А ну ее… И так вся душа промокла! — брезгливо поморщился Чиж, но рюмку подвинул и внимательно, даже как будто с нетерпением смотрел, как подымалась белая жидкость в стеклянной рюмочке под толстой, слегка дрожащей рукою доктора Арнольди.

— Отвратительная погода, чтобы черт ее побрал! — сказал маленький студент, чокнулся с доктором, выпил и поморщился с решительным отвращением.

Да, пропыхтел доктор Арнольди.

— Скучища смертная!..

Доктор промолчал.

Удивляюсь я вам, доктор… человек вы свободный, в средствах не нуждаетесь… — начал Чиж и оборвался, вспомнив, что уже говорил это доктору.

Доктор Арнольди как будто прищурил один глаз, но ничего не сказал.

Чиж вздохнул и засмотрелся в окно, на обширный пожарный двор, расплывшийся в пелене неустанного дождя. Колокол на столбе блестел мокрым блеском, и скрученная веревка висела из него, точно с нее только что сняли повешенного. Чиж отвернулся. Почему-то вспомнилось кладбище, мокрые желтые листья, могилы… Верно, они теперь совсем раскисли от дождя!

— А скверно там! — сказал он про себя. И странно, толстый доктор, кажется, понял, о чем он говорит.

— Да, нехорошо… сказал он.

— И как все глупо! продолжал Чиж, наливая водки и не замечая этого. А как вы думаете, доктор: знал Арбузов, что Михайлов застрелится, или нет?

Доктор ответил не сразу.

— Знал, — глухо сказал он и взял свою рюмку.

— Что же это такое?.. Ведь они друзья были… Ревность, что ли?

— Не знаю.

— А где теперь Арбузов?

— Не знаю.

— А эта… как ее… Нелли… Говорят, что она пыталась…

— Не знаю! — перебил доктор Арнольди.

Оба выпили.

Что-то хотелось Чижу спросить, не то по поводу Михайлова, не то о собственной тоске. Он не мог разобраться в этом хаосе событий и чувствовал себя точно в тумане. Но обычных слов не хотелось повторять: уж слишком остро чувствовалось, что какими воплями и протестами ни разражайся, а люди погибли, и этому уже не поможешь. Сколько ни рассуждай, все ни к чему! И вдруг стало даже как будто трудно языком ворочать.

— Что ж, выпьем, что ли? — машинально спросил Чиж.

Но в графине не оказалось водки. Доктор Арнольди задумчиво посмотрел его на свет, встряхнул, поставил в стороне и сделал по направлению буфета что-то, очень похожее на масонский знак.

— Да, — сказал он, наливая из нового графина.

— Что — да? — спросил маленький студент.

Доктор Арнольди не пояснил.

И такая лютая тоска взяла маленького студента, что он почувствовал необходимость встряхнуться во что бы то ни стало; хотя бы искусственно разгорячиться, зашуметь, подраться — все что угодно, лишь бы не это серое пустое молчание.

— Остались мы с вами одни, доктор, — заговорил он, налив рюмку и поставив ее перед собою, а давно ли, кажется, все были тут… шумели, пили, волновались, спорили!.. Наумов философствовал… Евгения Самойловна эта… Михайлов… Краузе… А Тренев, бедняга!.. Кто бы мог ожидать?.. Погубила проклятая баба!..

— Баба тут ни при чем! — вдруг заметил доктор Арнольди.

Чиж хотел было поспорить, но почему-то пропустил.

— Да, пусто стало! Точно ветром всех снесло!.. Черт его знает!.. Вы одиночества боитесь, доктор?

— Нет, — равнодушно ответил доктор Арнольди, подвигая к нему рюмку.

Чиж машинально взял и поднес ко рту.

А как вы думаете в конце концов, — продолжал он, ставя на стол пустую рюмку и скривившись, — виноват ли Наумов во всей этой катастрофе, или это случайность?

— Кто его знает? — так же равнодушно ответил доктор Арнольди.

— Но вы как думаете?

— Я ничего не думаю.

Чиж посмотрел на осунувшееся дряблое лицо с оползшими щеками — и заметил, как чуть-чуть дрогнули бритые, как у старого актера, губы. Что-то больно резнуло его по сердцу.

— Что вы, доктор, такой странный, ей-Богу?!

— Я всегда такой.

— Знаете, мне кажется, что из всех нас именно вы-то в глубине души больше всех и сочувствовали этому сумасшедшему инженеру с его философией, право! — задирая, сказал маленький студент.

Доктор посмотрел на него маленькими заплывшими глазками и неопределенно смигнул.

