На каждом совещании бледные доктора-герои докладывали нам всё новые истории болезни. Вот вам один показательный пример. Пятнадцатилетний мальчик попал в отделение скорой помощи, его родители были вне себя от ужаса. У сына, вопили они, Шук-Йон. Мальчик был бледный, испуганный и крепко держался за свой пенис. Он услышал о Шук-Йон в школе, а до этого съел за завтраком немного паштета, в котором была свинина. В уборной ему показалось, будто его член очень уменьшился, и он решил, что заболел. С криками мальчик бросился к родителям, а те — с криками — к врачу. Там его хотя бы могут накачать успокоительным и в меру сил обнадёжить, если, конечно, он и его родители достигли той эволюционной стадии, когда начинаешь мыслить разумно; что, увы, далеко не факт. Ну вот, как я уже сказал, мы с Ламбитусом понятия не имели, что делать, дабы покончить с массовой истерией. Фрейдисты пали один за другим, и даже Нэш, который возглавлял группу спасения, увы, был помещён в больницу и вынужден принимать сильные успокоительные препараты. У него, насколько я понимаю, исчезла сопротивляемость к заразе, называемой Коро, и он почти поверил… ладно, неважно. Как бы то ни было, все мы в глубине души будто бы развлекались, правда довольно жестоким образом. Но нам никакими силами не удавалось хотя бы на шаг продвинуться вперёд. Время шло, вскоре должен был начаться сезон дождей. И тут не выдержал Ламбитус, человек с железными нервами, без воображения, как положено представителю дипломатической элиты. По утрам он стал проводить много времени в душе, обследуя себя на предмет болезни. Я заподозрил его в том, что он предполагает… В общем, положение отчаянное. Ночь за ночью я просиживал, убивая шлёпанцем гигантских москитов и раздумывая над вставшей передо мной проблемой.
Наконец я дошёл до того, что принял решение вернуться и признать нашу миссию провалившейся, когда — всё-таки это удивительно: Нэш должен знать, почему такое происходит, — нас спасло воспоминание из моей юности. Вам, верно, известно, что когда мы с графиней обручились, то отправились в кругосветное путешествие; она сказала, что хочет познать меня на всех континентах, прежде чем окончательно решит, выходить ей за меня замуж или не выходить, — что ж, ничего другого мне не оставалось. Это ещё не был медовый месяц, но и, вне сомнений, не совсем бесполезное времяпрепровождение. Графиня всерьёз занималась ботаникой, а я тогда уже работал над сравнительным анализом восточных и западных фольклорных символов плодородия. Попутешествовав некоторое время, мы оказались в Малайе и целый месяц прожили на одной из плантаций. Из забытых закромов памяти неожиданно выплыл Тунк — божок, ответственный за плодородие и, кстати, за теперешнее перенаселение в тех местах; его глиняное изображение вешали на дверях. Я вспомнил о нём очень ясно, как бывает с давно забытым сном, и тотчас решил, что надо воспользоваться помощью божка в противостоянии общенациональному (как казалось тогда) исчезновению малайских пенисов.
— Помните, — вдруг спросил Карадок, — рассказ Сиппла о его борьбе с Коро? В «Нае», сто лет назад.
Естественно, я помнил.
— Ужасно было бы, — с важностью произнёс Баньюбула, — действительно ужасно, если бы это распространилось и в Англии тоже. Могло бы пасть правительство — поверьте мне, с Коро так уже бывало. И уж тут-то наш маленький Тунк не справился бы, потому что в него никто бы не поверил. Итак, подвожу черту под сей странной историей: я разбудил Ламбитуса и, ни на что не надеясь, сообщил ему о своём плане. Так как Ламбитус был готов схватиться за любую соломинку, то с энтузиазмом поддержал меня. Я раздобыл несколько ex-voto[42], несколько шёлковых картинок, зачем-то изготовленных Британским советом, и стал думать. Через полчаса у меня уже было довольно грубое изображение, которое, если воплотить его в розовато-лиловых тонах (кстати, национальный цвет), могло бы привлечь к себе несчастных.
