Теперь я вообще не знаю, где что находится. Даже всякие мелочи, имеющие отношение к бизнесу. Швыряю бумаги в выдвижной ящик. Иногда сначала их комкаю. Ношу слишком длинные рубашки. Часто чувствую запахи собственного тела. Походка у меня не та, что прежде.

Это странно, потому что в той, другой жизни я осознавал, что существуют мужчины, которые стали одержимы женщиной, живым телом конкретной женщины. Но думал, что такие мужчины ближе к животным, что они более примитивны в своей пылкости и неистовстве. Я же был человеком с трезвым рассудком. Люди не отпускали скабрезных шуточек в моем присутствии. Во мне была какая-то строгость. И достоинство.

Теперь я одержим и теперь знаю, что наиболее часто подвержен таким тепловым катастрофам именно тот тип мужчин, к которым принадлежу я. А это мужчина, который каким-то образом перескочил через детство, родившись серьезным мальчиком, который всегда был первым в постижении наук и склонным к проповедничеству, подумывая о сане священника, но стал бухгалтером, кассиром в банке, учителем или актуарием. Такая холодность подсознательно стремится к теплу. Дух стремится к телу. Лед ищет пламя.

Теперь я забываюсь тяжелым сном, тяготею к беспорядку и требую жестокости. В унижении я ищу все более глубокой пропасти, все более сгущающегося мрака. Желания смерти. Потому что конечная функция пламени — сжигать без остатка. Я вижу себя со стороны, все то, что происходит, и мне наплевать. Я не что иное, как функция. И через функцию ищу смерти.

День выдался теплый. Они купались. Я долго буксировал водные лыжи за моторной лодкой, следил за счетом и судил, когда они играли в крокет. Они напились. Пол — больше всех. Когда им не нравилось принятое решение, они игнорировали мои слова. Уилма переоделась для игры в пляжный костюм из хлопчатобумажной ткани. Я наблюдал за ее телом, когда она ходила, когда наклонялась и ударяла по мячу, когда поворачивалась, чтобы посмотреть за чьей-нибудь игрой. Один раз, когда я встал слишком близко, она размахнулась молотком назад и ударила меня сбоку по колену, деревом по кости. Это было больно. Уилма принялась многословно извиняться. Все знали, что она сделала это нарочно, но молчали. Я чувствовал их презрение, оно обдавало с головы до ног, но мне это нравилось. Потом они забыли. Через некоторое время боль прошла. Я снова встал близко, но Уилма посмотрела понимающе и больше меня не ударила. Потому что знала, что я хотел от нее именно этого.

Лишь позже, много позже я осознал, что уже давно не видел Ноэль. Куда-то подевалась моторная лодка. Я разыскал Уилму и спросил ее — не видела ли она Ноэль. Уилма сказала, что Стив Уинсан уплыл с ней на одной из моторных лодок, уже давно. Тогда я понял — Уинсан посчитал, что он выбрал оружие. Меня это рассмешило.

Я сидел в одиночестве и смотрел на озеро. Не было ни одной движущейся лодки. Я думал о другом человеке, которым когда-то был. О человеке, который, возможно, попытался бы убить Уинсана. Но Ноэль уже не была той девушкой, которую я когда-то знал. Она вольна поступать как ее душе угодно. Я мог предупредить ее относительно Уинсана, как предупредил бы любую симпатичную незнакомку, увидев, что та слишком сближается с ним. Я представил себе, как он ее соблазняет. Рисовал в своем воображении яркие картины, пытаясь вызвать в себе какие-то отголоски злости, какую-то толику сожаления, какие-то болезненные уколы. Но ничего этого не нашел.

Я пробыл там долго. В конце концов увидел подплывающую лодку. Она показалась из-за дальнего острова. Уже смеркалось. Я захотел узнать, что к чему, из беспристрастного любопытства, поэтому сошел по ступенькам на причал, а когда шум от лодки прекратился, спокойно спросил, где они были. Ее ответ был грубым, что ей не свойственно, и недвусмысленным. Так что теперь я все знал. Даже в полутьме у Уинсана был смущенный, виноватый вид. Я ушел, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Услышал, как он просит ее говорить потише. Для меня это не значило ровным счетом ничего. Итак, у меня отняли еще одну вещь. И я еще на один шаг приблизился к смерти.

