Я чуть было не подпрыгнул на месте и невольно порадовался тому, что лейтенант уже успел достаточно отойти от меня, чтобы не заметить моей странной реакции. Дело в том, что в тот самый день, но еще до их прихода, я умышленно закупорил проходившие в подвале канализационные трубы, намереваясь инсценировать засорение оттока воды из сточного колодца-таким образом я хотел заставить старину Краевского вскопать землю на передней лужайке, чтобы иметь возможность добраться до сточного колодца. По прошлому опыту мне было известно, что Краевский прибудет с таким расчетом, чтобы успеть до наступления темноты вскрыть колодец, после чего я намеревался ночью перенести туда тело Дороти, закрыть крышку и самостоятельно забросать яму землей. На следующий день я принародно завершил бы эту работу, и, если бы кто-то спросил меня, чем я занимаюсь, спокойно ответил бы, что надоела мне уже эта канитель с засорением канализации — вот, решил наконец как следует прочистить ее.

Теперь же, когда стало ясно, что Усач явно примеривается к этому самому колодцу, мне предстояло снова раскупорить трубы и подумать о новом убежище для тела, которое никак не могло обрести желанного покоя. Вплоть до четверга так никто и не пришел перекапывать заднюю лужайку, равно как и полиция не проявляла ни малейшего интереса к сточному колодцу. К этому времени находившаяся в земляничной бочке Дороти, что называется, дошла до кондиции, так что уже не помогали даже те ароматизирующие соли и аэрозоли, которыми я ее обильно сдабривал.

Наконец днем в четверг пришли трое мужчин, решивших-таки заняться компостной кучей, но при этом они зачем-то выкопали на том самом месте, где она раньше находилась, яму трехметровой глубины. По их словам, так им приказал лейтенант. Они уже собирались было начать загружать в нее компост, когда мне в голову пришла мысль использовать их мускульную силу. К этому моменту подошел и Херб — просто чтобы поглазеть. Пока мы с ним потягивали принесенное мною пивко, я попросил рабочих оставить яму такой, как есть.

— Знаете, парни, — обратился я к ним, — моя жена всегда хотела посадить в саду плакучую иву, и поскольку яма, в сущности, готова, я хотел бы посадить дерево именно сюда. Пусть это будет, — я чуть было не сказал «памятью», — сюрпризом, когда она наконец вернется.

Я знал, что за ночь успею перенести туда тело и как следует закопать его, после чего уже днем спокойно уложу сверху компостную кучу. Если полицейские «копатели» доложат Делани о том, что оставили яму открытой якобы для того, чтобы я посадил в нее иву, но после этого передумал, что, в свою очередь, вызовет у него какие-то подозрения, я бы всегда смог объяснить ему, что идея в отношении посадки дерева оказалась спонтанным импульсом и что после некоторого раздумья я все же решил отказаться от ее осуществления.

Когда на следующий день Херб, вооружившись лопатой, стал помогать мне сооружать компостную кучу, я также сказал ему, что передумал сажать дерево, так как было бы неэтично заниматься этим вблизи от соседнего — Херба же — участка, поскольку крона высокого дерева неизбежно станет отбрасывать на него не всегда желанную тень.

На следующий день наконец заявился Усач — на сей раз в одиночку. К его приходу мы уже успели как следует оформить компостную кучу, которую я к тому же сдобрил навозом и обильно полил водой, так что курившиеся над ней ароматы с лихвой перешибали все те, которые исходили от тела Дороти, пока я перетаскивал его из земляничной бочки. Усач поначалу хранил молчание и лишь ходил по заднему двору, изредка приседая, чтобы оглядеть лужайку или располагавшиеся там цветочные клумбы. Затем на свет была извлечена та самая вездесущая записная книжка, тут же поднесенная им к самому носу.

— Полиция до сих пор не перекопала ваш погреб, не так ли? — спросил он.

Услышав звук щелкнувших челюстей, я понял, что за секунду до этого мой рот успел раскрыться нараспашку. Я устремил на него долгий взгляд, потом сглотнул обильную порцию слюны и прокричал, да-да, именно прокричал:

— Кто чего не перекопал?!

Он моргнул, снова поднял свою книжицу и с несколько обиженным видом, запинаясь, повторил:

— Полиция до сих пор не перекопала ваш погреб, не так ли?

