— Сегодня по всей планете отменены коммунальные советы и конференции. Такое не каждый год бывает, — сказал Самир.
— Не каждый, — согласилась Лада. — По идее, где-то сегодня-завтра в Саду должна была быть сетевая конференция на тему: «Как всегда внезапно подобрался уборочный сезон».
— А знаешь, я даже рад такому перерыву. Все равно сегодня ничего не решат, но хотя бы можно будет отдохнуть от управления…
— А ты что, устаешь? — Лада, впрочем, кое-что за две недели знакомства успела уже подметить.
— Да понимаешь… Я художник. Да, знаю, нет такой профессии, но рисую я, по крайней мере, лучше марсианских бурильщиков и австралийских мелиораторов из кружка по интересам, не находишь? Вообще, по-моему, зря отменили профессиональное искусство. Вот со спортом профессиональным — понятно, он калечит человека физически и порядочно деформирует психику, упразднили — и правильно. А с живописью так почему? Я работаю четыре часа в день, плюс два часа трачу на управление производством и обществом — и не отвертишься ведь, никто за тебя ни работать, ни решать не будет. Четверть жизни я посвящаю общественно полезной деятельности. И что мне остается для того, чтобы сотворить шедевр, который будет волновать «тысячи лет миллионов сердца»?
— Остальные три четверти жизни, — улыбнулась Лада.
— Нет, постой. Спать я когда-то должен?
— Остается еще пять двенадцатых жизни. Не так уж мало.
— А гигиенические процедуры? — не отставал Самир
— Слушай, не занудствуй, а? — не выдержала Лада. — Хочешь сотворить шедевр — учись ходить немытым и нечесаным. У нас тоже был один такой, любил косить под чудака-профессора… — тут она осеклась.
— Нет, этих шести часов мне остро не хватает, я это чувствую. Может, не надо поминать про времена классовых обществ, но тогда труд людей искусства вознаграждался…
— А, вот оно что. Ты, хитрец, хочешь на чужом прибавочном продукте шедевры создавать? Знаешь, что мне чаще всего вспоминается, когда разговор заходит о профессиональном искусстве? Я стереофильм когда-то смотрела о нем. Там парень занимался тем, что собирал разный хлам — трупы животных, пластиковые контейнеры из-под воды, обертки, сломанные механизмы, комбинировал эти элементы в произвольном порядке, а затем плоды своего «труда» продавал за большие деньги. Тем и жил. Находились те, кто эту ерунду покупал, оценивал глубокомысленно, искал разные скрытые смыслы, называл искусством будущего, коллекционировал. Кстати, ты можешь точно так же попробовать — берешь генератор случайных цветов, запускаешь, получившуюся блямбу выставляешь в Сети под названием «Ну очень серьезный и глубокий шедевр» — вся публика твоя.
— Ну, это явные извращения. Было ведь и настоящее искусство, всегда было. И признавалось тоже…
— …После смерти создателей. Ты же сам должен знать, сколько художников умерло от голода, а после смерти их картины стоили целые состояния, которых у них не было при жизни. А что касается времени… У тебя, с нашей возрастающей продолжительностью жизни, его больше, чем у художников прошлого, даже если принять, что они ничем, кроме живописи, не занимались…
— Ладно-ладно, сдаюсь, я был неправ, — Самир подошел к ней сзади, обнял за плечи. Лада встала, обернулась к нему.
— Ты из-за этого сбежал на Периферию?
— Я просто ищу себя, — тихо ответил он. — Тебя-то я уже нашел.
— Интересное дело. Себя я ищу уже четвертый десяток лет, а ты вот за две недели управился…
Самир попробовал ее поцеловать, но Лада выскользнула из его объятий, отбежала к стене.
— Интересно, — лукаво наклонив голову вбок, спросила она. — Это время тебе пойдет в счет общественно-полезной работы или безвозвратно украденных у творчества минут?
— Кто-то из нас двоих — глупая дрянная девчонка, — деланно нахмурившись и надвигаясь на Ладу, сказал Самир. — Догадайся с трех раз — кто?
— Вот это мы сейчас и проверим, — она отступила к двери в спальные помещения.
Дальнейшие события были столь же приятны, сколь и предсказуемы.
