Лунная девушка больше других цветов любит черную розу, хотя она не ядовита.

Харроу видел, как Лунная девушка так крепко сжимала стебель такой розы, что с ее руки, проткнутой шипами, капала кровь.

У нее, как и у него, высокий болевой порог. Укол розы удовольствия ей не доставит, она его просто не почувствует.

Она держит в узде свое тело и разум, но эмоции совершенно не контролирует. И, следовательно, она неуравновешенная. А душевное равновесие – показатель психического здоровья.

Этой ночью, в комнате без единого окна, куда не может проникнуть свет звезд, где часы со светящимися стрелками отправились в ящик прикроватного столика, они не занимаются любовью, ибо любовь не имеет ничего общего с их яростным совокуплением.

Ни одна женщина не возбуждала Харроу, как Лунная девушка. Есть в ней ненасытность черной вдовы, всепоглощающая страстность паучихи, которая во время коитуса убивает и пожирает самца.

Харроу где-то в глубине души ждет, что в одну из ночей Лунная девушка спрячет нож под матрасом или у кровати. И в кромешной тьме, в кульминационный момент, он услышит ее шепот: «Дорогой» – и почувствует, как тонкое лезвие находит зазор между ребрами и вспарывает его раздувшееся сердце.

Как и всегда, ожидание секса оказывается более волнующим, чем сам процесс. В конце он ощущает странную пустоту, приходит к выводу, что квинтэссенция акта опять ускользнула от него.

Кончив, оба лежат в кромешной тьме, молча, словно ступили из космического корабля в безвоздушное пространство.

Лунная девушка вообще к разговорам не склонна, говорит, только если ей есть что сказать.

Находясь рядом, Харроу берет с нее пример. Меньше слов – меньше риска, что простое наблюдение будет истолковано как оскорбление или суждение.

К суждениям Лунная девушка очень уж чувствительна. Совет, если он приходится ей не по нраву, воспринимается, будто упрек. Дружеское наставление интерпретируется как суровая критика.

Сейчас, в послекоитусном блаженстве, Харроу не боится, что она могла спрятать в кровати нож. Лунная девушка насытилась, а потому едва ли захочет убивать.

После секса ему уже не хочется спать. Лунная девушка по большей части спит днем, а ночью наслаждается жизнью. И Харроу перестроился, чтобы жить по ее часам.

Однако пусть и кипящая энергией, она лежит неподвижно, как голодный хищник на ветви, ожидающий появления потерявшей бдительность дичи.

Наконец она нарушает тишину:

– Давай сожжем.

– Сожжем что?

– То, что нужно сжечь.

– Хорошо.

– Не ее, если ты об этом думаешь.

– Я не думаю.

– С ней разберемся позже.

– Хорошо, – повторяет он.

– Я про дом.

– Где?

– Мы это узнаем.

– Как?

– Когда увидим его.

Она садится, ее пальцы ищут выключатель настольной лампы, с легкостью и элегантностью, присущей слепой женщине, пальцы которой следуют к точке во фразе, записанной шрифтом Брайля.

Когда он видит ее в мягком свете, в нем снова просыпается желание. Но она никогда не достается ему, когда он этого хочет. Его удовлетворение целиком и полностью зависит от ее потребности, а в этот момент на уме у нее только одно: сжечь дом.

Всю жизнь Харроу был одиночкой и использовал других, даже когда его считали другом или членом семьи. Позиционировал себя вне этого мира и действовал исключительно в собственных интересах… до появления Лунной девушки.

Его с ней отношения – не дружеские, не семейные, что-то более примитивное. Если два индивидуума могут составить стаю, тогда он и Лунная девушка – волки, хотя более ужасные, чем настоящие, потому что последние убивают только для того, чтобы утолить голод.

Он одевается, не отрывая от нее глаз, потому что зрелище это не менее эротично, чем стриптиз. Даже грубая материя скользит по ее конечностям, как шелк, а в каждой застегнутой пуговице – обещание снова расстегнуться.

Их куртки висят на колышках, вбитых в стену: лыжная – его, черная кожаная, отделанная овчиной, – ее.

