Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Берлин

6 марта 1924 г.

«Бережно нес я к тебе это сердце прозрачное…»

Бережно нес я к тебе это сердце прозрачное. Кто-то
в локоть толкнул, проходя. Сердце, на камни упав,
скорбно разбилось на песни. Прими же осколки.
                                                               Не знаю,
кто проходил, подтолкнул: сердце я бережно нес.

7 марта 1923 г.

Памяти Гумилева

Гордо и ясно ты умер, умер, как Муза учила.
Ныне, в тиши Елисейской, с тобой говорит
                                                       о летящем
медном Петре и о диких ветрах африканских —
                                                          Пушкин.

19 марта 1923 г.

Родине

Посвящается моей сестре Елене

Воркующею теплотой шестая —
чужая – наливается весна.
Все ждет тебя душа моя простая,
гадая у восточного окна.
Позволь мне помнить холодок щемящий
зеленоватых ландышей, когда
твой светлый лес плывет, как сон шумящий,
а воздух – как дрожащая вода.
Позволь мне жить, искать Творца в творенье,
звать изумленье рифмы и любви.
Не укоряй в час трудного горенья,
что вот я вспомнил ландыши твои.
Как тень твоя, чужой апрель мне сладок.
Взволнованно душа тебя зовет,
текучий блеск твоих дождей и радуг,
когда весь лес лепечет и плывет.
Твой будет взлет неизъяснимо ярок,
а наша встреча – творчески-тиха;
склонюсь, шепну: вот мой простой подарок,
вот капля солнца в венчике стиха.

31 марта 1923 г.

Река

Каждый помнит какую-то русскую реку,
но бессильно запнется, едва
говорить о ней станет: даны человеку
лишь одни человечьи слова.
А ведь реки, как души, все разные… нужно,
чтоб соседу поведать о них,
знать, пожалуй, русалочий лепет жемчужный,
изумрудную речь водяных.
Но у каждого в сердце, где клад заковала
кочевая стальная тоска,
отзывается внятно, что сердцу, бывало,
напевала родная река.
Для странников верных
качнул я дыханьем души
эти качели слогов равномерных
   в бессонной тиши.
      Повсюду —
в мороз и на зное —
      встретишь
   странников этих,
несущих, как чудо,
как бремя страстное,
      родину.
         Сам я, бездомный,
как-то ночью стоял на мосту
         в городе мглистом,
      огромном
и глядел в маслянистую
      темноту
рядом с тенью случайно любимой,
стройной, как черное пламя,
      да только с глазами
      безнадежно чужими.
Я молчал, и спросила она на своем языке:
      «Ты меня уж забыл?» —
      и не в силах я был
      объяснить,
что я там, далеко, на реке
илистой, тинистой, с именем милым,
с именем, что камышовая тишь…
Это словно из ямочки в глине
      черно-синий
         выстрелит стриж.
И вдоль по сердцу
      носится
с криком своим изумленным: вий-вии!
Это было в России,
это было в раю…
      Вот,
гладкая лодка плывет
в тихоструйную юность мою,
      мимо леса,
полного иволог, солнца, прохлады грибной,
      мимо леса,
где березовый ствол чуть сквозит белизной
      стройной
в буйном бархате хвойном,
мимо красных крутых берегов
      парчевых островков,
мимо плавных полянок сырых, в скабиозах
      и лютиках.
Раз! – и тугие уключины
звякают, – раз! – и весло на весу
   проливает огнистые слезы
      в зеленую тень.
Чу! – в прибрежном лесу
кто-то легко зааукал…
Дремлет цветущая влага, подковы
листьев ползучих, фарфоровый купол
         цветка
                     водяного.
Как мне запомнилась эта река,
      узорная, узкая.
   Вечереет…
         (И как объяснить,
   что значило русское
         «вечереет»?)
         Стрекоза – бирюзовая нить,
два крыла слюдяных – замерла
   на перилах купальни…
Солнце в черемухах. Колокол дальний.
         Тучки румяные, русые.
Червячка из чехла
      выжмешь, за усики
вытащишь, и на крючок.
      Ждешь. Клюет.
Сладко дрогнет леса, и блеснет,
шлепнет о мокрые доски
голубая плотва, головастый бычок
      или хариус жесткий.
А когда мне удить надоест,
на деревянный навес
взберусь
      (…Русь!..)
         и оттуда беззвучно ныряю
      в отраженный закат…
Ослепленный, плыву наугад,
         ширяю,
навзничь ложусь – и не ведаю, где я —
      в небесах, на воде ли.
Мошкара надо мною качается
      вверх и вниз, вверх и вниз – без конца…
      Вечер кончается.
Осторожно сдираю с лица
      липкую травку.
В щиколку щиплет малявка:
      сладок мне рыбий
      слепой поцелуй.
   В лиловеющей зыби
   узел огненных струй —
      и плыву я,
         горю,
         глотаю зарю
         вечеровую…
А теперь в бесприютном краю,
уж давно не снимая котомки,
качаю – ловлю я, качаю – ловлю
строки о русской речонке,
строки, как отблески солнца, бессвязные…
А ведь реки, как души, все разные,
         нужно,
чтоб соседу поведать о них,
знать, пожалуй, русалочий лепет жемчужный,
изумрудную речь водяных.
Но у каждого в сердце, где клад заковала
кочевая стальная тоска,
отзывается внятно, что сердцу, бывало,
напевала родная река…
12
{"b":"186349","o":1}