Незнакомцы тут очень редки. Последним был я, полтора года назад. Одному богу известно, почему они приняли меня — наверно, из-за моего жалкого, по их понятиям, вида. Но этого чужака, если судить по разговорам, они убьют, как только увидят. На прошлой неделе Пол и Марта сочинили «Песнь чужака», а Марта два вечера подряд пел ее у костра. Песня тоже была на религиозном языке, так что я ни слова в ней не понял, но звучала она угрожающе.

Джинни — жена Марта. Сегодня днем она сумела хорошо рассмотреть чужака, когда ловила в реке сетью рыбу на обед.

— Он невысокий,— говорит она Зевсу.— Ниже любого нашего мужчины, но с большими мускулами, как у Гебравара.

Гебраваром Джинни зовет меня. Мужчины в племени сильны, но они, в отличие от меня, не «качали железо» еще с подросткового возраста. Мои мускулы их восхищают.

— Волосы у него желтые, а глаза серые. И он урод. Гадкий. Большая голова, большой плоский нос. Когда ходит, то плечи свисают, а голова опущена.— Джинни вздрагивает от отвращения.— Он похож на кабана. Настоящий зверь. Гоблин. Пытался украсть рыбу из сети. Но убежал, когда увидел меня.

Зевс слушает, хмурится, задает вопросы: говорил ли чужак что-нибудь, как был одет, раскрашивает ли он кожу? Потом поворачивается к Полу.

— Как думаешь, кто он такой?

— Дух,—отвечает Пол.

Эти люди повсюду видят духов, А Пол, бард племени, думает о них постоянно. Его поэмы полны духов. Ему кажется, что мир духов окружает людей со всех сторон.

— У духов серые глаза,— добавляет он.— У того человека глаза тоже серые.

— Да, возможно, он дух. Но какой дух?

— Что значит «какой»?

Глаза Зевса вспыхивают.

— Лучше слушай собственные песни! — рявкает он.— Неужели не понял? Вокруг нас бродит человек-стервятник. Или дух одного из них.

Все вскрикивают и что-то бормочут.

Я оборачиваюсь к Сэлли. Это моя женщина. Мой язык еще не поворачивается назвать ее женой, но по сути так оно и есть. Я зову ее Сэлли, потому что дома у меня была девушка с таким именем, на которой я собирался жениться.

Но это было далеко отсюда и в другой геологической эпохе.

Я спрашиваю Сэлли, кто такие люди-стервятники.

— Это очень древние люди. Они жили здесь, когда мы пришли в эти края. Но теперь они все умерли. Они...

Больше она ничего не успевает сказать, потому что внезапно надо мной нависает Зевс. Он всегда относился ко мне со смесью восхищения и сдерживаемого презрения, но сейчас я читаю в его глазах нечто новое.

— Есть дело, которое ты должен сделать для нас,— говорит он мне.— Чтобы отыскать чужака, нужен другой чужак. Вот твоя задача. Дух он или человек — мы должны узнать правду. И завтра ты пойдешь, отыщешь его и поймаешь. Понял? Ты пойдешь искать на рассвете и не вернешься, пока его не отыщешь.

Мне хочется что-то сказать, но губы отказываются шевелиться. Впрочем, мое молчание, кажется, вполне удовлетворяет Зевса. Он улыбается, кивает, резко поворачивается и выходит в ночь.

Все собираются возле меня, охваченные тем возбуждением; которое приходит, когда кого-то из твоих знакомых выбирают для совершения важного дела. Я никак не могу понять, завидуют они мне или же сочувствуют. Би Джи меня обнимает, Дэн-ни тыкает в плечо, Пол отстукивает нечто веселое на барабане. Марта извлекает из своего мешка зловеще острый каменный нож дюймов девяти длиной и вкладывает его мне в руку.

— Вот. Держи. Он может тебе пригодиться.

Я смотрю на нож так, словно у меня в руке живая граната.

— Слушай,— говорю я.— Я понятия не имею, как нужно выслеживать и ловить людей.

— Ерунда,— вставляет Би Джи.— Разве это трудно?

Би Джи — архитектор. Пол — поэт. Марта поет лучше Паваротги. Дэнни рисует и вырезает статуэтки. Я считаю их всех своими закадычными приятелями. Всех их с натяжкой можно назвать кроманьонцами. Но не меня.

Тем не менее они относятся ко мне как к соплеменнику. Мы пятеро — одна шайка-лейка. Без них я давно бы свихнулся. Потерявший все, отрезанный от всего, к чему я привык и что знал.

