– А вы, сэр? Какова ваша позиция? – спрашивает Гарри, глядя на отца встревоженным взглядом.

Граф хмурится.

– Не думаю, что в данной ситуации благоразумно окончательно и бесповоротно связывать себя с Нортумберлендом, – бормочет он. – Если возникнет необходимость, я с ним порву. Но пока об этом еще рано говорить. Я тоже считаю, что лучше выждать: посмотрим, как будут развиваться события.

Я помалкиваю. Нетрудно догадаться, что Пембрук не питает особой привязанности ни к Нортумберленду, ни к Марии, а уж тем более к Джейн. Этот человек думает только о себе, о своем будущем влиянии и процветании. И это становится еще очевиднее, когда он безжалостно заявляет:

– Гарри, ты должен забыть о том, что я говорил тебе прежде. Потому что все изменилось. И я категорически против консумации твоего брака. Если Нортумберленд проиграет, мы не должны оказаться связанными с домом Саффолков.

При этих словах меня охватывает самый настоящий ужас. Ужас и бешенство. Неужели мои чувства ему совершенно безразличны? Как он смеет так пренебрежительно говорить о моей семье! И не слишком ли безнадежно смотрит свекор на будущее? Мария лишена поддержки, и Нортумберленд отправил за ней своих людей, так что в скором времени она может оказаться его пленницей, и уже никто не посмеет оспорить законное право Джейн на трон. И вот тогда придет мой звездный час: я обязательно напомню милорду Пембруку, как он оскорбил сестру самой королевы. Но когда еще это будет? А пока я в отчаянии, с трудом сдерживаю слезы; нет, я не доставлю графу этого удовольствия – он не увидит, как я плачу.

Гарри сверкает глазами. Я с волнением слышу, как он срывающимся шепотом говорит:

– Катерина – моя жена, и я ее люблю! Вы, сэр, не имеете права разлучать нас таким образом. Нас обвенчали!

– Подобного рода союзы заключаются из политических соображений, мой мальчик, – ровным голосом говорит граф. – Любовь не в счет. Если нам придется выпутываться из этих уз, ты еще поблагодаришь меня. Когда брак не консумирован, его легко расторгнуть.

Теперь я горько плачу, и меня уже не волнует, видит кто-нибудь мои слезы или нет.

– Но я не хочу расторгать брак! – кричит Гарри, и гребцы в лодке испуганно смотрят на нас. – Я хочу, чтобы Катерина стала моей женой, – никого другого мне не нужно! Даже если бы я ее не любил, то и тогда не смог бы найти себе пары лучше. Вы только подумайте, из какой она семьи!

– Лучше подумай о том, что вскоре она может стать дочерью и сестрой государственных изменников, ты сопливый дурак, – бормочет его отец.

Тут я обретаю голос, ибо не могу допустить таких оскорблений в адрес своей семьи.

– Они не изменники, милорд, – произношу я сквозь слезы, – а люди, радеющие за веру, которую вы исповедуете! Моя сестра вовсе не хотела этой короны. Джейн приняла ее только потому, что считает: такова воля Господня. И еще потому, что она сможет сохранить в стране истинную религию.

Пембрук смотрит на меня так, словно на него вдруг зарычала мышь. А я чувствую, как во мне кипит кровь – кровь королей и принцев, короля Генриха и короля Эдуарда, всех великих монархов вплоть до Вильгельма Завоевателя и Альфреда Великого. Я не позволю, чтобы на меня смотрели как на пустое место! Не сомневаюсь, родители гордились бы мной, будь они здесь, и не меньше моего были бы оскорблены словами графа.

– Божья воля в этом деле еще не очевидна, – рычит Пембрук, – а до тех пор, девочка, ты будешь вести себя смирно и молиться о счастливом исходе. И запомни: никто в этом доме не смеет оспаривать мои приказы. Возможно, вам придется потерпеть всего лишь несколько дней.

У Гарри такой вид, будто он сейчас тоже заплачет – от ярости и разочарования. Он с трудом держит себя в руках. Молча помогает мне и матери сесть в лодку, а потом обессиленно падает на подушки. Лодка опасно раскачивается, ударяясь о пристань.

– Терпение, дети мои, – пытается успокоить нас графиня.

