– Свет, газ и горячая вода появятся до конца июня. Переезжать надо в тепло, иначе психологически сложно будет. Осенью там тоска, половина уедет сразу. Что касается следующего сезона… Видите, что в стране творится? Лучше быстрее обосноваться.

– К следующему году, – неожиданно прервал его Винер, – мы должны стать независимыми от внешнего мира и умеющими защититься в случае надобности. Мы не уговариваем вас. Мы даем вам шанс.

В голосе Миши появились командные нотки. Сергей знал, цена им – до первого удара в морду. Винер в своем командирстве был похож на ребенка, случайно стащившего у отца пистолет и пугающего мальчишек во дворе.

Сергей перехватил слово, но дослушивали его по инерции, не желая обидеть ранним уходом. Сергей замечал, как поглядывают на часы и давят зевки, чувствовал: нить, связывавшая его и аудиторию, порвалась из-за Миши.

Глаша попыталась спасти ситуацию, вступив следом, но собравшиеся уже поднимались, жужжа молниями курток, потягиваясь, прокашливаясь, и ее слова имели не больше успеха, чем призывы стюардессы к пассажирам занять места после долгого полета:

– Мы устроим здоровую жизнь на природе без отказа от благ города. Спутниковое телевидение, интернет, связь – в нашем поселке будет все. Сейчас не хватает средств и, элементарно, рук. Какое-то время придется пожить в спартанских условиях, но со временем мы откроем бассейн, спортзал…

Ее не слушали.

Сейчас собирались ехать шестеро: к Винеру и Крайневым прибавились Игнат и Оля. Он – шофер с Украины, она – засидевшаяся в невестах симпатичная полненькая москвичка. Они были влюблены и гонимы миром в лице Олиных родителей, не желавших отдавать дочь за «хохла». Денег для съема квартиры не было. В их порыв Сергей не верил. Месяца не пройдет, как начнут хлопать дверьми и мотаться в Москву, расставаясь, ссорясь и примиряясь, пока не вернутся в столицу оба или поодиночке. А Крайневым и Винеру придется быть свидетелями этой любовной мясорубки.

Сегодня остался похожий на Ленина старичок с первой парты.

– И все-таки, почему уезжаете? – Он присел на краешек парты, чтобы не смотреть на Сергея снизу вверх, и сложил на груди руки, готовясь к долгой беседе. – Извините, не представился. Лев Кириллович.

– Ну, раз мы провели такую работу, наверное, и основания у нас веские. – Холодность Крайнева не отпугнула старика, он ждал еще объяснений. – Я хочу, чтобы мой ребенок дышал чистым воздухом. Хочу без страха гулять вечером.

– Набор банальностей, – прервал старик, – через полгода скажете: хочу, чтобы мой ребенок общался со сверстниками, хочу лечиться в нормальной клинике, хочу фрапуччино и костюм, хочу в клуб и на распродажу.

Винер и Глаша прислушались к разговору. Сергей чувствовал, что его экзаменуют.

– От чего вы убегаете? Что причиной? Ваша слабость или ваша сила? В первом случае вы вернетесь. – Лев Кириллович смотрел на Сергея, по-прежнему улыбаясь, но улыбка не была связана с цепким выражением глаз.

– Мне тесно в Москве, – сказал Сергей, – понимайте как хотите.

Повернувшись к старику спиной, он стал снимать с доски увеличенные фотографии «Зари», теперь ненужные.

– Надо записываться, – спросил Лев Кириллович, – или как?

– Что-нибудь умеете? – спросил Винер.

– Готовлю хорошо.

***

– Нам этот Лев Карлович на фиг не нужен, – сказал Винер.

Ехали вечерней Москвой к Зыкову. Миша открыл на коленях ноутбук и бегал по нему пальцами, а отсветы от монитора падали на его бледное лицо.

– Кириллович. Почему?

– У нас уже есть такой. Ничего не умеющий, только языком трепать. Я. По-честному, и меня не стоит брать. Но я собственностью вложился. А он что? Чем он нам поможет?

– Сказал же, готовит хорошо. – Глаше старик тоже не понравился, но она всегда была против Миши, о чем бы ни шла речь.

– У нас выбора особо нет. Другие не стремятся. – Сергею приходилось занимать примиряющую позицию.