Чиж подумал.

— Наумовщина! — сказал он нерешительно. — Быть может, для современного общества, исчерпавшего все ценности науки и искусства и дошедшего до последней черты, он и прав. Конечно, общество, взявши все, что можно было взять, исчерпавшее до дна все наслаждения, естественно, должно прийти к вопросу: «Что же дальше?» — и решить его в наумовском смысле… Я признаю это, но…

Чиж оживился, и хохолок его победно встал.

— Но мы не имеем права набрасывать черное покрывало смерти и на грядущее человечество! На арену жизни выступают новые люди — рабочий класс, на знамени которого начертан девиз: «Счастье для всех»!.. С ними идут новая наука, новое искусство. Они полны жажды смелой, красивой, яркой жизни. Им чужда наумовщина! Их души еще не опустошены, они никогда не признают морали Наумова, ибо она — порождение обессиленной, пресыщенной, утонченно-развратной современности. Они…

Глаза Чижа блестели, на щеках выступил румянец.

Доктор Арнольди вздохнул.

— Что ж, уныло сказал он, — и они пресытятся в свой черед.

— Вы страшный пессимист, доктор!.. В сущности говоря, вы хуже Наумова! — крикнул он.

— Может быть.

— Так что же вы не застрелитесь, доктор? — насмешливо спросил маленький студент.

Доктор опять поднял на него маленькие, ничего не выражающие глазки. Минуту смотрел молча.

— Зачем мне стреляться? Я и так давно уже умер! — коротко и глухо ответил он.

Чиж вздрогнул. Какой-то странный холодок пахнул ему в душу. Мгновение, как во сне, представилось ему, что он и вправду сидит и говорит с мертвецом.

— Что вы этим хотите сказать, доктор? — дрогнувшим голосом спросил он. Доктор молчал.

— Вы слышите?.. Я спрашиваю, что вы… Доктор лукаво подмигнул ему.

— Да вы с ума сошли, доктор!.. Доктор! — вдруг тоненько и жалобно прокричал Чиж.

Доктор прищурил один глаз, как бы уже не скрывая насмешки, потом спокойно протянул толстую руку и налил обе рюмки.

— Выпьем? — сказал он.

На улицах было темно, и порывисто дул ветер. Толстый, грузный доктор Арнольди и маленький студент Чиж шли под руку по мокрым деревянным мосткам тротуара. Чиж скользнул с мостков в грязь, махал рукой и кричал:

— Вы мертвый человек, доктор!.. И больше ничего… Знаете ли вы, что вы — мертвец?.. Я вас очень люблю, доктор, но все-таки вы — мертвяк!..

— Хорошо, хорошо, — равнодушно отвечал доктор Арнольди, поддерживая его под руку.

— Я это потому так прямо говорю вам, доктор, что я вас очень люблю… Вы верите, что я вас люблю?..

— Верю, верю…

— Это ужасный городишко, доктор!.. Это город мертвецов!.. Мне иногда кажется, доктор, что это только кажется… то есть… что это не город, а только одна видимость!.. Разве может быть, доктор, чтобы тысячи людей жили в этой глуши, в этой чертовой дыре, только для того, чтобы есть, пить и спать?.. Ведь это же кошмар!.. Вы только посмотрите кругом: темнота, ветер, дождь, грязь, ни духа на улицах… Нет, вы посмотрите: разве можно поверить, что это человеческий город и тут живут люди?.. Настоящие живые люди, так называемое человечество?.. Кто ж тут-человечество?.. Мы с вами?.. Ну, мы хоть понимаем что-нибудь… а они?.. Зачем они живут?.. Вообразите, что этого городка совсем бы не было… ну, провалился бы он к черту в зубы, от дождя размок и в речку бы сплыл… как навозная куча… Ведь от этого мир не изменился бы ни на йоту!.. Никто бы даже не заметил, что этого проклятого болота нет!.. Так какой же смысл?.. Какие-то чиновники, купцы, мещане, офицеры… Вы только представьте, что совершенно такие же купцы, мещане, офицеры и чиновники есть в каждом городишке… совершенно такие же!.. Так на кой же черт эти миллионы копий, когда и оригинал-то скверен!.. Чепуха какая-то!..

Ведь если бы подняться сейчас над Россией, только над одной Россией, а то и над одной губернией, и, может быть, в сотнях мест вот точно так же идет дождь, слякоть, ветер, темнота и путешествуют доктор Арнольди и студент Чиж… Совершенно такие же, никуда не годные доктор Арнольди и студент Чиж!.. Неужели вас это не возмущает, не приводит в отчаяние, доктор?