Лучше уж я подумаю о том, что сегодня я принадлежу наконец-то себе, рассудила Катя. Сегодня же выходной, и я вроде как на свободе… В руках у меня – беззаботное существование, хотя я никогда в жизни не пила этот их «Хольстен». А интересно, я когда-нибудь смогу его попробовать?

Пока это было совершенно нереально…

Тех денег, какие Катя зарабатывала, хватало только на недельный запас продуктов. И все-таки – когда-нибудь это кончится. В это Катя верила. Плохое должно когда-нибудь кончиться.

Она поднялась, взяла свой пакет и застыла.

Пакет снова опустился на скамейку – даже в момент потрясения Катя помнила, что именно на ней лежит ответственность за мать, за дом, за все на свете…

«БМВ» самодовольно катила по дороге. А за рулем…

– Черт, – вырвалось у Кати.

Это лицо она запомнила на всю жизнь. Да, он изменился. Теперь он стал толстым, и у него появились залысины.

Но ошибиться она не могла. Она восемь лет ненавидела этого человека – восемь лет видела перед глазами, засыпая, самодовольную ухмылку, слышала слова «все путем», когда…

«Об этом лучше не вспоминать», – строго сказала она себе по привычке, но сейчас мимо нее катило живое напоминание, и более того – оно нагло усмехнулось ей и подмигнуло. Катя глубоко вздохнула, провожая взглядом машину, запоминая номер по какому-то наитию, потому что это было слишком несправедливо, чтобы Катя могла и на этот раз справиться с собой.

Она так и стояла некоторое время, глядя вслед машине, а потом пришла в себя, подхватила со скамейки свой огромный пакет и, резко развернувшись, пошла домой, где ее ждала мать, так и не оправившаяся после потрясения восьмилетней давности.

Сделав несколько шагов, она вдруг снова остановилась и посмотрела туда, где только что исчезло мрачное воспоминание.

– Но я же не могу так этого оставить, – пробормотала она.

«А что ты можешь изменить? – издевательски прошептал ее внутренний голос. – Если ничего нельзя было сделать тогда, что ты можешь исправить сейчас, глупая девочка?»

– Еще не знаю, но я должна что-то придумать. Или хотя бы попытаться…

Очень мешал тяжелый пакет в руках, и Катя все-таки дошла до дома, сунула пакет матери и бросила ей, что она уходит по делу и постарается не задерживаться.

После этого она вышла из дома и зашагала по направлению к прокуратуре.

Единственный человек, который, как она думала, сейчас мог ей помочь, работал там следователем.

День уже не казался мне таким омерзительным. Про купальник я почти забыла – если я буду помнить про все мои невзгоды, можно и глупостей натворить, не так ли?

Я предпочитаю уделять неприятностям ровно столько внимания, сколько они заслуживают.

Поэтому к трем часам дня я уже вернула себе более-менее радостное расположение духа, посмотрела глупейший полицейский фильм по телевизору и счастливо замурлыкала, осознав, что еще не все радости окончились, – я все еще принадлежу самой себе, у меня есть время, кофе и музыка, а вечером я собиралась прокатиться с Витькой и Пенсом.

И вот тут он затрезвонил, как псих.

– У меня зазвонил телефон, – процитировала я известный детский стишок и фыркнула, беря трубку.

«Кто говорит? – Слон».

– Алло, – проворковала я в трубку, не очень-то обременяя себя размышлениями, кто на сей раз выступит в роли «слона», который просто умирает без моего общества. Наверняка это Андрей Петрович, мой любимый босс…

Кофе преспокойно дожидался меня на столе, тихо играл только что приобретенный «Энигматик» – такая жизнь слишком шикарна для Александры Сергеевны Данич. Вы же сами понимаете – начальство не дремлет. Оно постоянно стремится вашу распрекрасную жизнь испортить.

– Привет, ангелочек… Как жизнь?

А вот и обломалось, Александра Сергеевна! Это и не Лариков вовсе!

– Нормально, – сказала я. – Погода отвратительная, но кофе пока есть, сигареты тоже – значит, все не так уж плохо… А у тебя?

– Плохо, – признался мой друг Леша Ванцов.

– Замучило начальство? – спросила я, искренне соболезнуя ему.