Мы позвонили Джулиану и послали ему образец. Мы предлагали распространять амулет бесплатно, возможно, разбрасывая его с воздуха, однако, как всегда, Джулиан с его острым умом решил проблему иначе. Амулет не будет представлять никакой ценности, если за него не придётся платить, сказал он, и мне пришлось с ним согласиться. Лишь несколько тысяч подлежали раздаче в больницах, а остальные — около четырёх миллионов для начала — решено было выбросить на рынок, чтобы предупредить подобную акцию католиков. Более того, он предложил нам один процент доходов, что было очень мило с его стороны и что сделало нас обоих весьма богатыми людьми. Итак, Коро в конце концов взяли под контроль благодаря Тунку. Должен признаться, я сохранил самые добрые чувства к божку и ношу его как амулет на цепочке для часов — хотя, видит Бог, в моём возрасте…
Вещая таким образом, граф вытащил новую и очень дорогую золотую цепочку и продемонстрировал нам своего божка.
— Прелестная эмблемка, правда? — с нарочитой скромностью спросил он.
— А почему европейскими буквами?
— Там больше ценят чужое колдовство. Этот вариант был для раздачи в больницах. А в продажу пошёл другой. Нас немного беспокоили религиозные чувства, но все остались довольны.
Вздохнув при воспоминании о своих грандиозных приключениях, Баньюбула посмотрел на новенькие золотые часы, висевшие на цепочке.
— У меня совещание, — сказал он. — Пора бежать. Карадок, в шесть встречаемся в самолёте. Не опоздайте и не потеряйте билет. — Потом, уже на бегу, он помахал нам и приостановился, чтобы бросить через плечо: — Надеюсь повидаться в Лондоне.
Карадок вылил в чашку остатки чая и допил его.
— Правда, потрясающе, как люди находят себя? — Мы не могли не заметить, что это прозвучало немного сентенциозно, увы. Выбравшись из своего кокона, Баньюбула стал наконец бабочкой, какой он всегда был, великолепным «павлиньим глазом», и широко расправил крылья.
— Понимаете, — сказал Карадок, кусочком кекса размазывая по тарелке масло, — больше ничего и не нужно. Не нужно больше, но и меньше тоже не надо.
Наступило время расставания, и мы с неохотой покинули Карадока, радуясь хотя бы тому, что отыскали его среди живых. Мы немного поговорили с ним о его бумагах, афоризмах и записях — ну и, конечно же, о том, как мы с Вайбартом попали впросак, пытаясь упорядочить наследие почётного покойника. От души посмеявшись, он вытер рукавом слёзы на глазах.
— Нельзя так с так называемыми мертвецами, никак нельзя, — сказал он. — В общем-то, это я виноват. Нечего оставлять за собой столько мусора. Но тогда я ещё не знал, что сначала надо всё привести в порядок, а потом уж умирать, или не будет тебе, мёртвому, покоя, метафорически говоря. Прошу великодушно меня простить. В следующий раз будет иначе, когда я умру по-настоящему. Вот увидите — ни пылиночки, ни сориночки. Всё будет гладким, как яйцо, помяните моё слово. Ни удара, ни грубого слова не останется — все записи будут сожжены или стёрты.
Он проводил нас, шагая размашисто и неуклюже, до стоянки и в тумане помахал на прощание рукой. Когда мы заворачивали за угол, я обернулся и поднял кулаки большими пальцами вверх, на что он повторил мой жест. Уже начали зажигаться фонари, потому что было туманно и сыро, и по невозмутимым проспектам катили, покачиваясь, освещённые трамваи.
— У меня голова идёт кругом, — признался я, — от удивления.
Бенедикта легко коснулась моего колена и на мгновение сжала его, прежде чем вновь сосредоточиться на зигзагах приозёрной дороги.
— Не исключено, у тебя был контакт с Коро, — сказала она.
— Не исключено.
— Надо будет попросить амулет у фирмы.
— Надо. Ни в чём нельзя быть уверенным в этом мире; даже такие невинные люди, как Сиппл, вполне могут обмишулиться.
Тьма быстро густела, и вскоре я уже дремал в кресле, время от времени просыпаясь, чтобы взглянуть на ряд освещённых показателей на панели.
