С каждым днем Белл возлагал все больше надежд на Везерби — возможно, здесь на уровне подсознания срабатывал механизм психологической защиты, настроенный на то, чтобы переложить на кого-нибудь хотя бы часть своей ужасной ноши, своего бремени беспомощности, сбросить с себя хоть кусочек вины — на случай, если новая смерть придет на болота…

Но Везерби пока не оправдывал его надежд.

Каждый вечер он выходил на обдуваемые ветрами заболоченные пространства, и всякий раз возвращался под утро выжатым и измотанным, причем не столько от физической усталости, сколько от безысходности и досады. Вылазки эти давно уже утратили для него свою привлекательность. Оставаясь наедине с ночью, он почти физически ощущал, что с него кто-то не сводит глаз. Ему казалось, что неведомое создание выслеживает его, что оно понимает разницу между беззащитной жертвой и многоопытным охотником, а потому лишь ждет, когда Везерби допустит роковую ошибку — потеряв бдительность сделает первый шаг, и мгновенно превратится из преследователя в добычу. Временами Джон ощущал на себе чужой взгляд столь явно, что буквально замирал на месте, потом резко оборачивался, инстинктивно напрягаясь и чувствуя, что противник находится где-то позади него.

И всякий раз он ничего и никого не замечал.

Бывали минуты, когда он снова останавливался, и превозмогая страх, срывался на громкий крик, словно бросая вызов в темноту, и застывал в таком оцепенении, вслушиваясь в гробовую тишину над болотами…

Везерби слыл человеком отнюдь не робкого десятка. В отличие от Байрона он никогда не шел на безрассудный риск, хотя и не уклонялся от неизбежных рискованных решений. Он преследовал в лесных зарослях раненого тигра, отважно встречал несшегося прямо на него разъяренного буйвола, но теперешняя неопределенность словно лишила его мужества; чувствуя себя объектом слежки, он утратил уверенность в себе, испугался, что скоро начнет допускать ошибки. А этого ему как раз и нельзя было делать. Иногда Везерби даже казалось, что в чем-то Байрон оказался прав: он действительно размяк и утерял свои былые навыки. И теперь Везерби ничего не оставалось, как по вечерам покидать теплый уют отеля, чтобы вернуть себе уверенность и хладнокровие. Именно поэтому он продолжал свои поиски, но когда очередное ночное дежурство оставалось позади, признавался себе, что никогда и ничего не хотел так, как сейчас оказаться в своей удобной спальне, растянуться на кровати и погрузиться в сон.

И все же ему часто не спалось.

Везерби плотно зашторивал окна и ложился, однако, как только сон начинал подкрадываться, его тут же отгоняли… сновидения. Перед глазами плясали дьявольские, искаженные образы, пришедшие из далекого прошлого и смешавшиеся с таким же неопределенным будущим. Он видел во сне себя самого, чувствовал тяжесть своих членов, подсознательно понимая, что не сможет уже действовать с былой ловкостью и сноровкой, снова слышал завывание ветра, содрогался от холодного одиночества. Потом приходил бросок — внезапный, ослепляющий, а он почему-то так медленно реагировал на него — мешала винтовка, тяжким грузом оттягивая непослушные руки. Хищник зависал над ним, Везерби впитывал всем лицом его зловонное дыхание, когти противника впивались в тело, омерзительные лапы замахивались для решающего удара. В какой-то миг Везерби вдруг взглянул прямо в лицо нападающего — и проснулся, весь в поту, скрутив в жгут простыню — слабый, но от этого не менее кошмарный намек на то, что в действительности представляет собой чудовище, и, удержав в памяти лишь обрывки воспоминаний о застывшем перед глазами лице, в чем-то похожем на человеческое. Наконец, наполовину проснувшись, Везерби подумал о том, где бы ему могли отлить на заказ серебряную пулю…

Везерби и Арон Роуз сидели в маленькой гостиной, когда неожиданно вошел Байрон. К этому времени Джон уже успел проникнуться к журналисту самыми добрыми чувствами. Он понял, что помимо честолюбия у Роуза имеются также некоторые принципы, а кроме того, журналист проявил себя весьма неплохим собеседником. Впрочем, к честолюбию Везерби и Роуз подходили во многом по-разному — Джон никогда не испытывал потребности в успехе — в том смысле, который вкладывал в это слово репортер, — хотя вполне терпимо относился к его чувствам, и даже более того — питал к ним определенную симпатию.