– Это тоже… Но с начальством, как с неизбежным злом, я уже смирился.

– Мне такого смирения не хватает, – вздохнула я. – Мне иногда мое начальство пристрелить охота… Так, знаешь ли, появиться на пороге, достать из кармана пистолет и пальнуть прямо в его самодовольную физиономию…

– Еще день назад ты нежно его любила, – напомнил он мне.

– День уже прошел, – мрачно объяснила я. – А от любви до ненависти один шаг… Ну, так по какому поводу ты мне звонишь?

Он помолчал, потом начал осторожно, издалека – я уже понимала, что Ванцов позвонил мне неспроста.

– Это долгая история. И разговор не телефонный…

– Что там у тебя случилось? – поинтересовалась я, потягивая кофе.

– Ну, как тебе объяснить это… – замялся Ванцов.

– Приезжай, объяснишь, – милостиво позволила я. – Сашка, ты чудо! Как ты догадалась, что мне может понадобиться твоя помощь?

– Особенного усилия мозговых извилин не надо, – рассмеялась я. – Обычно ты появляешься в случае крайней необходимости.

– Я не хотел бы портить твой выходной, – лицемерно вздохнул он.

– Ты его уже испортил, милый, – сообщила я. – Так что теперь приезжай, чего уж там… А то я весь день буду думать, что же тебе от меня было нужно, а я не люблю этого, сам знаешь…

– Все, еду. Надеюсь, это не займет у тебя много времени…

– Я тоже на это надеюсь, – сказала я телефонным гудкам – Ванцов уже повесил трубку.

Ванцов был уже в пути.

– По крайней мере, я успею хотя бы допить кофе, – грустно сказала я. – В этой чертовой жизни есть два неоспоримых зла – начальники и приятели. Иногда, Александра Сергеевна, даже начинаешь думать, что они созданы нарочно, чтобы жизнь не казалась чересчур спокойной.

Я взглянула в окно, где небо, словно назло мне, начало голубеть, и, говоря пиитическим слогом, «душу мою объяла печаль».

И почему другие люди живут себе спокойно, счастливо, торчат на дачах или пляжах, вкушая все радости бытия, а я вечно в работе – даже когда вырвалась из цепких объятий своего босса на один денек всего.

У Ванцова, как нарочно, немедленно назревает во мне необходимость, и он оказывается перед моими очами!

– И хоть бы платили нормально, – проворчала я. – А то работы по горло, а с деньгами напряженка…

Так что в тот момент, когда в мою дверь позвонили, я довела себя до крайней степени обиды и ярости. А посему Ванцов даже немного испугался, увидев мои нахмуренные брови и злобный взор. А уж его спутница – тем более…

– Привет, – опасливо сказал Ванцов, оглядываясь назад. – Я не один.

– Вижу, – кивнула я, рассматривая его спутницу. – Проходите…

Девочка была очень молоденькой, какой-то пушистой, как облачко, и при этом у нее были потрясающе взрослые глаза. Если бы не этот постаревший взгляд, я бы дала ей лет пятнадцать, не больше.

Что-то с этой девочкой было не в порядке, это я сразу приметила. И дело даже не в глазах, хотя я бы предпочла видеть у такой юной девицы все-таки более беззаботный взор. Она была… ОСТАНОВИВШЕЙСЯ. Наверное, именно так. Как будто жизнь остановилась для нее в определенный час – и все. Ни глупеньких, но так согревающих надежд. Ни радости ощущения бытия, свойственного шестнадцатилетним. Ни-че-го…

Она явно не принадлежала к дну общества. Одета была более чем скромно, это так, но очень аккуратненько, чисто, и вообще она производила впечатление человечка сильного и с чувством собственного достоинства. Такое бы поиметь многим моим богатеньким клиентам…

Но по совершенно неведомым причинам к этой девочке жизнь благоволила куда меньше, чем к ним. Иначе отчего бы у моей гостьи были такие грустные и усталые глаза?

Да еще я встретила их так неприветливо, с нахмуренным лбом!

У какого нормального человека повысится настроение, если на пороге тебя встречает разъяренная Медуза Горгона?

– Это Катя, – представил мне девочку Ванцов.