— А это уж как ты, осударь, прикажешь,—спокойно ответил Хлопуша.— Мое дело такое: прикажешь щось сидеть — посижу, посторожу Москву, прика- жсшь тебя сопровождать—поеду с тобой. Команду | дам какому подручному. Обойдется столица и без нас и-пыса три-четыре. Мы ей хвост-то во как прищемили Никнуть не смеет, не то что-.
Морщины на лбу Пугачева разгладились. Взор про- снетлел.
Люблю тебя, друже,— вымолвил он, поглажи- мия жидкую тронутую сединой бороду.— Верный ты мне слуга, граф Панин. Могу на тебя положить- • я! Не выдашь. Ну, поедем! Погуляем вместях-то. 'la к мели мы оба тут. Чтой-то, право? Словно в остроге каком сидим, никуда нос не показываем. Надоело мне!
Хлопуша предостерегающе крякнул. Пугачев недо- 1НЧП.НО поморщился, вздохнул, потом уже нарочито иижным голосом обратился к Чугунову:
Угодил ты нам, добрый человек. Ну, и, значит, тин' наше царское благоволение и все такое. А в на- Ч'чду проси, чего хочешь. Хочешь, твоих сынов в нашу царскую гвардию ахвицерами сразу запишем? Ребята- ю ладные. Стараться будут — в енаралы выйдут. O'mhiho просто!
Покорно благодарим, ваше величество!—зале- Ппил Чугунов.— Честь-то какая, ах ты, господи! Ооормотов таких да в гвардию, да в енаралы? Только, ицнп величество, дозволь бить челом с просьбишкой: to пели казнить, вели миловать. Записать-то обормотов в гвардию — отчего нет? А только оченно бы ютилось, чтобы они пока что при мне, при отце "' шпались. Дело-то у меня по управлению труд- щи 1!ез подручных никак не обойтись. Народ-то рас- н VI | и лея, все волком смотрят да куски рвут. А на
положиться можно по нонешним временам?
I'"'и,ко на кровных. Я и то вокруг себя родственники да свойственников собираю отовсюду. Надежнее как-то. Все свои люди. Авось не выдадут, случись что. А сыны мои оченно уж ловко с мужичьем управляются...
Пугачев махнул рукой.
Ладно. А ты, граф, запиши-ка их! Пущай им чины идут. Голобородьки-то мне—самые верные слуги. Еще когда я, скрываясь от моих врагов, в простом виде скитался, они мне большие услуги оказывали. Надоть и их отблагодарить. А Чугуновы— сродственники ихние. Я все помню.
Осчастливь, великий осударь, словом своим милостивым!— обрадовался благополучному исходу дела старик-вологжанин,— Скажи, когда пожаловать в Раздольное соизволишь? Как-никак надо нам и приготовиться для приему!
На второй день Рожества располагаю ехать! — подумав, заявил «анпиратор».—Сколько верст, гришь, будет?
Сто двадцать. Восемьдесят по трахту, о потом проселками около сорока. Да мы всюду подставы выставим: графские кони — чистые львы. На всю Россию завод известен. Еще при Петре Первом заведен. Арабских жеребцов тогда царь подарил деду нынешнего графа... Ежели утром соизволишь выехать да на каждых, скажем, двенадцати аль пятнадцати верстах перепрягать, то к вечеру и в Раздольное поспеешь. Оченно просто. А утром, скажем, можно и на охоту выйти. А потом того — отдохнуть, погулять. Праздничек устроим, как полагается, по-христиански. Прикажешь, красных девушек, лебедушек-молодушек соберем: пущай песни играют да хороводы перед твоим светлым оком царским водят.
Пугачев откликнулся:
А которые поглаже, ну, те пущай постель мне погреют да пятки почешут, байками сон сладкий нагонят! Хо-хо! Ну, и шельма же ты, Чугун старый! Ладно, ладно! Вижу твое старанье. Ну, целуй руку и п» да! Так жди нас с енаралитетом в гости вечером на агорой день. Беспременно пожалуем. Проветриться.- А то, на поди: въелись мне тут со своими делами
н исчонки. Дыхнуть не дают..
♦ * *
Выехать на медвежью охоту в Раздольное предполагалось на рассвете 26 декабря. Но весь первый день I'u.i дества прошел в праздничном пировании, в кото- |шм приняли участие все приближенные «анпиратора», | к вечеру пир перешел в дикую попойку. Старый I ил и. Мышкин-Мышецкий, единственный из людей ■ иропейского образования при «анпираторском дворе», Пользуясь тем обстоятельством, что разгулявшиеся |чм in «анпиратора» предались буйному веселью и пери-тали обращать на него, канцлера, внимание, сту- пп иался и ушел в отведенный ему и его «иностранной коллегии» флигель старого дворца постройки графа Растрелли.
