Водитель попытался было покрыть меня матом, но, сообразив, в каком я состоянии, взялся отвезти домой. Где я и просидела до открытия метро, а утром вернулась на работу задолго до прихода смены и первых уборщиц.

– Ну и гады же вломились сюда ночью, ну и козлы вонючие! – сообщила тетя Зина уборщица после того, как они с пришедшим на смену вахтером вернулись со второго этажа, куда я их отправила поглядеть на результаты ночного происшествия.

– Да уж, хорошими людьми не назовешь, – вторила я ей, попивая заваренный специально для меня чай с мятой.

– Да какими хорошими, срань мерзкая! – разорялась Зина. – Ты не видела, они же всю лестницу обпоносили, дристуны проклятые! Как хотите, а я дерьмо убирать не собираюсь!

Хорошо, что ночью я не отправилась лично проверять второй этаж. С моей везучестью непременно вляпалась бы.

О нашем поколении говорят – поколение дворников и сторожей. Художница Настя Нелюбина[16] рассказывала, как, поступая в Академию художеств, была вынуждена устроиться на работу, поскольку по закону все должны были трудиться и начинающие художники не исключение.

Это мне несказанно повезло: два года практики отработала, а дальше началась перестройка, когда каждый сам за себя. А у них тогда это было строго.

Посоветовавшись со знакомыми, Настя выяснила, что очень многие из поступающих в академию и студентов работали во вневедомственной охране.

Работенка непыльная, особенно если дежурить выпадало по ночам, а не сутки через трое. Сутки – скукотища. Сидишь и смотришь за входящими и выходящими сотрудниками. Ни выскочить, ни отлучиться, ни в гости кого пригласить.

– Другое дело ночное дежурство! Приходишь вечером, выпроваживаешь весь народ, закрываешься, и спи спокойно в кабинете главного на удобном диванчике, – с благодушной улыбкой рассказывает Настя. – Не любишь спать без удобств – не поленись приносить с собой подушку и одеяло.

Кабинет шефа – это вам не грязная клетушка охранника, кабинет начальника во все времена – это чистота и набитый продуктами холодильник, откуда всегда можно отрезать тонкие ломтики вкуснятинки, это банка растворимого кофе и иногда сгущенка. Это телефон, по которому можно всласть потрепаться с подругами.

Насте же еще больше повезло – ей досталось охранять Дворец бракосочетания! Высокие расписные потолки, карельская береза, ковры, красивая дворцовая мебель. Невольно представляешь себя хозяйкой всего этого великолепия. А разве хозяйка может без свиты?! А разве можно представить себе дворец без праздничных балов?!

Чуть ли не с самого первого дня «трудовой вахты» художница начала приглашать в «свои» новые апартаменты друзей. Собственно, находился дворец аккурат напротив Академии художеств. Что называется, сам бог велел.

Когда же были с успехом сданы все экзамены и Настя окончательно выяснила, что действительно принята, ее душа потребовала простора и безумств. И в ночь после сдачи экзаменов дворец Нелюбиной принимал дорогих гостей.

Притащившие с собой пиво и вино студенты весело отплясывали рок-н-рол на дорогущих коврах, время от времени целуясь в роскошных креслах и манерно стряхивая на пол пепел с папирос.

В разгар веселья прозвонил телефон, и уже слегка пьяная и счастливая Настя услышала голос начальника ВОХР.

– Ты что, Нелюбина, с ума сошла?! Что там у тебя происходит? К тебе сейчас едет проверяющая комиссия. А у тебя все окна горят, как на празднике, музыка на всю ивановскую и в окнах танцующие тени. Быстро убирай всех своих гостей и туши свет!

Точно так же как, согласно народной мудрости, «быстро поднятое приравнивается к неупавшему», спешно упакованные в шкафы и кладовки студенты за присутствующих на охраняемом объекте не считаются.

За несколько минут могущие стоять на ногах гости покинули здание, те же, кто на момент приезда проверки уже достаточно «устал», были рассованы кто куда.