Первым Байрона заметил именно Роуз и сразу же вспомнил тот довольно горячий диалог, который состоялся в «Королевском торсе». Да и внешность Байрона оказалось непросто забыть. Везерби удивился, увидев его здесь, и даже немного растерялся, потому что совсем забыл, успел ли тогда рассердиться на старого приятеля или нет. В этом, пожалуй, заключалась одна из парадоксальных особенностей его отношения к Байрону.

— Доброе утро, — произнес вошедший.

Он радостно улыбался — как и всегда. На нем был мешковатый твидовый костюм, а через плечо свисал на ремне великолепный полевой бинокль. На лацкане пиджака поблескивал металлический значок.

— На скачки вот собрался, — проговорил Байрон. — В Ньютон-Эббот. Подумал, вдруг и ты составишь мне компанию?

На какую-то секунду Джон почувствовал искушение принять предложение. Ему хотелось уехать отсюда, навсегда забыть про все эти убийства и свою бесплодную охоту. Но он понимал, что от собственных мыслей ему уже никуда не деться.

— Спасибо за приглашение, Байрон, но сейчас что-то не хочется.

Тот пододвинул стул и сел. Роуз внимательно, с неподдельным интересом рассматривал Байрона.

— Тебя что-то беспокоит, Джон?

— Беспокоит — не то слово.

— Насколько я понимаю, результатов пока нет?

— Никаких. Я ходил туда каждый вечер, но не услышал ни шороха, ни звука. Совсем ничего. Но меня не покидает чувство, что временами я чуть ли не вплотную подходил к нему. Тебе и самому знакомо это ощущение. Зловещее ощущение — будто за тобой наблюдают, следят, ждут от тебя неосторожного шага. Примерно то же самое, когда преследуешь раненого буйвола, прекрасно зная, что он успел кружным путем вернуться назад и сейчас поджидает тебя в засаде.

— Пожалуй, знакомо, — кивнул Байрон. Было заметно, что слова Везерби доставили ему какое-то удовольствие, будто дав снова пережить ведомый лишь ему одному восторг.

— Если бы я только был уверен…

— Уверен? В чем, Джон?

— Если бы я точно знал, что он поджидает меня, мне было бы гораздо легче. Спокойнее. А сейчас я никак не могу решить, верить ли собственным инстинктам или просто согласиться с тем, что моя реакция стала сдавать.

— Ну что ты, Джон… Возможно, у тебя действительно притупилась реакция, зато интуиция осталась прежней. Если тебе кажется, что зверь ждет тебя в засаде, значит, так оно и есть. Неуверенность всегда была уделом хлюпиков, так что не позволяй ей влиять на твои поступки. Когда ты шел по следу раненого буйвола, сомнения тебя не мучили. Ты не мог сказать, когда именно или откуда он бросится, но знал, что это обязательно произойдет. И оказывался прав! Ты не мог позволить себе ни секунды промедления. Когда буйвол нападает, он наклоняет голову, выставляя перед собой свою главную защиту — мощные костные наросты, так что тебе оставалось лишь сделать один — единственный меткий выстрел. И ты делал его — иначе не сидел бы сейчас тут, целый и невредимый. Но тогда ты был убежден, что он обязательно появится, а сейчас сомневаешься, верить своим ощущениям или нет. — Байрон заглянул в его глаза, и Везерби почувствовал, будто кто-то провел по его спине холодными пальцами. — Все-то ты растерял, Джон, — мягко проговорил Байрон. — Когда эта тварь вознамерится добраться до тебя, она своего добьется. Ты же промедлишь, и тогда тебе конец. Но только ей надо захотеть как следует этого.

Везерби и Байрон смотрели друг на друга, а Роуз, открыв рот, следил за ними. Наконец Джон отвел взгляд. В его мозгу промелькнуло какое-то смутное подозрение.

— Как знать, может и так…

Они еще некоторое время сидели молча, потом Байрон заговорил снова, но уже более обыденным тоном: