Фомин бросил предостерегающий взгляд на «немцев», которых явно не устраивала чрезмерная, по их мнению, догадливость русского офицера. Тогда он решился на риск:
— Вы правы, капитан. Позвольте представить вам доверенных офицеров кронпринца Вильгельма-Фридриха, направленных в Россию для спасения его императорского величества Михаила Александровича, — Фомин специально выделил императорский титул и бросил обжигающий взгляд на своих. Те сразу подтянулись, что-то сообразив. — Ваш спаситель и вызволитель Германского Генерального штаба гауптман Андреас фон Путт. Извольте уважать этого смелого офицера и не помышляйте о продолжении войны. У нас один враг в это время, враг, одинаково опасный и для России, и для Германии. Ибо он несет крушение прежней жизни. К сожалению, в Германии немногие осознали, насколько опасен большевизм, и слишком поздно стали предпринимать меры, стараясь исправить положение. Ведь именно Германия выпустила год назад этого смертоносного джинна, который начал разлагать и ее армию, и народ.
— Данке шен, герр гауптман, — Сухинов четко наклонил голову, — я отдаю вам должное. Когда многие русские забыли о своем долге и присяге, вы стараетесь спасти русского императора. И я очень признателен вам за свое собственное спасение.
— Пустое, коллега. Не стоит благодарности. Я только выполнял свой нравственный долг. И скажу вам прямо — у меня есть веские причины воевать против большевиков.
Фомин испытал острое желание протереть глаза. За какие-то доли секунды прежний Путт исчез напрочь, и вместо него стоял аристократичный прусский офицер, с которыми он общался в двадцатых годах в Казанской танковой школе. И даже наклон головы гауптмана был такой же — чуточку снисходительный, с определенной долей превосходства. Одеть на него сейчас германскую форму вместо кожанки, вставить в глаз монокль и дать в руки стек — не отличит даже опытный контрразведчик.
И неожиданно Фомин понял — это раньше Путт лицедействовал. Теперь он предстал в настоящей, подлинной шкуре, из которой так и лезла спесь и голубая кровь длинного поколения предков, начиная от рыцарей-крестоносцев Тевтонского ордена братства Святой Марии и кончая лучшими офицерами германской армии времен Садовой и Седана.
«А ведь его отец служил в военной разведке Рейхсвера. А туда брали исключительно офицеров генерального штаба, элиту армии, — запоздало подумал Фомин и покачал головой. — Аристократ гребаный, но каков лицедей, театр по нему давно плачет!»
Только мысли пришлось сразу же отринуть, наступила очередь представлять Шмайсера, и Фомин решил несколько откорректировать его судьбу.
— Оберлейтенант Фридрих Шмайсер. К великому нашему сожалению, из-за морганатических обстоятельств сей доблестный офицер не может носить баронский титул, который мог принадлежать ему по полному праву. Но в своем дружеском кругу мы уже привыкли называть его бароном.
— Большое спасибо вам, барон, — Сухинов искренне, с неожиданной теплотой пожал руку Шмайсеру, даже хотел его обнять, но остановился.
Почему-то Шмайсер всегда притягивал к себе людей, относившихся к нему с искренней симпатией. Понятное дело, что враги не в счет, они имели совершенно иное мнение. Радист же принял новый для себя чин невозмутимо, с уверенностью трудяги-немца, что знает свое дело до мельчайших деталей, но совершенно невежественен в других областях.
Фомину даже показалось, что Шмайсер с нескрываемым облегчением отнесся к своему новому статусу «рыцаря, лишенного наследства». Судя по всему, аристократическая приставка «фон» с баронским титулом, которой щедро по любому случаю в «прошлой» жизни награждал его Путт, сильно тяготила его даже в шутейных разговорах.
— Господа, вы воевали на Восточном фронте или на Западном? — Не успел Сухинов задать этот вопрос, а Шмайсер открыть рот для ответа, как Фомин тут же вмешался.
— Господа офицеры провели всю войну в одной из африканских колоний. И лишь месяц назад прибыли оттуда.
