– Да. А теперь скажи: нельзя ли кое-что сделать с этими фотографиями?

– Смотря что.

– Можешь сделать с них новые негативы и более четкие снимки?

– Слушай, Макги, из дерьма конфетку не сделаешь. Восстановить первоначальное качество я не могу. Попытаюсь сделать их более контрастными и подправить слегка эти засветки, но, если фокус был плохо установлен, четкости не прибавишь.

Он достал фотоаппарат и хорошую пленку. Принявшись за дело с видимой неохотой, он постепенно втянулся. Я с удовольствием наблюдал за ним. Всегда приятно следить за работой мастера. Когда он проявил негативы, Дорис пригласила нас поужинать. Гейб развесил негативы сушиться, и мы отправились в дом. Няня как раз укладывала детей спать. Старшие, едва державшиеся на ногах от усталости, заглянули к нам, чтобы как благовоспитанные дети пожелать доброй ночи. Дорис подала к столу традиционные блюда китайско-гавайской кухни собственного приготовления – бифштексы, печеную картошку и салат. Сидя перед большим камином, в котором неярко горел огонь, мы покритиковали Государственный департамент, обсудили необходимость упрощения системы налогообложения, прикинули, что неплохо бы снести половину построек во Флориде и застроить ее заново, с большим вкусом.

После ужина мы вернулись к работе. Гейб помещал каждый негатив по очереди в увеличитель и фокусировал его на основе, а потом выполнял мои указания: вырезал кусочек маскировочной бумаги, чтобы закрыть лицо Лайзы Дин, затем, манипулируя выдержкой, позволявшей ему что-то затенить, а что-то, наоборот, сделать ярче, он выделял лица других. И вот наконец в руках у меня оказались четырнадцать прекрасных снимков на плотной бумаге. Некоторые групповые фотографии пришлось продублировать с незначительными изменениями, по очереди выделяя каждого из изображенных.

Надо сказать, что в процессе работы над снимками я перестал воспринимать их как нечто похабное. Они превратились для меня просто в рабочий материал. Гейб поместил отпечатки в свой скоростной сушильный аппарат, потом под пресс, и наконец я смог рассмотреть их при ярком свете. Вместо лица Лайзы Дин белели пятна. Точный во всем, Гейб отдал мне негативы и неудавшиеся пробные снимки. Поспорив о цене, причем я старался ее повысить, мы сошлись на ста долларах.

Дорис уже легла спать. Гейб проковылял на костылях со мной до двери, и мы вышли в прохладу ветреной ночи.

– Придется тебе побегать, так я понял? – произнес он.

– Ага.

– Это, конечно, не мое дело. Но, пожалуй, кое у кого слишком разыгрался аппетит, а?

– Это уж как обычно.

– Побереги себя, Трев. Эта малышка, если вдруг найдет другой выход из положения, подставит тебя не задумываясь. У нее интересная мордашка, но ничего хорошего она не сулит.

Проезжавшее мимо такси замедлило ход, в свете фар мелькнул номер. Гейб вернулся на аллею. Оглянувшись, я увидел, что он все еще стоит там.

Возвратившись на «Битую масть», я заметил, что свет у меня по-прежнему горит. Было начало двенадцатого. Дверь в комнату отдыха заперта. Войдя, я обнаружил Мошку крепко спящей. Она лежала, уткнувшись лицом в желтую кушетку, все в том же сером мешковатом комбинезоне, тонкая рука с длинными пальцами свесилась до пола. Повсюду были разбросаны портреты Куимби, один другого забавнее. Я прямо-таки восхитился ими. На полу в центре комнаты валялся большой коричневый конверт с маркой, а рядом с ним записка для меня: «Привет! У меня от этого вшивого мыша крыша поехала! Ради Бога, положи его в конверт, запечатай и отнеси на почту. Пошли заказным письмом, авиа. Если я сейчас не посплю, то сдохну!»

Что ж, дело обычное. Одному Богу ведомо, сколько времени она провела без сна и когда в последний раз ела. Да, доконает она себя, фанатичка несчастная! Сроки – сроками, но ведь и о себе надо иногда вспоминать.

Я прошел на нос яхты и положил свои скабрезные картинки в потайной сейф. Может, профессионалу и не потребуется целая ночь, чтобы его открыть, но пусть он сначала его найдет. Собрав рисунки с мышонком, я сложил их в конверт и выключил часть лампочек.

Мошка пошевелилась и приоткрыла заспанные глаза. Спутанные волосы торчали во все стороны.