Когда они выходят из дома, в бесцветной ночи, под луной, ее светлые волосы становятся платиновыми, а глаза (бутылочно-зеленые при свете лампы) – ярко-серыми.

– Рулишь ты, – говорит она, направляясь к отдельно стоящему гаражу.

– Как скажешь.

Когда они входят в боковую дверь, он зажигает свет.

– Нам понадобится бензин, – напоминает она.

Из-под верстака Харроу достает красную пластиковую двухгаллоновую[6] канистру, в которой держит бензин для газонокосилки. Судя по весу канистры и по плеску ее содержимого, заполнена она где-то на четверть.

Топливные баки и внедорожника «Лексус», и двухместного «Мерседеса» залиты доверху. Харроу опускает один конец резинового шланга в бак «Лексуса».

Лунная девушка стоит над ним, наблюдая, как он подносит ко рту второй конец шланга. Руки она держит в карманах куртки.

Харроу гадает: если он ошибется и засосет слишком сильно, если бензин попадет ему в рот, достанет ли она из кармана бутановую зажигалку и чиркнет ли ею, чтобы поджечь горючий туман, который вырвется у него изо рта, опалит ему губы и язык?

Он ощущает появление едких паров и вовремя вытаскивает конец шланга изо рта, успевает вставить в горловину канистры в тот самый момент, когда из шланга начинает течь бензин.

Когда смотрит на нее, она встречается с ним взглядом. Ничего не говорит, как и он.

Он может не опасаться ее, как и она – его, пока они нужны друг другу для охоты. У нее есть своя дичь, объект ненависти, у Харроу – свой, и это не тот дом, который они хотят сжечь этой ночью, а другие, более конкретные цели. Действуя не порознь, а сообща, им проще добиться желаемого результата, и при этом они еще могут доставить друг другу удовольствие.

Он ставит полную канистру в спортивный автомобиль, в багажную нишу за двумя ковшеобразными сиденьями.

Однополосная асфальтированная дорога, с карманами[7], спусками, подъемами и поворотами, через милю выводит их к воротам, и они раскрываются, когда Лунная девушка нажимает кнопку на дистанционном пульте управления, с помощью которого она чуть раньше открыла ворота гаража.

Еще полмили, и они выезжают на двухполосное шоссе.

– Налево, – командует она, и он поворачивает налево, то есть на север.

Полночи уже позади, но времени предостаточно.

На востоке холмы поднимаются. На западе понижаются.

В лунном свете сухая трава такая же платиновая, как волосы Лунной девушки, словно холмы-подушки, на которые кладут головы тысячи блондинок.

Народу здесь живет мало. В данный момент они не видят ни одного дома.

– Насколько лучше стал бы мир, если бы все умерли, – изрекает Лунная девушка.

Эми Редуинг жила в скромном бунгало, тогда как Лотти Августин – в соседнем двухэтажном доме, где были пустые комнаты для Джанет и ее детей. Когда Эми припарковалась на подъездной дорожке, окна горели теплым светом.

Бывшая медсестра вышла из дома, чтобы поприветствовать гостей и помочь занести вещи.

Стройная, в джинсах и в мужской желто-синей клетчатой рубашке, надетой навыпуск, с забранными в конский хвост седыми волосами, загорелым, морщинистым лицом, Лотти выглядела и как девочка-подросток, и как пенсионерка. В юности она, возможно, отличалась мудростью пожилой женщины, теперь же, в старости, сохранила юную душу.

Оставив собаку в багажном отделении внедорожника, Эми несла на руках Терезу. Девочка проснулась, когда они поднимались на крыльцо.

Но ее лиловые глаза, казалось, продолжали видеть сны.

Коснувшись медальона, который Эми носила на шее, Тереза прошептала: «Ветер».

Лотти шла первой, с двумя чемоданами, за ней следовала Джанет, в одной руке несла чемодан, второй вела Джимми.

Едва все вошли на кухню, Тереза, все еще на руках у Эми и держась за медальон, произнесла еще одно слово: «Колокольчики».