Пугачев, уже много выпивший, но еще крепко державшийся на ногах и зоркий, увидел маневр старика и крикнул ему вслед:
Улепетываешь в свою берлогу, старый хорек? V лсиетывай, улепетывай! Какой из тебя питух?! Ха-ха!
И соседней комнате, где на роскошных обитых гмлселой штофной тканью диванах уже спали немо ль ко побежденных хмельком гостей, Мышкин-Мы- шецкий наткнулся на Хлопушу, перешептывавшегося п чем-то с одним из бесчисленных представителей племени Голобородько. При приближении канцлера
сейчас же смолкли.
Уходишь, князь? — спросил Хлопуша.— Неужто ршю гать собираешься? На первый день праздничка- |"' Не по-христиански чтой-то...
Ну, да и здесь мало христианского,—сухо отве- ||| | князь, играя седыми бровями.— Поди, во всем дворце, кроме тебя да лакеев-арапов, ни одного трезвого человека не найти.
Ай грех? — подмигнул Хлопуша, прикрывая лицо рукавичкой. — Народ на радостях веселится...
Ну, радоваться как будто бы и нечего, ежели по совести сказать,— чуть слышно вымолвил Мышкин- Мышецкий.— Сам знаешь, как дела идут..
Взор Хлопуши заблестел злорадно.
А ты, барин, чего ожидал-то? Ай думал, что при такой томаше да все как по-писанному пойдет?
На большую гладкость не рассчитывал, но и такого повального безобразия, признаться, не ожидал.
Ай поджилки трястись начинают? — лукаво поблескивая серыми глазами, спрашивал Хлопуша.— Кишка в тебя, вижу, тонка! Одно слово—барская кишка,
Н6ЖНЯЯ.И
Встал, потянулся, зевнул, перекрестил рот и уже иным, сухим и деловитым тоном сказал:
Коли не побрезгуешь, сам пройду я к тебе. Надоело тут чего-то. И впрямь, мало хорошего. Нализались да нажрались, как свиньи, нашего пресветлого величества верные слуги. На радостях, что дорвались.. Поди, к утру которые и окочурятся с перепою. Сволота! А мне с тобой, присходительство, тоже погуторить хотелось бы. Прямо говорю: любить тебя не люблю, ты — барская косточка. Но за ум твой оченно уважаю. Голова, а не тыква у тебя на плечах сидит. Одного не пойму: почто спутался с нами, с варнаками каторжными? Ну, да это твое дело. Меня это не касаемо. Ты свою линию гни, я свою гнуть буду. Делить нам нечего.
Ну, и тебе на безголовье жаловаться не приходится,— серьезно вымолвил князь.— Тоже прямо скажу: и я любить тебя, конечно, не могу, уж больно ты лют, Малюте Скуратову не уступишь...
Хлопуша хрипло засмеялся.
Сибирской тайги выученик, князюшка! Ну, да и от родителей и прародителей унаследовал. Мой батюшка
покойный раньше, чем на плаху попал, поди, человек н<> ста своими руками на тот свет спровадил, так Польше в шутку._ Ай, мне от него отставать?
Но в голове у тебя не глина.—продолжал Мышкин- Мышецкий.— Буть ты пообразованнее, многое с тобой тогда можно было бы наладить... Один ты, кажись, и можешь на... на него влиять.
Оглянувшись и убедившись, что подслушивать не- н "му, Хлопуша шепотком сказал:
Чуточку побаивается. Да не очень уж! Раньше Польше слухался. Бывало, побрыкается-побрыкается, ча и сдается. А как взяли Москву, возгордился. Поди, и впрямь вообразил себя заправским царем. Про бога больно часто поминать стал. Друзья, мол, приятели. Он, бог, мол, на небе, а я, его избранник — на земле. В помазанниках ходить полюбил. А кто и чем его мазал-то? Разве что хорунжий да сотник, скажем, благословенным кулаком да по окаянному рылу смазывал...
Потише ты! — предостерег князь.
Ничего. Ты не доносчик, а энти...
И он пренебрежительно махнул рукой в сторону.
Рвань коричневая... И откуда этой сволоты столько набралось, скажи ты пожалуйста?! Эх, дура Пыла царица покойная. Известно, немка белотелая. Жалостливая тоже. Лучше, мол, девять виновных помиловать, чем одного невинного наказать. Не знала, ПаПа, какой мы народ. По нашему характеру лучше десяти невинным головы оттяпать, чем одного виновник» выпустить. Он один-то таких делов наделает.. Г нашим братом добром много не наделаешь. Наш народушко такой, дуй его и в хвост, и в гриву без отдыха, оглядываться не давай, так он, как битюг, пе ни будет, а распустил вожжи — так он и оглобли Поломает...