Фомин улыбнулся несколько ошарашенным «немцам», а штабс-капитан, как ему показалось, вздохнул с нескрываемым облегчением. Да оно и понятно — психологически трудно дружить с человеком, который раньше мог воевать против тебя и твоей страны. А так — Африка, она большая, и почти все русские офицеры, за исключением очень немногих, которых можно пересчитать по пальцам, не имели абсолютно никакого представления о том, что же там всю войну происходило. Слишком далек от России Черный континент, да и боев там практически не было, так, гонялись друг за другом по джунглям немцы с англичанами. Какая уж тут война…
— A-а. Вот почему вы такие загорелые. А я-то думал… — Однако капитан не стал излагать свои соображения, пробормотал тихонько, как бы про себя: — Понятно теперь.
Что ему стало понятным, Фомин благоразумно уточнять не стал. Он отправил Шмайсера на переноску трупов, в помощь казаку, Максимову и мальчишкам-кадетам, а сам отошел с Путтом в сторону, за высокий кузов «Бюссинга».
— Не смотри на меня так, Андрей. Вы о жизни в этом времени ни хрена не знаете. Вот и пришлось вас легализовать. Мало того, что германцами стали, так из Африки прибыли, где провели долгое время, а соответственно, отстали от жизни и не в курсе происходящего. И то, что неизбежно вызвало бы подозрения окружающих, сейчас вам сойдет с рук. И еще одно — на гильзах и оружии советская маркировка, а потому отвечайте, если допекут расспросами, что все делается в Германии специально для поддержки большевиков в Москве. Оттого и звезды собачат, клеймо победившего большевизма. Но сие есть тайна, никому не известная. Об остальном молчок.
Фомин сплюнут и настороженно посмотрел кругом. Нет, все занимались делом — здоровые таскали мертвяков в кусты, а штабс-капитан складировал трофейное вооружение и патроны.
— И еще одно. Пусть Шмайсер немедленно займется с офицером — нам нужен опытный пулеметчик к ДШК. С его хромой ногой можно из кузова стрелять, мешать не будет. А ты мальчишками займись — четверть часа дам, не больше. Иди, позови ко мне, дело к ним есть. На повозку усадить надобно, в город отогнать сейчас же. Да, будь построже. Но вначале трупы спрячьте, а я здесь чуток посижу, сердечко колотится, да маленько подумаю — кое в чем приготовиться надо. Меня еще встреча с самим собой ждет.
— Вы хотите их всех взять?
— Да. Императору нужна охрана. Да и «Бюссингу» тоже. Забыл, что нас Чека давно дожидается?
— Не забыл. Запамятовал, — Путт отмахнулся. — Слушай, Федотыч, что-то ты какой-то смурной? Как будто и не спал сегодня? Все нормально?
— Да! — Фомин наигранно весело улыбнулся. — Все нормально, Андрей! Я в порядке! Иди! Потом поговорим!
— Ладно, пошел я.
Оставшись один, Фомин живо присел на корточки, опершись спиной об железное колесо.
«В гробу я видал такие сновидения! Тьфу ты! — Он потер шею и незаметно поплевал через левое плечо. — Прости Господи! До сих пор кажется, что рот полный волос! Приснится же такая гадость!»
Он быстро скользнул еще раз глазами по сторонам и, убедившись, что за ним никто не смотрит, присел за колесом. Достав из-за пазухи небольшой сверточек, Фомин развернул его и извлек золотой медальон.
— Вот ведь! — он грустно вздохнул. — Кто бы знал, что он мне когда-нибудь пригодится!
Фомин нажал на пружинку и достал из тайника пожелтевший от времени листок. В который раз перечитал, аккуратно сложил назад и бережно убрал в нагрудный карман танкового комбинезона, поддетого под флотский бушлат. Застегнув клапан, Фомин тихонько пробормотал себе под нос:
— Главное — ничего не перепутать…
Часть четвертая
Зов Марены
Глава первая
Пермь, 12–13 июня 1918 года
«Бюссинг» трясся по пыльной дороге, проезжая мимо столь же пыльных домов предместья. В этой части Перми Фомин никогда не был, а потому с любопытством рассматривал окрестности.
