Но это было ее слово против слова Оуэна. К тому времени, как на шум вышли соседи, все было кончено. Когда Эллис заявила, что водитель был пьян, этому тоже никто не поверил. У Оуэна Уайта, в отличие от его опального отца, который частенько опрокидывал рюмашку-другую, была репутация прилежного прихожанина. Тем не менее Эллис почувствовала, что от него разит спиртным, даже стоя на коленях и прижимая к груди изувеченное тело сына. Она крикнула Оуэну, чтобы он помог, но мужчина стоял на месте и смотрел на происходящее застывшим взглядом, словно не понимая, какое все это имеет к нему отношение. А затем он просто залез в машину и укатил прочь.

Лишь спустя пару часов полиции наконец удалось выйти на Уайта, но к тому времени он уже успел протрезветь и подготовить складный рассказ. Если его поведение и могло показаться несколько странным, пояснил он, то только по причине пережитого шока. И покинул он место преступления лишь затем, чтобы найти телефон и вызвать подмогу. После поверхностного расследования, которое больше походило на чистую формальность, официальной причиной смерти был признан несчастный случай. Просто очередной трагический пример того, что бывает, когда маленькие мальчики катаются на велосипедах там, где не положено…

— Мамочка, почему мы не едем?

Эллис очнулась от горестных мыслей и обнаружила, что сидит за рулем своей машины, а рядом пристроился Джереми, пристегнутый ремнем безопасности. Маленький мальчик с мрачным лицом, белокожий, как она, с темными волосами, одетый в костюм, купленный специально по случаю похорон брата, из которого он уже успел вырасти. Сын смотрел на нее с оттенком недоумения, с выражением глубочайшей обеспокоенности, которое в последнее время слишком часто появлялось на его лице. Из них двоих Джереми всегда был более задумчивым и впечатлительным, но с тех пор как Дэвида не стало, временами он выглядел так отрешенно, что Эллис порой казалось, что она потеряла обоих сыновей.

Она выдавила из себя улыбку.

— Сейчас поедем, милый. Мне просто нужна была минутка, чтобы собраться.

— Мы сейчас домой? — спросил он, когда Эллис завела машину.

— Да, милый. Сразу домой.

А куда еще она могла податься? В магазин за квартой молока? На почту, чтобы забрать все, что пришло на ее имя? Она даже представить себе не могла, что когда-нибудь сможет заниматься этими повседневными хлопотами, а о том, чтобы браться за это сейчас, даже речи быть не могло.

— А папа будет? — В голосе, выдающем крайнюю обеспокоенность, прозвучала жалостливая нотка.

Эллис четко осознала, что не стоило брать его сегодня с собой. Но она настолько верила, что присяжные войдут в ее положение и посмотрят на вещи с нужной точки зрения, что приняла неверное решение. Теперь, помимо всего прочего, она оказалась еще и плохой матерью. Эта мысль пронзила ей сердце, словно пуля.

Она ответила, стараясь, чтобы голос ее не дрогнул:

— Папа на работе, ты же знаешь. Но мы позвоним ему, как только доберемся домой.

Она говорила, и в ней закипала злость. Где был Рэнди, когда она так в нем нуждалась? Где он сейчас?

Эллис сдавала назад, выезжая, когда на другом конце парковки увидела Оуэна. Она остановилась, надавив на тормоза. Он шел через стоянку вместе с женой, Элизабет Уайт, которая сопровождала его на каждое заседание суда. Это была высокая, худая как шпала женщина, которая вытянутым узким лицом, длинной изогнутой шеей и далеко расставленными глазами навыкате напоминала Эллис борзую. Они выглядели умиротворенными, довольно улыбались, радуясь своей победе, и шли не спеша, рука об руку. Сейчас они поедут домой и устроят праздничный ужин, а потом хорошенько отдохнут ночью, в то время как Эллис вынуждена будет как-то налаживать свою жизнь. Она наблюдала за тем, как, подойдя к машине, миссис Уайт направилась к пассажирскому месту, в то время как Оуэн замешкался, доставая из кармана ключи от того самого серебристого «мерседеса», который сбил Дэвида.

Позже Эллис не вспомнит практически ничего из того, что происходило дальше. Однако в тот момент каждая деталь воспринималась с особой остротой: тускло поблескивающая на тротуаре жирная лужа, возле которой стоял Оуэн; отражения деревьев, проплывающие в лобовом стекле «Шеви Малибу», выезжающего за ним; детский галдеж в маленьком сквере рядом со зданием суда. Это были последние вехи нормального, знакомого ей мира, вслед за которыми действительность перевернулась, а ее закружило, завертело и унесло в никуда.