— Ты сильный и быстрый,— говорит Марти.— Справишься.

— И очень умный. Правда, по-своему,— поддакивает Пол.— Умнее его. Мы совсем за тебя не боимся.

Иногда они говорят со мной снисходительно, как с ребенком. Полагаю, я этого заслуживаю. В конце концов, каждый из них — умелая и талантливая личность, гордая плодами своего труда. Я в их глазах слегка слабоумный и до сих пор не могу к такому отношению привыкнуть, потому что дома — там, откуда я прибыл — меня тоже считали умелым и опытным.

— Идите со мной,— говорю я Марта.— Ты и Пол. Я сделаю все, что полагается, но хочу, чтобы вы были рядом.

— Нет,— отвечает Марти.— Ты пойдешь один.

— Би Джи? Дэнни?

— Нет,—отвечают они.

И их улыбки становятся натянутыми, а глаза ледяными. Внезапно мне перестает здесь нравиться. Быть может, мы и приятели, но идти я должен один. А может, я вообще неправильно понял ситуацию и мы вовсе не такие уж и большие приятели. Как бы то ни было, мне предстоит пройти своего рода тест. Или ритуал посвящения, инициацию.

Не знаю. Стоило мне начать думать, что они, за исключением нескольких пустяковых различий в обычаях и языках, точно такие же люди, как и мы, как я осознал, насколько они, в сущности, чужие. Не дикари, вовсе нет. Но они даже отдаленно не напоминают современных людей. Они нечто совершенно другое. Их тела и умы — чистейшие homo sapiens, но их и наши души разделяют двадцать тысяч лет.

— Расскажи мне о людях-стервятниках,— прошу я Сэлли.

— Они как животные,— отвечает она,— Они умеют разговаривать, но уханьем и хмыканьем. Они плохие охотники и едят всякую падаль, если найдут, или же крадут добычу у других.

— От них воняет отбросами,— добавляет Дэнни.— Как от старой кучи мусора, где все сгнило. И они не умеют рисовать или вырезать фигурки.

— А трахаются они вот так,— говорит Марти, хватает ближайшую женщину, ставит ее на четвереньки и изображает, будто заходит в нее сзади. Все смеются, гикают и притоптывают.

— Вот как они ходят,— продолжает урок Би Джи, горбится по-обезьяньи, шаркает ногами и бьет себя кулаками в грудь.

Мне еще много чего рассказывают об уродливых, грубых, тупых, вонючих и отвратительных людях-стервятниках. Какие они грязные, какие примитивные.

Как их беременные женщины носят ребенка в животе двенадцать или тринадцать месяцев и дети рождаются уже покрытыми шерстью и с полным ртом зубов. Все это древние байки, перелагаемые из поколения в поколение племенными бардами вроде Пола. Никто из них не видел стервятника своими глазами, но все дружно ненавидят.

— Они все мертвы,— поясняет Пол.— Мы убили их очень давно, когда перебрались сюда. Должно быть, возле нас бродит дух.

Конечно, я уже догадался, кто он такой. Я никакой не археолог. Я четвертый в нашей семье, закончивший Вест-Пойнтскую военную академию. Моя область — электроника, компьютеры, физика перемещений во времени.

Археологи развели такую запутанную политическую возню из-за права побывать в прошлом, что в результате никто из ни» не добился успеха, а отдуваться пришлось военным. Все же меня успели накачать сведениями по археологии в достаточной мере, чтобы я понял — стервятники есть те, кого мы называем неандертальцами, раса неудачников, проигравшая на скачках эволюции.

Выходит, здесь, в Европе эпохи ледникового периода, и в самом деле прошла война на уничтожение между тугодумами-стервятниками и умными homo sapiens. Но несколько проигравших, должно быть, уцелело, и один из них бог знает почему бродит теперь возле нашего поселка.

Теперь мне предстоит найти этого уродливого чужака и поймать его. Или, не исключено, убить. Этого ли от меня хочет Зевс? Обагрить мою голову кровью чужака? Да, они очень цивилизованное племя, хотя охотятся на огромных мохнатых мамонтов и строят дома из их костей. Настолько цивилизованное, что не хотят убивать сами, а посылают на грязную работенку меня.

— А я не думаю, что он стервятник,— говорит Дэнни.— Наверное, он пришел из Наз-Глесима. У людей там серые глаза. К тому же зачем духу понадобилась рыба?