– Это пока! Через полгода конкурс, как в МГИМО будет, сто на место. Как вам новость: Минэкономразвития опубликовало прогноз, согласно которому число безработных в этом году увеличится до восьми миллионов человек… Число москвичей, проживающих за чертой бедности, выросло в сравнении с прошлым годом на четырнадцать процентов и достигло двух миллионов… Скоро побежит народ к земле.

– Неудачник и алкаш побегут. Тебе такие нужны? – Сергей притормозил у метро, высаживая Глашу, и обменялся с женой поцелуем, на который та неожиданно горячо ответила: общий враг сближал.

– Так я и говорю, мы должны лучших отбирать, а не всяких Карловичей.

После того как Сергей согласился ехать, Миша изменился. Он воспринял согласие Крайнева как признание своих прогнозов, и сам назначил себя на роль серого кардинала. Вел себя развязно, говорил едко и саркастично, и этот его новый облик ударил по Глаше и Сергею вдвое больнее оттого, что раньше они Мишу жалели. Глаша, как это часто бывает, стала ненавидеть объект жалости, когда выяснилось, что он в ней, собственно, не нуждался. Никто не любит жалеть впустую. Миша интуитивно чувствовал неприязнь Глаши и отвечал ей еще большей развязностью, словно бросая вызов. Сергей четко понимал, что нужны еще люди, иначе жизнь в «Заре» превратится в постоянные склоки.

Зыков встретил нерадушно. В апреле их свел агент по недвижимости – Зыков вкладывался в «горячие предложения» и клюнул на две соседских, граничащих стенами квартиры. Он с ходу опустил Мишу и Сергея на пятнадцать процентов от начальной цены, но взамен, без договора и расписок, дал аванс и разрешил оставаться в квартирах хоть до Нового Года – не собирался сразу продавать.

Их впустила молодая, стройная женщина в темном платье. Могла бы казаться красивой, если б не колючие глаза. Зыков, болтавший по телефону и расхаживавший из угла в угол в большой, обставленной скорее дорого, чем красиво, гостиной, даже не поздоровался, просто махнул рукой в сторону дивана.

Его движения стали отрывистыми, речь краткой, а слушая их, он все время смотрел куда-то вниз и вбок, решая в уме свои, не связанные с гостями задачи.

– И чего вы от меня хотите? – прервал Крайнева на середине. Ему пришла эсэмэска, Зыков прочел, нахмурясь, и стал, злясь на адресата, сильно давить ответ. – Я там не буду проблемы решать.

– Может, человека пошлете? Чтобы поговорил?

– Не мешай… – Зыков набил текст, перечитал и, довольно кивнув, отправил невидимому оппоненту. – Земля точно ваша?.. Не подкопаться?.. Проверять не буду, но не дай вам бог меня наколоть. Если все как ты говоришь, они неправы. У себя в колхозе они могут через наезд решать, но здесь на таком языке не говорят. Черные или славяне?

– Наши. В смысле – русские.

– Черных совсем нет? – спросил Зыков с сожалением. – Ну ладно. Стоить будет.

– Согласны, – ответил Винер за двоих. – Еще мы с оружием так и не решили.

Зыков, впервые за вечер, посмотрел на них. Губы, пухлые и чувственные, дрогнули в улыбке.

– А вас история научила! Страшнее нет еврея, загнанного в угол!

Винер не улыбнулся, но Зыков внимания не обратил. Его забавляла ситуация, и он, подобно многим злым и капризным людям, стал внезапно благодушен:

– Сбросьте мне ваши расклады, явки, адреса, с кем говорили… У меня сейчас люди наперечет, сразу помочь не обещаю. Но через пару недель что-нибудь придумаем…

– Нам в среду встречаться.

– Усвой одно, – Зыков выставил в Сергея палец, и благодушия как не бывало, – встречаться вам не в среду, а когда тебе удобно! Ваша земля! Ира, проводи.

Позвонил через неделю.

– Завтра встретишься с моим человеком, ты его знаешь.

И назвал сумму, в которую обойдется услуга. Сергей с трудом удержался, чтобы не перепросить – сколько?! Зыков был не из тех, с кем торгуются.

Человеком Зыкова оказался Антон. В лагерь решили ехать одной машиной, и Сергей заехал к капитану домой. Тот встретил словами:

– Опять ты. Судьба.

Квартира была из трех комнат, но капитан прятался в самой маленькой, которую в обычной семье отвели бы под детскую. Две остальные были заперты. Везде лежала пыль. В холодном от открытых окон и балкона воздухе стоял невыветриваемый, настоявшийся запах алкоголя и сигарет, свойственный жилищам холостяков.