эдди Маккенну. – В нашем профсоюзе?

– Это не профсоюз, – возразил Маккенна. – Он лишь пытается им быть.

– И мы не можем этого допустить, – вставил отец. – Мы полицейские, Эйден, а не простые трудящиеся. Мы должны придерживаться принципов.

– Каких принципов? – спросил Дэнни. – «К чертям рабочих»? – Он еще раз обвел глазами комнату, всех этих мужчин, собравшихся тут в воскресный денек. Его взгляд упал на Стидмена. – А у вас в этом деле какой интерес?