Но мы и так терпели уже слишком долго. И на протяжении всего короткого пути по залитой лунным светом Темзе Гарри сидит с каменным лицом, а я безнадежно рыдаю.

– Твой отец вернулся из Тауэра, – сказала герцогиня.

Они с Кейт сидели в палисаднике и, наслаждаясь солнышком, занимались рукоделием. В подтверждение ее слов на улице раздались крики и стук копыт, а затем послышался топот конюхов, бросившихся встречать хозяина.

Глостер прискакал во двор и спешился.

– Принесите вина! – велел он. – Пусть Снежинка остается под седлом, только напоите ее.

Слуги поспешили исполнить приказание. Герцог подошел к жене и дочери – темная фигура на фоне солнца, длинные волосы развеваются на ветру.

– К сожалению, я не могу остаться, дамы, – сказал он. – Я только заехал сказать, что Йорку придется покинуть убежище.

Анна настороженно посмотрела на мужа:

– Заседание Совета прошло благополучно?

– Да, – ответил он. – Я изложил членам Совета вопрос о Йорке, убедил их, что не следует разлучать его с королем, которому в отсутствие ровесников не с кем играть.

– И они согласились?

– Да. Поэтому я предложил отправить к королеве кардинала Буршье[29], чтобы тот потребовал от королевы отпустить сына. Я аргументировал это тем, что слово архиепископа Кентерберийского будет иметь для нее немалый вес.

– Прекрасная мысль, милорд, – ответила Анна. – И что же, кардинал согласился? Королева примет его?

– Бекингем спас положение. Он объяснил кардиналу, что упрямство королевы вызвано не страхом, но чисто женским чувством противоречия. Он сказал, что никогда не слышал об убежищах для детей и что ребенку в возрасте Йорка не требуется никакого убежища, а потому и права у него такого нет. Это убедило кардинала и Совет, и они дали мне соответствующую санкцию. Поэтому я должен немедленно ехать в Вестминстер. Лорд Говард уже готовит лодки и собирает солдат.

– Солдат? – изумленно переспросила герцогиня.

– На тот случай, если королева вдруг заупрямится, – ответил герцог. – Не бойся: это всего лишь демонстрация силы.

В тот день ближе к вечеру мачеха позвала Кейт.

– Поторопись, пусть горничная соберет твои вещи, – сказала она. – Милорд прислал курьера – он сообщает, что до коронации переселяется в Тауэр. Он распорядился, чтобы мы переехали в Байнардс-Касл, где будем жить с твоей бабушкой-герцогиней.

Сердце Кейт упало. Ей очень не нравилось, что отца в такое опасное время не будет рядом с ними. Конечно, теперь, когда жизнь его под угрозой, Тауэр – самое безопасное место, но Кейт оно казалось зловещим, поскольку неизбежно ассоциировалось у нее с ужасной смертью лорда Гастингса.

Тем вечером, когда уже наступили сумерки, герцогиня Сесилия благосклонно встретила их на вершине величественной лестницы, которая вела в дом от пристани. Но вот странно: едва оказавшись на ступенях этой лестницы, Кейт испытала приступ какого-то безотчетного, слепого страха и отчаяния. Это чувство было таким сильным, что у девушки перехватило дыхание. Кошмар продолжался недолго: как только Кейт вошла в дом, все моментально встало на свои места. Она не могла понять, что вызвало у нее такую неизбывную скорбь и ужас. Должно быть, дело тут было в постоянной тревоге за отца. Так или иначе, все прошло – и слава богу.

Старая герцогиня провела гостей по анфиладе огромных великолепных комнат, каждая из которых была еще элегантнее предыдущей: выложенные плиткой полы, витражные ажурные окна, сводчатые потолки. Но мебели здесь почти не было – только старые скамьи и сундуки.

– Я нынче почти не пользуюсь этими комнатами, – пояснила им герцогиня. – Веду монашеский образ жизни и редко выхожу за пределы своей спальни и часовни.

Позже Кейт увидела комнату бабушки – душную, темную, с простой кроватью и складным алтарем. Правда, темнота царила не только здесь, но и во всем доме: стены были увешаны богатыми мрачными гобеленами, которые забирали на себя часть света и придавали величественным помещениям безрадостный вид. Да уж, атмосфера в доме была гнетущая.