Мы идем через дорогу в коктейль-бар.

Сидя лицом к лицу в полумраке, потягиваем наши напитки. Она пьет «дайкири», а я — «кровавую Мэри». Она слегка расслабляется. Я спрашиваю себя, чего же хочу от нее. Разделить с ней постель? Но я три ночи получал это удовольствие, хотя она ничего не знает. Мне хочется чего-то большего.

Чего?

У нее воспаленные глаза. Она мало спала за эти три ночи,

Я говорю:

— Вам было очень неприятно?

— Что именно?

— Наездник.

Ее лицо искажается, как от удара хлыстом.

— Откуда вы знаете, что у меня был Наездник?

— Просто знаю.

— Наверно, не нужно говорить об этом.

— Я без предрассудков,— говорю я.— Мой Наездник по* кинул меня этой ночью. Я был оседлан со вторника.

— А мой, кажется, оставил меня часа два тому назад.

Ее щека розовеет.

Она делает усилие, говоря об этом.

— Я была оседлана в понедельник ночью. Это было в пятый раз.

— И у меня тоже.

Мы прокручиваем свои бокалы. Растет взаимный внутренний контакт, слова почти не нужны. Недавние переживания дают некоторую общность, хотя Хэлен и не представляет, насколько интимными они были.

Мы беседуем. Она дизайнер витрин магазинов. В нескольких кварталах отсюда у нее небольшая квартира. Живет сама. Она спрашивает, чем занимаюсь я.

— Анализ ценных бумаг,— отвечаю.

Она улыбается. Ее зубы безупречны.

Второй раз мы наливаем напитки. Теперь я уверен, что именно эта девушка была в моей комнате, когда я был оседлан.

Во мне начинает теплиться надежда. Счастливый случай свел нас вместе так быстро после того, как мы расстались как во сне. Он же оставил кусочек сна в моем сознании.

Мы пережили что-то, бог знает что, но это было нечто, что сохранило во мне такое яркое воспоминание. И теперь я хочу войти в ее сознание наяву, полностью владея собой. Я хочу возобновить наши отношения, но теперь в реальности. Это неправильно: я использую не свое преимущество, а только то, что мы получили благодаря краткому присутствию в нас Наездников. Все-таки она мне нужна. Я хочу ее. Кажется, я ей тоже нужен, хотя она и не понимает, кто я. Ее сдерживает страх.

Я боюсь испугать ее и не хочу наскоро воспользоваться своим преимуществом. Возможно, она пригласит сейчас меня к себе, а может, нет.

Но я ее не спрашиваю. Мы допиваем напитки. Договариваемся встретиться завтра на ступеньках библиотеки. Какое-то мгновение я глажу ее руку. Затем она уходит.

Я наполнил окурками три пепельницы в ту ночь. Снова и снова я рассуждаю, умно ли то, что я делаю. Может, оставить ее в покое? Я не имею права следовать за ней. В мире, в том состоянии, в котором он оказался, очень трудно будет оставаться одиночками.

И все же, когда я думаю о ней, в память впиваются эти полувоспоминания, затуманенные огоньки потерянных возможностей, девичий смех в коридорах второго этажа, поцелуй украдкой, чаепитие с пирожными. Я припоминаю девочку с орхидеей в волосах, другую в блестящем платье и еще одну с детским лицом и глазами женщины — и все так давно, и все потеряно, и все ушло. И я говорю себе, что этого раза я не упущу, я не позволю, чтобы ее забрали у меня.

Наступает утро, тихая суббота. Я возвращаюсь к библиотеке, почти не ожидая встретить ее, но она там, на ступеньках, и вид ее как будто упрек.

Она выглядит настороженной, обеспокоенной. Очевидно, много думала и мало спала. Вместе мы идем вдоль Пятой авеню. Она идет совсем рядом, но руку мою не берет. Шаги ее быстрые, короткие, нервные.

Я хочу предложить ей пойти к ней домой, а не в коктейль-бар. В наше время надо торопиться, пока мы свободны. Но я знаю, будет ошибкой применять такую тактику. Грубая торопливость может принести мне и победу, и поражение. В любом случае ее настроение ничего хорошего не обещает. Я гляжу на нее, думая о струнной музыке и о новых снегопадах, а она глядит на серое небо.

Она говорит:

— Я ощущаю, что они все время наблюдают за мной. Как грифы в небе, летают и ждут. Готовы наброситься.

