Рэнди плюхнулся на диван, который все еще хранил очертания долговязой фигуры Джереми.

— Прямо дежа вю какое-то, — сказала она, пытаясь разбить лед.

Игнорируя ее намек на собственные неполадки с законом, Рэнди прямо спросил:

— Что ты знаешь об этом типе, кроме того что в свое время он был крутым прокурором в Нью-Йорке?

— Я знаю, что он профессионал. И что никто из адвокатов на острове ему и в подметки не годится.

Эллис не стала напоминать, что самыми распространенными здесь преступлениями были мелкие кражи и «вождение под воздействием алкоголя или наркотиков». Уоррен Брокмен, который защищал интересы Эллис в суде, до этого имел дело исключительно с гражданскими делами.

Рэнди тяжело вздохнул, наклонил голову и запустил пальцы в волосы, которые теперь были длиннее, чем обычно, и уложены так, чтобы смягчить черты его угловатого лица футбольного защитника. У него был вид человека, не спавшего всю ночь, и так оно, скорее всего, и было.

— Суть уловил. Извини, я не хотел срываться на этом парне. Просто… Черт побери, Эллис, тебе ли рассказывать, как все это может закончиться. Я не хочу увидеть, что это же самое происходит и с Джереми.

— Я тоже этого не хочу, — сказала она тихо.

— Послушай, у меня нет желания бередить старые раны. Просто я ужасно волнуюсь. — Рэнди угрюмо уставился на нее. Их разделял густой ковер на полу гостиной, который явно выбирала его мама, потому что сама Эллис никогда бы не отдала предпочтения белоснежно-голубой расцветке. Рэнди громко вздохнул. — Тебе чего-нибудь налить? Я сейчас не прочь выпить.

— Спасибо, не нужно, — сказала она.

Он встал, вышел в соседнюю комнату и через пару минут вернулся со стаканом, в котором плескалось виски с содовой. Он снова уселся на диван и молча потягивал напиток, полностью погруженный в свои мысли. Теперь между ними было не просто расстояние в несколько футов, а стена отчуждения. И только через минуту он наконец поинтересовался:

— Что у тебя? Все в порядке? Жизнь налаживается?

— Как и следовало ожидать, — сказала она, пожимая плечами.

— Ходят слухи, ты открываешь ресторан.

Она улыбнулась.

— До меня эти слухи тоже дошли.

— Так это правда?

— Торжественное открытие через неделю. Надеюсь, у вас с Джереми получится прийти.

Рэнди был удивлен и явно рад приглашению.

— Если в это время я буду в городе, то постараюсь.

— Джереми сказал, что тебя повысили.

Поздравляю. Рэнди фыркнул.

— Да что это за повышение! Вся разница лишь в том, что увеличился участок. Если бы не деньги, то я, наоборот, сократил бы количество часов. То, что случилось с Джереми… Мне кажется, что если бы я проводил с ним больше времени… — Он с виноватым видом покачал головой.

— Тебе не в чем себя упрекнуть, — сказала Эллис. Уж она-то знала о раскаянии все! Разве это не она упрекала себя во всем — начиная со смерти Дэвида и заканчивая тем, что Джереми не хочет иметь с ней ничего общего?

— А кого мне еще винить? — бросил он.

— А может, виноватых нет. Не все имеет причину.

После паузы Рэнди мягко сказал:

— Ты имеешь в виду Дэвида… — Взгляды, которыми они обменялись, были выразительнее слов. — Я часто о нем думаю.

— Я тоже.

В горле у нее словно застрял комок.

— В тот вечер я должен был быть дома. Если бы не эти сумасшедшие часы на работе… — Рэнди сжал кулаки, и она увидела, как на его лице заходили желваки.

Эллис почувствовала, как что-то словно прорвалось внутри — это была затаенная злость на Рэнди, которая копилась все эти годы и о которой она даже и не подозревала. Конечно, время и на него наложило свой отпечаток. Он казался подавленным, не таким уверенным в себе, как раньше. За все те годы, что ее здесь не было, у него было достаточно времени обо всем подумать. Ей стало интересно, о чем он еще жалел, кроме как о том, что его не было дома, когда Дэвид погиб.

— Надо же, а я-то все время думала, что ты винишь во всем меня. Ведь это я была дома. И не уберегла его.

