Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A
2
Закатные люблю я облака:
над ровными, далекими лугами
они висят гроздистыми венками,
и даль горит, и молятся луга.
Я внемлю им. Душа моя строга,
овеяна безвестными веками:
с кудрявыми багряными богами
я рядом плыл в те вольные века.
Я облаком в вечерний чистый час
вставал, пылал, туманился и гас,
чтоб вспыхнуть вновь с зарею неминучей.
Я облетал все зримое кругом,
блаженствовал и, помню, был влеком
жемчужной тенью, женственною тучей.

Берлин

1921 г.

В поезде

Я выехал давно, и вечер неродной
   рдел над равниною нерусской,
и стихословили колеса подо мной,
   и я уснул на лавке узкой.
Мне снились дачные вокзалы, смех, весна,
   и, окруженный тряской бездной,
очнулся я, привстал, и ночь была душна,
   и замедлялся ямб железный.
По занавеске свет, как призрак, проходил.
   Внимая трепету и тренью
смолкающих колес, я раму опустил:
   пахнуло сыростью, сиренью.
Была передо мной вся молодость моя:
   плетень, рябина подле клена,
чернеющий навес, и мокрая скамья,
   и станционная икона.
И это длилось миг… Блестя, поплыли прочь
   скамья, кусты, фонарь смиренный.
Вот хлынула опять чудовищная ночь,
   и мчусь я, крошечный и пленный.
Дорога черная, без цели, без конца,
   толчки глухие, вздох и выдох,
и жалоба колес, как повесть беглеца
   о прежних тюрьмах и обидах.

Груневальд

4 июля 1921 г.

«Кто меня повезет…»

Кто меня повезет
по ухабам домой,
мимо сизых болот
и струящихся нив?
Кто укажет кнутом,
обернувшись ко мне,
меж берез и рябин
зеленеющий дом?
Кто откроет мне дверь?
Кто заплачет в сенях?
А теперь – вот теперь —
есть ли там кто-нибудь,
кто почуял бы вдруг,
что в далеком краю
я брожу и пою,
под луной, о былом?

Берлин

1921 г.

Перо

Зелененьким юрким внучатам
наказывал леший в бору:
«По черным ветвям, по зубчатым,
жар-птица порхнет ввечеру;
поймайте ее, лешенечки,
и клетку из лунных лучей
возьмите у ключницы-ночки,
да так, чтоб не видел Кощей.
Далече от чащи брусничной
умчите добычу свою;
найдете вы домик кирпичный
в заморском туманном краю.
Оставьте ее на пороге:
там кроткий изгнанник живет;
Любил он лесные дороги
и вольный зеленый народ».
Так дедушка-леший на ели
шушукал, и вот ввечеру,
как струны, стволы зазвенели
и что-то мелькнуло в бору.
Маячило, билось, блестело,
Заохал, нахохлился дед…
Родимые, знать, улетела
жар-птица из пестрых тенет.
Но утром, как пламя живое,
на пыльном пороге моем
лежало перо огневое
с цветным удлиненным глазком.
Ну что ж, и за этот подарок
спасибо, лесные друзья.
Я беден, и день мой неярок,
и как же обрадован я.

Кембридж

7 июня 1921 г.

«Мечтал я о тебе так часто, так давно…»

Мечтал я о тебе так часто, так давно,
   за много лет до нашей встречи,
когда сидел один, и кралась ночь в окно,
   и перемигивались свечи.
И книгу о любви, о дымке над Невой,
   о неге роз и море мглистом
я перелистывал и чуял образ твой
   в стихе восторженном и чистом.
Дни юности моей, хмельные сны земли,
   мне в этот миг волшебно-звонкий
казались жалкими, как мошки, что ползли
   в янтарном блеске по клеенке.
Я звал тебя, я ждал. Шли годы. Я бродил
   по склонам жизни каменистым
и в горькие часы твой образ находил
   в стихе восторженном и чистом.
И ныне, наяву, ты, легкая, пришла,
   и вспоминаю суеверно,
как те глубокие созвучья-зеркала
   тебя предсказывали верно.

6 июля 1921 г.

«Как было бы легко, как песенно, как дружно…»

Как было бы легко, как песенно, как дружно
   мои моленья бы неслись,
когда бы мы в саду, во храме ночи южной
   с тобой нечаянно сошлись.
Свет лунный по кустам, как лоск на мокрых сливах,
   там серебрится средь полян.
Бестрепетны цветы. В аллеях молчаливых
   медвяный, бархатный туман.
И ветерок вдали рождается, и вскоре
   вздыхает жимолость во сне.
За кипарисами угадываешь море.
   Чу! Море молится луне.
Скользит оно, скользит, сокрытой страстью вея,
   и слышишь и не слышишь ты,
и смутный мотылек, жужжа и розовея,
   считает смутные цветы.
6
{"b":"186349","o":1}