Семнадцать лет назад, когда Самиру было три года, Лада сдала последние коммунарские экзамены. Проблема выбора пути в жизни для нее давно не стояла, она так сильно стремилась к своей цели, что даже сумела увлечь за собой двоих однокашников из интерната, с которыми и поселилась в Бюракане, крупнейшем физико-математическом центре Евразии, чтобы продолжить свое образование. Первый год было неплохо — горы и недалекое море, которые в детстве ей приходилось видеть лишь изредка, сменили зачастую печальные и невыразительные среднерусские пейзажи, наука все больше увлекала ее, оба партнера работали с ней по одной теме, и она мечтала уже о прочном союзе на многие годы, полагая, что главное в любви — общность интересов: чем она шире — тем любовь сильнее и долговечнее. Впрочем, скоро она почувствовала заметное отставание своих мужчин, потерю ими интереса к математике, а вскоре их союз распался. Это первое в жизни разочарование лишь побудило ее ко все более глубоким занятиям.
После эйфории первых десятилетий космической эпохи, когда полеты к другим планетам и звездам казались делом ближайшего будущего, интерес к космосу угас, благо проблем хватало и на Земле. Пресловутое «Silentium Universi» лишь подливало масла в огонь религиозных учений, в которых наличие иных цивилизаций не предусматривалось. И даже освободительные движения оказывались невольно в рядах противников прогресса. Отчасти из-за этого, отчасти потому, что и в первые годы Коммуны было не до межпланетных полетов, построить первую колонию на Марсе, а также добраться до самых дальних планет Солнечной Системы, в том числе Плутон-Харона, удалось лишь к тридцатым годам двадцать второго века. Дальше было некуда. Человечество словно доплыло до буйков на пляже и, судорожно вцепившись в эти вещественные границы дозволенного, остановилось, со страхом глядя в безмолвный и бесконечный океан. Конечно, проводились эксперименты с пространством в попытке обмануть его. Но микрочервоточины, существовавшие максимум наносекунды и поглощавшие в течение этого времени колоссальную энергию, не давали никакой надежды на то, что их удастся использовать для межзвездных перелетов или связи. Кто-то говорил об очевидной утопичности использования пробоев в пространстве, проводя аналогию с высокотемпературной сверхпроводимостью, идея которой некогда долго владела умами физиков. Следовало искать другие пути. Архаичное слово «звездолет» давно уже стало нелепым курьезом, люди поняли, что покорение Вселенной, если оно в принципе возможно, будет выглядеть совсем непохожим на экспансию человечества на Земле.
Об информационных червоточинах, так называемых «дырках Тилака», Лада узнала во время производственной практики, лет в тринадцать. Ее куратор, сотрудник вычислительного центра, имевший некогда отношение к экспериментам со сверхпространственными перемещениями, указал ей на полузабытую гипотезу только ради того, чтобы увлечь способную девушку наукой. Действительно, «дырки Тилака» были очень занимательной штукой, и возможности, которые они давали, оказывались захватывающими. Возможность подачи сигналов разумным существам с других звезд, при предполагаемой психозоической плотности Вселенной, оказалась неосуществимой на данном уровне развития техники. Возможность более оперативного сбора информации о других звездных системах — автоматические зонды, запущенные к Проксиме Центавра, вернутся еще очень не скоро, если вообще вернутся. Наконец — но это, правда, в совсем отдаленной перспективе — возможность переброса на гигантские расстояния разумных существ. Правда, старый ученый так и не понял, насколько глубоко его идея засела в голове ученицы — так, что спустя годы она принялась за ее реализацию со всей самоотдачей, на какую только способна юность.
В Бюракане Лада сгоряча принялась одолевать сразу несколько далеких друг от друга разделов математики. Потом одумалась, начала вдумчивый и выборочный поиск. В научном центре многие воспринимали ее так, как в прежние времена относились к дилетантам, ищущим элементарное доказательство большой теоремы Ферма — слишком многих прикладников успели разочаровать пресловутые дыры в пространстве. Кто-то сожалел о том, что талантливая девушка занимается ерундой, и лишь гениальный Сурен Налбадян, тогда еще живой, но уже невероятно старый астрофизик, заметив некогда ее отчаянный спор в местной сети с уймой скептиков со всего Бюракана, поддержал Ладу, дав разумный совет: собирать свою команду, дабы не ограничиваться частностями в решении столь масштабной проблемы.