И почему они не поговорили раньше? Ведь это могло все изменить…

— Послушать нас со стороны, так сложится впечатление, будто все случилось вчера, а не десять лет назад, — заметил Рэнди, издавая хриплый каркающий звук, мало напоминающий смех. Он на секунду задумался, уставившись перед собой невидящим взглядом и потягивая виски. Когда он снова посмотрел на нее, глаза его покраснели.

— Если я и считал тебя виноватой, то не в этом. Я не мог понять, почему ты никак не остановишься. Почему не прекратишь преследовать этого парня.

«Убийцу нашего сына…» — поправила она мысленно.

Эллис откинулась на спинку кресла и улыбнулась.

— Думаю, есть вещи, в которых мы никогда не добьемся взаимопонимания. Так почему бы не оставить все как есть.

Как раз в этот момент дверь в комнату Джереми со скрипом отворилась. Показался Джереми, который выглядел потрясенным. Следом за ним с невозмутимым лицом, не выражающим ровным счетом ничего, вышел Колин. Эллис почувствовала, что холодеет. О чем они говорили? Неужели Джереми сообщил ему что-то такое, что постеснялся рассказать им с Рэнди?

Рэнди поставил стакан на журнальный столик и вскочил с дивана, несколькими шагами преодолев расстояние, отделявшее его от Джереми.

— Сынок, все нормально? — спросил он, обнимая его за плечи.

Джереми кивнул, но Эллис видела, каким бледным он был. Она гадала, действительно ли история повторяется.

Ноябрь, 1942

Летом того года объединенные силы союзников под командованием генерала МакАртура начали решительный штурм острова Гуадалканал[18]. Элеанор все реже получала письма от мужа. Каждый вечер они с дочерью садились у старенького телевизора «Филко», тянулись к его янтарному свету, как к призрачному пламени, стараясь согреться в его лучах, и слушали последние сводки новостей из Вашингтона. Если новости были неутешительными, они отправлялись спать, терзаемые дурными предчувствиями. Элеанор знала, что победы не обходятся без жертв, и они с Люси жили в постоянном страхе, что придет телеграмма из военного ведомства.

Люси перестала спрашивать, когда папа вернется. Несколько детей в школе уже потеряли отцов на войне, и она понимала, что такое может произойти и с ней. Элеанор тоже переживала. Но если Люси днем и ночью думала только о Джо, то мысли Элеанор часто были заняты и другими вещами. Стоило ей подумать, чем именно, как по телу разливался жар. По ночам она опускалась возле кровати на колени и истово молилась о том, чтобы муж вернулся домой невредимым.

Человека, вызвавшего в ней этот новый и нежданный прилив чувств, звали Уильям МакГинти. Все эти месяцы с момента первой встречи он наведывался к ним один-два раза в неделю, а то и чаще. Он никогда не приходил с пустыми руками. Обычно это были вещи первой необходимости — продукты питания или одежда, которая, на его взгляд, могла понадобиться Йоши. Но среди них всегда оказывался по крайней мере один предмет роскоши: маленькая упаковка кофе или сахара, фунт масла, кусок мыла. Обычно он, если не торопился, оставался поболтать с ними.

Элеанор ценила эти украденные часы как сокровище, относилась к ним бережливо, как к порционному сахару, который он приносил. Разговоры с друзьями и соседями обычно сводились к одной и той же теме — к войне, а Уильям говорил о вещах, которые позволяли ей отвлечься от тяжелых раздумий, рассказывал о своих поездках за океан и о людях, которых там встречал. Он подарил ей Европу, не тронутую войной: с ее древними каналами и запутанными улочками, такими узкими, что на них с трудом могли разминуться автомобиль и велосипед; с уличными базарами, где можно купить любую еду или предметы домашнего обихода, какие только можно себе представить; с деревушками, в которых дома, крытые соломенными крышами, соседствовали с соборами.

Мысленно она видела луну, отражающуюся в водах Сены, голубей на площади Сан-Марко в Венеции и то, как причудливо падает свет на крыши флорентийских домов. Он рассказал ей, что этот феномен известен как chiaroscuro[19]. Она узнала о художнике по фамилии Гауди и его известном дворце в Испании, уродливом и прекрасном одновременно, от чего и произошло слово gaudy[20]. Он донес до нее чудеса Лувра, где изучал технику живописи мастеров старой школы. Она даже смогла ощутить вкус вина, изготовленного по старинным рецептам, которые передавались поколениями виноделов сотни лет, и больших хрустящих буханок хлеба, испеченного в дровяных печах. Он словно вручил ей ключи от потайной двери, через которую она, пусть ненадолго, заглядывала в другой мир.