– Который час? – пробормотала она.

Я присел рядом с кушеткой.

– Ты ела что-нибудь?

– Что? Ела? Не-а.

Другого ответа я и не ожидал. Пришлось идти на камбуз. Открыть и разогреть банку грибного супа – минутное дело, но, когда я вернулся. Мошка уже снова спала. Я насильно усадил ее, сунул в руки миску и, только убедившись, что она ест, пошел на почту.

Когда, выполнив поручение, я снова вошел в каюту, Мошка уже спала в немыслимой позе, а пустая миска валялась на полу. Куда бы пристроить на ночь эту глупышку? Я взял ее на руки и вдруг почувствовал нежность к этому почти невесомому спящему существу. И вместо того, чтобы уложить ее в постель и укрыть одеялом, я почему-то присел на кровать с Мошкой на руках. Слабый свет судовых огней пробивался сквозь иллюминаторы. Волны мягко разбивались о корпус корабля. Поскрипывали швартовы.

В полусне она обвила рукой мою шею и произнесла:

– Я думала, мы с этим покончили.

– Конечно, покончили. А я думал, ты спишь.

– Я и спала, черт возьми! Что за душещипательная сцена? И чего ты такой печальный?

– Не знаю. Не обращай внимания.

– А с чего это ты меня держишь на руках? Господи, Тревис, мы же друг другу всю плешь проели и давно с этим завязали! С тобой что-нибудь случилось?

– Ну, допустим. А тебе-то это зачем?

– А затем, что я просто не смогу теперь заснуть!

– Ну, просто я столкнулся с мерзкой историей, вот и все. И не то чтобы потрясен, а скорее расстроен.

– Это связано с какой-нибудь паршивой бабой?

– Пока трудно сказать. Ладно, спи, тебе не до этого.

Она поудобнее устроилась у меня на коленях, и прижавшись щекой к моей шее, очень скоро заснула. Руки ее безвольно упали; дыхание стало глубоким.

Просто удивительно, какую нежность испытываешь к доверчиво спящему на твоих руках теплому беззащитному существу. Чувствуешь себя добрым и всемогущим покровителем. Я еще немного посидел, охраняя сон Мошки, свернувшейся у меня на коленях, потом решил снять с нее комбинезон и уложить наконец в постель. Ну и что особенного? Просто по-дружески. Почему бы и нет? – оправдывался я перед собой. Но услужливая память не позволила мне дальше дурачить себя. Я вспомнил, какое прекрасное и сильное тело под этим комбинезоном и как нам было хорошо в тот недолгий промежуток времени, когда мы еще не начали пилить друг друга и изводить придирками. Отгоняя от себя это наваждение, я встряхнулся, словно пес, вылезший из воды, поставил Мошку на ноги и придерживал, пока она не проснулась.

– Какого черта! – воскликнула она.

Я поцеловал ее, легонько шлепнул пониже спины и велел спать. Прикрывая за собой дверь, я услышал звук расстегиваемой на комбинезоне молнии.

Стоя под душем, я испытывал странное ощущение – будто смываю пот и масляный лосьон для загара после пребывания на залитой солнцем террасе, находящейся более чем в трех тысячах миль отсюда.

Надев халат, я вышел на палубу покурить перед сном. Присел на перила палубы. Ветер стих, но прибой по-прежнему шумел, словно товарный поезд. Прямо напротив, на «Алабамском тигре», казавшаяся бесконечной гулянка сбавляла обороты – изредка раздавались женские вскрики да кто-то неумело играл на барабанчиках бонго. На судне Мейера было темно.

Что ж, события сегодняшнего дня не давали мне покоя. Ведь это тебе сегодня кинозвезда Лайза Дин в брючках в облипку вешалась на шею, да еще рядом с этой здоровенной кроватью. Давай, Макги, не теряйся! Но вдруг по какой-то странной ассоциации я вспомнил, как однажды я мчался на велосипеде, выпустив руль из рук, налетел на камень и здорово содрал себе кожу в самом чувствительном месте...

Проснувшись утром, я обнаружил, что Мошка уже ушла, не застелив постель и выпив весь кофе из кофейника. А в раковине оставила рисунок – мускулистая мышь, смахивающая на меня, сидит и держит на руках спящего мышонка, похожего на Мошку. Надпись внизу гласила: «Злодей решил смилостивиться и пощадить невинную жертву. Подозревается, что дело в недостатке витаминов».