— Полиция! — проревел я. — Вы говорите о них так, словно сами не имеете к ним никакого отношения!

Его ответом послужило короткое «О!», после чего, пока я стоял с выпученными глазами, он забрался в свой неприметный «форд» пятьдесят первого года выпуска и укатил.

Лейтенант от души хохотал. Мне тоже было весело. Направляясь в полицейский участок, я весь кипел от переполнявшего меня негодования, однако по мере приближения к упомянутому зданию успел заметно остыть.

— Усач и в самом деле никогда не имел никакого отношения к полиции, — объяснил Делани. — Может быть, когда-то занимался чем-то схожим, не знаю. Вы, наверное, слышали о пожарных-любителях, ну так вот в данном случае мы имеем дело с таким же энтузиастом, но уже расследующим убийства. Когда он впервые подключился к этому делу, мы его вообще не замечали — до тех самых пор, пока один из наших парней не обратил внимание на то, что он начертил прямо-таки топографическую схему заднего двора вашего дома. Мы его тогда послали куда подальше, но в ту же ночь нам кто-то позвонил и сообщил, что наш подозреваемый, то бишь вы, один и в полной темноте что-то копает у себя во дворе. И еще порекомендовал нам потихоньку прокрасться к вам и подождать, пока вы не закончите свое занятие, чтобы можно было прихватить вас вместе с трупом. Разумеется, с тех пор мы уже иначе стали относиться к попыткам этого самого Усача повсюду совать свой нос. А что, и правда, хорошее прозвище вы ему придумали — Усач.

— Кстати, мистер Дэвис, — продолжал Делани, — мы ведь тогда и в самом деле чуть было не перекопали вашу лужайку. Но когда выяснилось, что сумма, на которую была застрахована ваша жена, оказалась, в сущности, незначительной, а помимо этого у вас не было серьезных мотивов убивать ее, мы решили, что пока не настало время для столь демонстративных действий. Когда же соседи чуть ли не в один голос стали нам рассказывать, как вы, словно раб на плантации, ежегодно корячитесь над этими своими лужайками, и при этом отметили, что в этом году у вас получился особо красивый газон, мы вообще отказались от ранее задуманного мероприятия. Так что мы до сих пор понятия не имеем, что случилось с миссис Дэвис, кроме того лишь, что она бесследно исчезла.

Выйдя из полицейского участка, я испытал такое большое облегчение, что даже вынужден был остановить машину за несколько кварталов от своего дома, чтобы сосредоточиться и постараться изобразить на лице выражение жестокого страдания. Едва оказавшись у дверей собственного дома, я увидел стоящий напротив калитки Херба Гортона грузовик с эмблемой одного из магазинов, занимающихся продажей растений — с заднего борта его кузова свисала крона крупного дерева, простиравшаяся к самому двору моего дома, где лежала та самая компостная куча — точнее, к тому месту, где она находилась ранее.

Навстречу вышел Херб Гортон. По-отцовски положив мне на плечи руки, он прерывающимся от волнения голосом проговорил:

— Миллер, старина, после того как ты упомянул тогда, что Дороти всегда хотелось иметь у себя в саду плакучую иву, мы с соседями решили скинуться и купить одно деревце. Пусть это будет своего рода выражением наших чувств, которые мы всегда питали к тебе и Дороти, где бы она ни находилась, тем более сейчас, когда ты переживаешь столь тяжкие времена. И не волнуйся насчет того, что ее крона будет немного зависать над нашим участком — ничего страшного в этом нет. А знаешь что, давай пойдем туда сейчас и понаблюдаем за тем, как ребята будут выкапывать для нее яму. Как ты на это посмотришь? Ребята они спорые, так что особо долго нам ждать не придется…

Дело было в четверг, где-то около четырех часов дня, когда миссис Эйлин Келли увидела промелькнувшую в мусоропроводе своего дома человеческую руку. Как она объяснила потом полицейскому детективу, прибывшему по ее истеричному вызову, чтобы на месте выяснить детали случившегося: «Я открыла дверцу люка, чтобы сбросить пакет с мусором, то-олько просунула его в отверстие, и вдруг — шлеп! — прямо на него сверху сваливается рука».