Я не имею права на графский титул, ваше величество! — рискнул поправить ошибку императрицы Загорянский.
Вы имеете право на этот титул, Алексей Петрович!— ответила она.
Через несколько дней новый граф сделался российским канцлером.
— Для организации борьбы с «Петром Федорычем» люди у меня уже подобраны,— сказала ему государыня,— но заведывание иностранными делами имеет особое значение в сие тревожное время. Вы будете канцлером, а в то же время будете и моим ближайшим советником по делу об этом дерзком бунтовщике.
Загорянский принялся за работу. По его указаниям государыня отправила на Волгу, предоставив чрезвычайные полномочия, генерала-аншефа Кобчикова— одного из своих прежних фаворитов, человека высоко образованного, обладавшего государственным умом. Из надежных провинциальных гарнизонов были вы-деле- ны части войск и произведено стягивание их к приволжским губерниям. В помощь Кобчикову отправлены знакомые государыне своей храбростью и опытом гвардейские офицеры. На дворянство и купечество произведен нажим: госудыря потребовала для борьбы с «Емелькой» людей и денежных средств. Многие опустившиеся, обленившиеся или просто неспособные губернаторы были смещены и заменены свежими людьми.
К несчастью, генерал-аншеф Кобчиков, едва принявшись за работу, сгорел от какого-то таинственного недута в несколько дней. Было отнюдь не лишенное оснований предположение, что какому-то подосланному Пугачевым эмиссару удалось подкупить слугу Кобчикова, и генерал был отравлен, едва успев осуществить первую, чисто подготовительную часть своей работы.
Смерть Кобчикова была тяжким ударом. Заменить его было некем, по крайней мере на первых порах, ибо не хватало людей и для доведения до конца блестяще начатой, но потребовавшей тяжких жертв войны с Турцией. А на Западе собирались тучи, и государыня ясно видела, что уже близок день, когда и там разразится давно готовившаяся гроза.
Об этом говорилось теплой и мглистой летней ночью в «венецианской столовой» дворца на берегу
Финского залива за ужином, на котором присутство- нало всего несколько близких к императрице лиц: любимец Екатерины Нарышкин, которого государыня жала «шпынем», недавно приехавший из Перми граф Строганов, владелец колоссальных пространств земли и ста тысяч душ крепостных, считавшийся тогда одним из самых богатых людей не только в России, но п в Европе, бывшая раньше близкой подругой императрицы, но и после охлаждения дружбы все же сохранившая свое влияние на государыню графиня Норонцова-Дашкова, тогда президент Академии наук. Присутствовал и новый канцлер, граф Алексей Петро- нич Загорянский, человек лет пятидесяти, уже начинавший тучнеть, с некрасивым, но умным лицом и юркими, черными, совсем молодыми глазами.
После ужина перешли в «китайскую гостиную»— большую комнату, стены которой были затянуты золо- | истым китайским шелком с неподражаемыми, шитыми шелками разных красок изображениями сказочных зверей, птиц и цветов.
Усаживаясь за ломберным столом, императрица нымолвила задумчиво:
Мои французские друзья бомбардируют меня иисьмами с советом объявить немедленно освобождение крестьян. По их мнению, это является единственным верным способом умиротворения страны...
Вздор! — сухо сказал граф Строганов.
Это разорит всех нас!—откликнулся капризным гоном Левушка Нарышкин.
Ежели бы только дело ограничилось разорением помещиков,— медленно и веско промолвил Загорянский,— это было бы еще полбеды. Но внезапная отмена крепостного права означает мгновенную ломку и развал всего строя. Сие было бы разрушением всего государства. Столь глубокие преобразования могут быть производимы только в мирное время, когда всему зданию власти не грозит ни малейшая опасность. Да и то требуется для сего большая подготовка.
У дворянства немало грехов,— отозвалась Воронцова-Дашкова,— но ведь это единственное сколько- нибудь просвещенное и сколько-нибудь государственно мыслящее сословие!
Единственный, покуда, источник, из которого можно черпать потребный состав для офицерства и высших чиновных рангов! — подтвердил Загорянский.— От дворянства можно и должно требовать жертв на пользу отечества, но уничтожать дворянство нельзя. Освобождение крестьян без выкупа есть уничтожение всего сословия. Уплатить же дворянству вознаграждение за освобождение крестьян нечем. Не забывайте, что и наша промышленность в значительной степени находится в руках того же дворянства. Бюргерского сословия у нас, собственно говоря, имеются только зачатки».
Нам надо считаться с возможностью осложнений со стороны иностранных держав,— задумчиво сказала императрица.— Последние депеши из Лондона, Берлина и Вены говорят, что между правительствами сих держав деятельно идут таинственные переговоры. Старая лиса, Фридрих прусский, подбивает других. Чесноков пишет из Лондона, что там открыто говорят о большом европейском союзе для войны с Россией.
Помолчав, она задумчиво вымолвила:
Ненавидят они нас. Вся Европа ненавидит!
Улыбаясь кончиками губ, Загорянский тихо откликнулся:
Ненависти настоящей нет. Но желание раздавить нас — оно имеется. Еще Генрих IV накануне своей смерти от ножа сумасшедшего Равальяка вел переговоры об образовании европейской коалиции, целью которой было выгнать русских или, как говорили, «московитов» из Европы в Азию. Сто пятьдесят лет тому назад шведский король поздравлял сейм с тем, что «Московия перестала существовать». Полтава произвела ошеломляющее впечатление на всю Европу.
Друзей у нас не было, нету и не будет. Да и вообще, разве могут быть «друзья» у государства. У него могут быть союзники, когда это представляется им почему- либо выгодным, но о дружбе смешно и говорить...
У нас и союзников нет!—скорбно вымолвила государыня.
И никогда не было! — подтвердил Загорянский.—Дабы союз был прочен, надо, чтобы он покоился на общности интересов. Какая же общность интересов может быть между Россией и другими государствами? Торговые интересы очень слабы: мы почти ничего не покупаем у соседей, да и вывозим за границу сущую малость. Все могут отлично обойтись и без нас. А что касается общности политической, то и ее трудно найти. Вон, при покойной государыне Клизавете — мы это на опыте узнали—наши союзницы Австрия и Франция боялись нас чуть ли не больше, чем Фридриха. Нам они отводили роль того кота, лапками коего хитрая обезьяна каштаны из огня вытаскивать любит...
Кто-то засмеялся.
Надо, однако, признаться,— продолжал Загорянский,— любить-то нас есть ли за что? Для всего католического мира мы — «схизматики», злые еретики, та же ненавистная им еретическая Византия, только перебравшаяся с берегов Босфора в брянские леса да и московские болота. Для некатоликов мы — «азиаты», степные варвары, орда, нахрапом влезшая в Европу и раскинувшая свой стан на тех местах, которыми многие соблазняются. Ну, да и то сказать: за нынешний век напугали мы старушку Европу немало. У нее, дамы субтильной и тонкого воспитания, сложение деликатное. Ей частенько и невесть что мерещится, когда она в расстройстве обретается. А тут под боком сидит в частом ельничке, подберезничке этакий мед- иедь лохматый да косолапый и нет-нет да и рявкнет. А ей, Европе, сейчас же казаться начинает, будто медведю надоело в своей трущобе обретаться и вот-вот вылезет он оттуда да и начнет европейских коров, а может и самих пастухов, драть...
В этом смысле еще батюшка грозный царь Иван Васильевич своей борьбой с Ливонским орденом всей Европе надолго настроение испортил. А батюшка Петр Алексеич — и того хуже. Вишь, пришла ему такая причуда окно в Европу прорубить. А Россия-матушка, которую швед от прорубленного Петром окошечка отогнать норовил, высунула в окошечко не лик свой прекрасный девичий, а ручку, хоть и белую, да очень уж увесистую, а в ручке — петровского мастера Вину- са игрушечки: штыки кованые, сабельки острые да пушки горластые. Кому же приятно сие зрелище?
Кругом враги, кругом враги! — с горечью шептала императрица, задумчиво раздавая игральные карты.