Эллис даже не осознавала, что ее нога жмет на газ. Казалось, машину разгоняет какая-то неведомая сила, над которой она не властна. А потом было только перекошенное от страха лицо убийцы ее сына и пронзительный крик Джереми.

Наши дни

На пристани паром встречал пес, черный, с белыми лапами и белой «манишкой» на груди. Он напомнил Колину английского дворецкого, приветствующего гостей, которые прибыли в поместье лорда на уикенд поохотиться на куропаток. Бордерколли. Судя по всему, собака была именно этой породы, которая встречается чаще на фермах по разведению овец, нежели на тихоокеанском северо-западе. И тем не менее пес, освещаемый лучами закатного солнца, которые касались выжженного солнцем асфальта, прекрасно вписывался в обстановку.

— Пес старого МакГинти, — словно в ответ на мысли Колина, произнес чей-то голос.

Колин повернулся. Рядом с ним стоял уже далеко не молодой мужчина со слезящимися глазами и развевающимися на ветру редкими седыми волосами.

— Художника МакГинти? — уточнил Колин.

Мужчина, заметно помрачнев, кивнул.

— Печально, что его не стало. Об этом объявляли в новостях. Все здесь знали его как старину МакГинти. Знали его и пса. Они были неразлучны. — Он покачал головой, взглядом указывая на колли. — Бедняга… Каждый день, в дождь и в жару, он встречает рейс 16.40 из Анакорта.

Видимо, Колин выглядел немного озадаченным, поэтому мужчина пояснил:

— Старик ездил на большую землю раз в месяц или около того. И всегда возвращался одним и тем же паромом. А в тот раз не вернулся. И тогда мы поняли, что что-то случилось. Только смерть могла разлучить его с псом.

«Бедный Дики…» Колин едва не произнес это вслух, но спохватился, что пес не может быть собакой из его детства. К тому же это только подогрело бы любопытство попутчика, в котором Колин сразу же распознал местного сплетника. Он пока не был готов к тому, чтобы всему острову стало известно о цели его приезда. Если кто-то его здесь и вспомнит, то только как мальчишку, который каждое лето приезжал навестить дедушку. Они никогда не признают в высоком, темноволосом, с ранней сединой серьезного вида мужчине того непоседливого быстроногого мальчишку. Вот разве что печальные складки, что залегли в уголках глаз и рта, делали его похожим на деда — человека, известного всем как «старина МакГинти».

— И кто теперь приглядывает за псом?

— Соседи, живущие выше по улице, забрали его к себе. — При этом у мужчины было такое гордое выражение лица, словно он хотел сказать: «Мы своих не бросаем». — Но кормить животное и быть его владельцем — разные вещи. У этого пса может быть только один хозяин.

И он указал пальцем на колли, который как раз приподнялся. Собака навострила уши и повела носом в предвкушении приезда хозяина.

Мужчина попрощался и смешался с потоком пассажиров, двигающихся к трапу, но Колин, занятый своими мыслями, ограничился лишь кивком. Он остался на верхней палубе, не торопясь высаживаться на берег, а поток тем временем превратился в струйку из отставших от толпы пассажиров. В воздухе уже веяло осенней прохладой, но в голове его роились летние воспоминания из далекого детства. Он стоял, прислонившись к перилам и вглядываясь в берег. Пронизывающий ветер со стороны залива норовил залезть ему за поднятый воротник.

Прошло больше десяти лет с тех пор, как он в последний раз приезжал сюда, но за это время здесь мало что изменилось. Бэл Харбор остался таким же, каким Колин его помнил, — с живописной, словно с открытки, бухтой и причудливыми старомодными зданиями прошлого века, выстроившимися вдоль береговой линии. В основном это были лавки и закусочные, такие как «Ржавый якорь» с ржавым же якорем на фасаде, куда дедушка водил его по воскресеньям есть рыбу с жареной картошкой, и сувенирная лавка со всякой всячиной, способной увлечь мальчишку. Выше по склону холма за деловыми постройками шли частные дома и фермы. На следующем ярусе — вечнозеленые лесополосы, которые устремлялись к самой высокой точке острова, горе Независимости. Сейчас, в середине октября, ее вершина была покрыта снегом, словно присыпкой из сахара. Эта картина навеяла на Колина воспоминания о том, как однажды он гостил здесь на Рождество и дедушка возил его на своем «виллисе» на самый верх. Как поразили его, городского жителя, привыкшего к снегоочистителям и грязному месиву под ногами, эти белоснежные нетронутые просторы!