Точно по волшебству во всем дворце вырубился свет, и одинокие прохожие, наблюдавшие странные пляски призраков, могли только креститься, думая, что им померещился ночной бал пьяных рок-н-рольщиков.

Так получилось, что я всю жизнь пишу стихи. Странно слышать, но что поделаешь, это так. Мама говорит, что я практически начала говорить стихами и до сих пор не могу и не хочу останавливаться.

Это было в 1993 году. В то время появилось множество различных изданий, и я решилась наконец-то отнести мои творения в одно из них. На самом деле ломилась я одновременно в несколько бульварных газетенок, но газета «Алло», состоящая почти из одних стихов с портретами авторов, вызывала наибольшее расположение.

Я созвонилась с редактриссой и уже вскоре отнесла ей подборку, получив в подарок парочку свежих номеров. Поначалу я думала, что ждать придется долго, но редактрисса перезвонила буквально через три дня.

– Я прочитала всю вашу подборку, – начала она с неоправданным напором. – И я в ужасе! Я в шоке! Это же… это же полное говно!

И, переведя дыхание:

– Это верлибр!

Я ошеломленно молчала.

– Не знаю, что и делать с вашими стихами, – продолжила уже спокойнее редактрисса. – У меня все авторы классики, они пишут правильные, традиционные, классические стихи! А вы?! Я не могу поставить вас рядом ни с одним из них!

– Ну и дайте тогда мне разворот, – нашлась я и собралась уже было, обидевшись, грохнуть трубку, как вдруг моя собеседница заговорила с неожиданной мягкостью.

– Разворот? А ведь вы совершенно правы, разворот – это идея! Разворот мы вам и дадим, всем по одной странице, а вам целых две, и мучиться, с кем вас поставить, не придется.

Забавное получилось сочетание с одной стороны, стихи полное говно, то бишь – верлибр, с другой – разворот в литературной газете, даже больше, чем у иных «классиков».

Новый номер газеты «Алло» и новые же странности.

Редактрисса: Я не хотела печатать вашу новую подборку. Она мне вообще не понравилась.

Я (держа в руках авторские экземпляры): Так почему же напечатали?

Подобные разговоры с редактором не редкость, и я терпеливо жду подвоха.

Редактор: Почему? А мне вбилась в голову ваша строка: «А скрипач, он может не выдержать, а скрипач, он многое выстрадал». Втемяшилась и играет, как заезженная пластинка. День играла. Спать легла – снова играет. На следующее утро не отстает: «А скрипач, он может не выдержать, а скрипач, он многое выстрадал».

Обратилась к знакомому психологу. Он говорит: «Нужно позволить навязчивой идее реализоваться, воплотиться в жизнь». Вот и напечатала, чтобы от чертовщины избавиться.

Нужно будет познакомиться с этим психологом, вообще, нужно сойтись с каким-нибудь неглупым психологом, имеющим дело с известными редакторами, и взять его в долю, – решаю я.

Это было удивительное время, когда можно было придти в Дом культуры, представиться руководителем курсов или желающим открыть свой театр режиссером, и тебе предоставляли помещение! Не на один день – на месяцы или даже годы. Тебя вписывали в расписание, и в назначенный день и час вахтер выдавал заветные ключи. Никто не заговаривал ни о какой оплате, слово «аренда», конечно, знали, но оно было неприменимо еще к понятию «культура». Дома же культуры обязывали заниматься культурно-просветительской деятельностью или хотя бы содержать на своем бюджете бесплатные кружки и студии.

Точнее, если речь шла об аренде зала под дискотеку, на которую придут люди по входным билетам, или платные курсы, – тогда конечно, но… общество еще сохраняло социалистические нормы, согласно которым человек имел право на культурный досуг. Самодеятельность ли, кружок шитья, клуб здоровья… каждый вправе выбрать увлечение на свой вкус. И ведь было из чего выбирать!