— Но есть возможность победить их. Когда они не наблюдают, мы можем чуть-чуть насладиться жизнью.

— Они всегда наблюдают.

— Нет,— говорю я.— Их не может быть столько. Иногда они наблюдают за чем-то другим, и в это время два человека могут сойтись и подарить друг другу немного тепла.

— А какой смысл?

— Вы слишком пессимистичны, Хэлен. Время от времени они месяцами не обращают на нас внимания. У нас есть возможность. Есть.

Но я не могу пробиться к ней сквозь скорлупу страха. Она парализована близостью Наездников и не желает начинать что-либо, боясь, что все будет украдено нашими мучителями. Мы доходим до дома, где она живет, и я надеюсь, что она замешкается и пригласит меня. Мгновение она колеблется, но только мгновение. Она берет обеими руками мою руку, улыбается, но улыбка исчезает, ее нет. Остаются только слова: «Завтра снова встретимся у библиотеки. Днем».

Длинная, холодная дорога домой.

Этой ночью в меня просачивается пессимизм. Наверно, безнадежно пытаться нам спасти что-либо. Более того, с моей стороны плохо искать ее, стыдно предлагать ненадежную любовь, когда я не свободен. В нашем мире, говорю я себе, мы должны избегать других, чтобы никому не причинить вреда, когда нас захватывают и оседлывают.

Я не иду к ней этим утром. Так будет лучше, убеждаю себя. Мне до нее совсем нет дела. Представляю, как она стоит возле библиотеки и думает, почему я опаздываю, становится обеспокоенной, нетерпеливой, раздраженной.

Она разозлится на меня из-за того, что я не пришел на свиданье. Но потом злость утихнет, и она быстро забудет меня.

Наступает понедельник. Я иду на работу.

Естественно, никто не напоминает о моем отсутствии. Все идет так, будто я не исчезал. Этим утром рынок сильный. Работа захватывающая, и только к обеду я вспоминаю о Хэлен. Но как только я начинаю думать о ней, то уже не могу думать ни о чем другом. Моя трусость, из-за которой я не пришел. Инфантильность черных мыслей субботней ночью. Зачем принимать судьбу так пассивно? Я желаю сражаться прямо сейчас и добиться полной уверенности в победе, несмотря ни на какие препятствия. Я глубоко убежден, что это возможно. Может, Наездники больше никогда нами не заинтересуются? А эта беглая улыбка около ее дома тогда, в субботу, эта мгновенная вспышка — ведь это должно было показать мне, что за стеной страха в ней таятся такие же надежды. Она ждала от меня инициативы. А вместо этого я сидел дома.

В обед я иду к библиотеке, убежденный, что напрасно.

Но она там. Ходит вдоль ступенек, а ветер бьет по ее стройной фигурке. Я подхожу к ней.

Некоторое время она молчит. Наконец говорит:

— Привет.

— Извините за вчерашнее.

— Я долго вас ждала.

Я вздрагиваю.

— Я решил было, что не имеет смысла приходить. А затем снова передумал.

Она пытается выглядеть сердитой, но я знаю, что она рада видеть меня снова. Иначе зачем ей было приходить? Она не может скрыть внутреннее удовлетворение. Я тоже. Я указываю рукой на коктейль-бар.

— Выпьете дайкири? — говорю я.— В знак примирения.

— О'кей.

Сегодня бар переполнен, но мы находим свободную кабинку. Ее глаза сверкают, такой я ее еще не видел. Я ощущаю, что барьер внутри нее ломается.

— Вы меня уже меньше боитесь, Хэлен,— говорю я.

— Я никогда вас не боялась. Я боюсь того, что может случиться, если мы все же рискнем.

— Не бойтесь. Не надо.

— Я пытаюсь. Но иногда все мне кажется безнадежным. С тех пор как они прибыли сюда...

— Все равно мы можем попытаться жить, как нам хочется.

— Быть может.

— Мы обязаны. Давайте заключим соглашение, Хэлен. Долой мрачность. Долой беспокойство об ужасах, которые могут прийти. Договорились?

Пауза.

А затем ее прохладная рука накрывает мою.

— Договорились.

Мы допиваем заказанное, я даю кредитную карточку для оплаты, и мы выходим на улицу. Я хочу, чтобы она попросила меня не идти после обеда на работу, а пойти к ней. Ведь это неизбежно, она меня попросит, так пусть это случится как можно скорее.