В ту ночь они купались. Они все были там, за исключением Пола, и все опять изрядно захмелевшие. Ноэль, с ее новообретенной свободой, смеялась слишком много и с какими-то странными нотками в голосе. Мне не хотелось купаться. Я сидел на причале, чтобы находиться поближе к ним. Они решили купаться без одежды. Стив сходил и выключил освещение. А несколько мгновений спустя снова включил, на секунду, так что они все застыли в слепящей белизне на фоне ночи. Ноэль как раз вылезала из своего купальника. Потом ее тоненькая фигурка исчезла, медленно растворившись у меня перед глазами. Это создало у меня странное ощущение. Его трудно описать. Очень похоже на то, что вы чувствуете, когда, отправившись в поездку, вдруг притормаживаете машину в полной уверенности, будто что-то забыли. Только вот что именно — вспомнить не можете. Потом пожимаете плечами, давите на педаль газа и говорите себе — ничего важного, ничего такого, что нельзя было бы заменить, куда бы вы ни ехали.

Они купались и кричали, расхрабрившись, вели себя с нарочитой разнузданностью людей, которые ошибочно принимают глупость за смелость.

Я встал и молча, быстро, задыхаясь, пошел на самый конец причала. Мои глаза привыкли к ночи, и там я увидел белое тело Уилмы, почти светящееся в воде при слабом свете звезд. Интересно, подумал я, видит ли она мой силуэт на фоне звездного неба? Оттуда, с причала, я не мог дотянуться до ее горла. Но...

Ничего страшнее мне еще не приходилось переживать. Уилма была самой чудесной женщиной на свете. Никто, кроме меня, ее не понимал. Они не знали, какая она. Никто из них. Судя по их поведению, они даже могли посмеиваться над случившимся.

Как будто их это обрадовало. Как будто вообще ничего не произошло.

Я поцарапала бедро, когда забиралась на причал, и какую-то минуту не могла сообразить, где оставила халат. Я знала, что вот-вот включат освещение. И, честно говоря, была в ужасе. Не оттого, что окажусь на свету, а от этой темноты, в которой ничего нельзя найти, от этого чувства, будто что-то преследует тебя в ночи. Но я нашла его и просто потуже затянула пояс, когда включили освещение. Огни слепят, если до этого вы находились в темноте. Когда зрение вернулось ко мне, я отыскала свой купальник, скомкала его и завернула в полотенце.

Это ужасно, но в глубине души я все это время знала, что с нею что-то случится, что она умрет. Потому что у меня всегда так бывает: если происходит что-то хорошее, для меня это вскоре обернется чем-нибудь плохим. Вроде того, как я считала, что Пол замечательный, пока он не начал изводить меня своей безумной ревностью.

Именно когда нам было так весело, это должно было случиться с Уилмой, лучшей моей подругой из всех, которые у меня когда-либо были. Я подумала о ней, оставшейся под этой черной водой, и у меня тут же полились слезы. Они так и брызнули из меня, когда я представила ее там. Это даже хуже того, как совсем внезапно умерла моя сестра. Мы даже не знали, что она по-настоящему больна. Слегла в постель с головной болью, а утром оказалась мертвой. Как это там однажды сказала Уилма? Мы обе прошли через лишения, поэтому так и похожи. Забавно, но мы настолько сильно походили друг на друга, что могли бы носить одну и ту же одежду. Ее вещи только совсем чуть-чуть великоваты мне в бедрах и груди. Но она ведь была старше — такое вполне можно ожидать с возрастом. Хотя и не была толстой. Просто крепкая. И, если честно, в тот день, когда мы дурачились и я примеряла ее одежду, она выглядела моложе меня.

Как я уже говорила, мне никогда не сыскать лучшей, более верной подруги на всем белом свете.

Я стояла там и думала, что мое сердце вот-вот разорвется, но очень скоро Пол спустился и стал всеми командовать. Так, будто мог сорвать с этого какой-то большой куш. Они уплыли на лодке — Рэнди держал фонарь, а они трое — Пол, Стив и Гил — принялись нырять за ней, как будто от этого мог быть какой-то толк. Прошло слишком много времени, и я знала, что Уилма там, внизу, и знала, что она мертва. Я повторяла это снова и снова: мертва, мертва, мертва. У меня никак не получалось соотнести это с Уилмой. Она была самой живой из всех.